Макс Нарышкин - Про зло и бабло
— Вы — бог, доктор! — заявил он, не зная, чем еще выразить свою признательность. В спасение верилось пока слабо, чего там — вообще не верилось, но возможность пожить прежней жизнью еще пару дней давала надежду, что еще не все кончено.
— Помилуйте, — поморщился обаятельный гость, — я всего лишь облегчил вам самочувствие, так неужели я после этого непременно тот, кем вы меня нарекли?
Старостин смутился, потупил взгляд и забормотал что-то про ЮНЕСКО, какое-то золото, и вообще речь его была настолько сумбурна, что избавитель улыбнулся.
— Вы поименовали меня богом, а между тем, насколько мне известно, почитаете Иисуса Христа. В этой связи позвольте полюбопытствовать: как вы собираетесь служить двум богам, когда известно, что делать это не столько невозможно, сколько безнравственно?
Старостин смутился еще сильнее. Философия врачевателя была ему по душе, но она ставила больного в такой тупик, что сопротивляться ей и оппонировать было никак невозможно.
— Я всего лишь применил метафору, — признался больной, — не более того. Любому человеку известно, что рак неизлечим, и в тот момент, когда я уже готов был умереть, так и не дождавшись священника, являетесь вы. Двум богам служить, конечно, не с руки, но почитать человека, тебя излечившего… Вы должны понять больного.
— Мне не нужна золотая статуя, — пробормотал вдруг гость, разглядывая носки своих безупречных туфель.
— Скажите, доктор, у меня есть надежда? — прохрипел, проверяя заодно и реакцию боли на это, Старостин. — Скажите, из какого вы центра?
— Опять за рыбу деньги, — огорчился целитель и даже обмяк. — Внизу говорил, и вам говорю: ни из какого я не из центра! Если я пришел к вам и помог, так я обязательно должен быть либо богом, либо из ведомства?
— Какое странное выражение, — пробормотал больной, устав извиняться и петь дифирамбы.
— Вы о чем? — полюбопытствовал, подсаживаясь еще ближе, гость.
— О рыбе…
— А-а. Это давнее выражение, просто его никто не употребляет, кроме меня, потому что никто, кроме меня, не знает его предысторию. Помните, от Луки… Их было около пяти тысяч человек. Но Он сказал ученикам Своим: рассадите их рядами по пятидесяти. Он же, взяв пять хлебов и две рыбы и воззрев на небо, благословил их, преломил и дал ученикам, чтобы раздать народу. И ели и насытились все. — Сказавши это, целитель улыбнулся, словно вспомнив что-то для себя приятное, и откинулся на спинку стула.
— Вы знаете Библию, — промолвил Старостин, отмечая это для себя не без удовольствия. — Но при чем здесь все-таки деньги, которые… как вы выразились, за рыбу?
— А при том, что, после того как все насытились и стали Его хвалить, кое-кто прошелся по рядам, тем, что в каждом по пятидесяти, и собрал деньги, — и гость, откинувшись в сторону, скрыл лицо.
— Как… — опешил больной, — деньги… Это же не по Писанию… И как это — собрал?
— По Писанию, не по Писанию, — с какой-то ненавистью в голосе забормотал речитативом целитель. — Я вам правду говорю, какая она есть, а не такую, какой вы ее себе представляете благодаря подсказкам, захватившим ваш разум.
Посетитель снова появился в зоне света и аккуратно пригладил и без того идеально зачесанные волосы.
— Так и собрал. В шляпу. А вы знаете, Сергей Олегович, оказывается, по грошу с пяти тысяч нищих получается довольно внушительная сумма.
Поднявшись со стула, он прошелся по тесной комнатке, скрестив руки на груди.
— Если есть деньги, которые кто-то готов отдать, значит, эти деньги обязательно должны оказаться у вас, — и он кивнул на тумбочку, где весь утыканный закладками лежал потрепанный и лоснящийся от времени Новый Завет больного. — Без врак четверых евангелистов, возомнивших себя летописцами… — он помолчал и закончил весьма странно: — Его, который Он.
— Очень странные ваши слова, — растерянно пробормотал Сергей Старостин. — Мне чрезвычайно неприятен наш разговор. Я хотел бы дождаться батюшку из церкви Успения… Быть может, он прояснил бы ситуацию с этими рыбами… — больной суетился, потому что возражал человеку, облегчившему его страдания, однако не возражать не мог. — Моей благодарности за то, что вы сделали, нет конца, однако я настоял бы на том, чтобы до его приезда…
— Вы? — перебил гость. — Вы бы настояли? — и он, внимательно посмотрев на Старостина, подошел к нему, заглянул в глаза и склонил свою голову набок, словно из любопытства.
