Анджей Заневский - Цивилизация птиц
Ми и Кро тут же слетают к ней. Вскоре разбившаяся Пег поднимает голову и, слегка покачиваясь, встает на ножки.
Она испугана, оглушена сильным ударом и никак не может прийти в себя. Через некоторое время она опять взлетает и вместе с Ми и Кро садится рядом с нами на колоннаду.
Глаза Пег выглядят как-то странно – зрачки то сужаются, то расширяются. Она трясет головой, пытается выпрямить шейку.
С колоннады мы перелетаем на ближайшую крышу, к полукруглым окнам огромного купола.
Я сажусь на карниз рядом с Фре. Ми и Кро остались позади – вместе с Диром и Пег. Дир возвращается уставший, вцепляется коготками в пористую поверхность карниза. Ми тоже присоединяется к нам, и мы вместе летим дальше, в гнездо.
Перед тем как нырнуть в темное отверстие, я оборачиваюсь и вижу, как Пег в тщетных попытках взобраться вверх колотит крылышками по металлическому покрытию купола.
– Лети, иначе погибнешь! – подгоняет ее Кро, но Пег скользит вниз по наклонной плоскости.
Я в испуге вваливаюсь в гнездо. Дрожа от волнения, я втискиваюсь в выстланное перьями и веточками пространство под самой верхушкой купола. Ми оставляет нас одних – она возвращается к Кро и малышке Пег.
Мы ждем, прижавшись друг к другу. Нас постепенно одолевает сон.
Родители возвращаются одни. Пег с ними нет.
Я погружаю голову, замираю, потом начинаю бить по воде крылышками. Закрываю глаза и ныряю. Слышу приглушенный шум, треск, хлопанье крыльев купающихся рядом птиц. Вода обволакивает мои ноздри, уши, клюв.
Все галки моются в широко разлившейся, прогретой солнцем луже.
Я выскакиваю, встряхиваюсь, клювом счищаю с маховых перьев избыток влаги. Расправляю крылья под горячим сухим ветерком и ощущаю восхитительную прохладу. Перья и пух стали легкими, чистыми – без пыли и паразитов. Легкий ветерок быстро сушит крылья. Меня охватывает непреодолимое желание лететь. Там, под белым диском луны, – наше гнездо. Может, я смогу коснуться крылом этого круглого светлого пятна на светло-синем небе?
– Летим!
Мы взмываем над холмами, на которых раскинулся город. Кружим над башнями, крышами, площадями, набережными. Опускаемся пониже, плавно скользим между деревьями, рощами и зарослями, пробивающимися буквально из каждой щели в бетоне, асфальте, стекле и стали.
Крупные, тяжелые бурые медведи втаскивают вверх по каменным ступеням кабана с разорванным горлом.
Мы снижаемся, чтобы сесть на плавно закругляющуюся стену, которая огораживает вымощенную камнем площадь, поросшую сухим кустарником.
Медведи принюхиваются, облизываются, присматриваются к теням высоко летящих птиц, вытягивают лапы, как будто хотят схватить нас.
Из полукруглого окна вылетает пара ястребов.
– Сюда! – кричу я, ускользая в узкий просвет между стенами.
– Сюда! – повторяют Кро, Ми, мои братья и сестры и все остальные галки, присоединившиеся к нашей компании.
Они летят за мной... Почему они полетели за мной?
Они согласны лететь тем путем, который выбрал я? Они решили, что этот выбор правильный?
Я спускаюсь еще ниже, лечу прямо над покрывающей улицу россыпью камней.
Я лечу быстрее. Мы все летим быстрее.
Ястребы не хотят преследовать быстрых черных птиц с острыми клювами. Они уже заметили несколько горлинок в оливковой роще.
Я лечу к белому диску, взмываю так высоко, как только могу. Сзади шумит крыльями вся стая галок. Они летят за мной, как за вожаком. Я оглядываюсь и смотрю на них с удивлением и радостью.
Неужели вожаком может стать молодая птица, такая, как я, еще даже не успевшая свить собственного гнезда?
Я ныряю вниз над колоннадой и окружающими купол садами. И снова все галки летят следом за мной. Почему?
Настанет завтра. Ты выпорхнешь на рассвете, оттолкнешься от металлической поверхности купола. Крикнешь: «Лечу!» – и тебе ответят голоса родителей, сестер, братьев и множества других птиц, которые теперь взлетают вместе с тобой, слушают тебя, следуют за тобой, как будто ты их вожак.