А потом неожиданно убрал из-за спины руки, и в одной из них Старостин успел заметить сверкнувший во время очередного приступа молнии шприц.
И страшная по силе боль пронзила все тело больного. Игла, впустившая в шею какое-то снадобье, вышла из тела.
Зайдясь в глухом протяжном крике, Старостин изогнулся коромыслом, пал на кровать и вцепился в каменный матрас скрюченными пальцами.
— Разве вы можете на чем-то настаивать? — равнодушно продолжал между тем гость, склонившись над заходящимся в сиплом реве больным. — Я прихожу к раковому больному, уже наполовину свалившемуся в могилу, пытаюсь заключить небольшую, но важную сделку, возможно, предложить кое-какие условия, а он заявляет мне, что речь моя ему неприятна. — Когда он увидел, что боль снова стала покидать тело умирающего, он полюбопытствовал: — Кто вам сейчас нужен больше, Старостин? Спаситель или беспомощный священник, свидетель вашей смерти?
Перевалившись на бок, Сергей Олегович едва не упал с кровати. Однако в последний момент он успел удержаться за дужку, и хотя рука его, покрытая склизким потом, все-таки соскользнула, он остался на матрасе и посмотрел на гостя исподлобья.
— Кто вы? — и праздным сейчас этот вопрос не звучал.
Одетый в темное гость встал и подошел к окну.
— Вы почитаете Иисуса Христа Назаретянина, — молвил он, вглядываясь в окно, за которым бушевала сумасшедшая непогода. — Вы вычитали о его славных подвигах, и теперь хвалитесь друг другу его беспримерными возможностями на церковных службах. Целуетесь друг с другом, заверяя, что он воскрес, искренне дивитесь его бескорыстием и способностью заниматься целительством. Вы знаете каждое слово из учебника, лежащего на вашей тумбочке. — Покрутив головой, что-то припоминая, он изрек: — И вот, сделалось великое волнение на море, так что лодка покрывалась волнами; а Он спал. Тогда ученики Его разбудили Его и сказали: Спаси нас: погибаем («погибаем» целитель произнес в свойственной ему ироничной манере). — И Он встав запретил ветрам и морю, и сделалась великая тишина. Люди же удивляясь говорили: кто Этот, что и ветры и море повинуются Ему?.. Ах, какая прелестнейшая ложь во славу подложного фигуранта! — сверкнув глазами, заявил незнакомец и вдруг посмотрел на больного строго и беспощадно. — Тогда скажите мне, умирающий в страшных муках, но хранящий при этом на устах имя Христово, как назвать это?
Отступив от кровати, гость выхватил из несессера третий шприц и со страшным выражением в глазах вернулся к больному.
— Что же это, Старостин?
И Сергей, Олегов сын, с ужасом уставившись на руку, замер на постели. Он не знал, что это, и теперь ждал ответа. И снова пришла боль. Сначала она тоненьким ручейком пробежала вдоль позвоночника, потом разлилась в груди и вскоре болевые судороги охватили Старостина с такой силой, что он, заскрежетав зубами, опять завалился на скрипучую кровать.
— Я вам отвечу, что это, — свистящим шепотом произнес незнакомец, едва свет, пролившийся из окна, достиг ножки его стула. — Это — жизнь!
И Старостину показалось, что комната снова заполнилась мраком.
Шум за наружной стеной приюта возобновился с новой силой, а гость вдруг посмотрел в угол мрачной комнаты, словно прислушивался или присматривался, хлопнул себя рукою по ляжке и расхохотался. Зло расхохотался, с досадой.
— Скорее всего, священник уже в пути! Нет, ну до чего же упрямы эти ваши священники! Вот скажите мне, Старостин, откуда в священнослужителе может быть столько ослиного упрямства? — Он криво улыбнулся и, придумав что-то, качнул головой. — И они еще возмущались, когда их изображали в виде людей с ослиными головами! Ладно, пока боль достигнет своего апогея и тем облегчит мое общение с вами, хотите, расскажу историю об Иуде, Сергей Олегович? Не хотите? Но я все равно потом расскажу.
Старостин корчился в агонии и не сводил с посетителя невыносимо тяжелого взгляда. Однако тому до этого, казалось, решительно не было никакого дела.
— В этой главе, почитаемой вами и вам подобными, — не поднимая глаз, металлическим голосом проскрежетал незнакомец, снова посматривая на священную книгу, — верно только одно утверждение — «Он спал».
— Кто вы?.. — в который раз прошептал больной, только теперь его голос не казался радостным или настойчивым. Этот лепет нельзя было услышать, его можно было понять, лишь проследив шевеление бескровных губ Старостина.