Как будто? Но ведь я и есть вожак.
Пятна на стенах складываются в пейзажи, коридоры, пространства. Если кружить на некотором расстоянии от них, чувствуешь внезапное искушение познать все эти освещенные утренним солнцем уголки.
Но это иллюзия, ведь за пятнами лишь твердая стена, о которую можно удариться, а то и разбиться насмерть.
Я сажусь на трухлявую, изъеденную жуками-древоточцами лавку и смотрю.
Там, на стенах, склоняются, ходят, живут – застывшие, неподвижные... Здесь, на улицах, в домах, за стеклами рам в мягких бело-серых ложах лежат их скелеты... Там вокруг их голов блестят золотистые круги, похожие на взъерошенный пух светлых птиц... Здесь в пустых черепах охотно устраивают свои гнезда ящерицы, мелкие змеи, мыши, осы и шмели.
Свет скользит по стенам, передвигается, высвечивая детали, которых я раньше не замечал.
Упавший на стену луч освещает в полумраке висящую обнаженную фигуру бескрылого с терниями на голове. Капли крови сочатся с его лба, ладоней, стоп, стекают по боку. Вокруг стоят на коленях другие бескрылые, смотрят на него, как будто чего-то ждут. Чуть выше из тьмы появляется птица. Да ведь это же голубь... Голубка такая же, как те, что живут на соседнем карнизе. Неужели и ее хотели поймать и съесть?
Я взъерошиваю перышки и тихонько каркаю, чтобы придать себе смелости.
И вдруг среди бескрылых я замечаю таких, у кого есть крылья. Они все в белых одеждах, с прижатыми ко ртам золотыми трубами. Значит, у некоторых все же были крылья?
Я знаю! Нашел! Я все понял!
Те бескрылые, головы которых окружены сиянием, это их вожаки.
И если они склоняются перед голубкой, значит, она была их поводырем, вожаком, Богом. Бог... Понятие, которого я до сих пор не знал, которого я пока так до конца и не осознаю, но которое предчувствую.
У меня кружится голова. Я поворачиваюсь вокруг своей оси, размахивая крылышками, а бескрылые кружатся вокруг меня. Их лица приближаются, проникают в мои глаза и мозг.
Взгляд останавливается на сереющих прямо на стене ветках. К красным яблокам подползает змея, похожая на тех, которых я вижу каждый день. Там – голубка, здесь – змея. Неужели бескрылые почитали и ее тоже?
Вопросы. Вопросы? А что это такое – вопросы?
А задаются ли вопросами другие птицы? Думают ли они тоже?
Я один среди всех этих вопросов и сомнений.
Вопросы – вот причина моего одиночества.
Рядом со мной другие галки ищут древесных жучков, долбят клювами деревянные доски, гоняются за мышью, скрывшейся за отошедшей от стены планкой.
Фре толкает меня клювом – приглашает принять участие в игре. Но мне не хочется подпрыгивать, гоняться, щипаться, заигрывать с ней.
Я познал больше, чем рассчитывал когда-либо узнать, и мне надо обдумать все это в одиночестве.
Я быстро взмываю вверх. Удираю подальше от птичьего гама.
Разочарованная Фре что-то зло кричит мне вслед.
Над входом я вдруг замечаю тень сороки. Это Сарторис!
Он впивается клювом в грудь еще не оперившегося, отчаянно пищащего голубя. Разрывает кожу и мышцы. Вонзает клюв глубже, сжимает крепче, чувствует горячую пульсирующую влагу. Рвет. Вытаскивает маленький окровавленный кусочек – сердце, которое все еще продолжает биться.
Я кричу. Отворачиваю голову. Лечу вперед.
До самого вечера я размышляю о неподвижной голубке над головой распятого и о слабом голеньком птенце, убитом черно-белой сорокой.
Гладкая, плоская, сверкающая поверхность моря ошеломила, удивила меня, привела в восторг. Я бродил по песку, всматриваясь в далекую линию, где вода сливается с небом, разговаривал сам с собой об этом удивлении, о неудовлетворенном любопытстве, о неуверенности, страхе и тоске, которые вызвало у меня это необычное серо-синее пространство.
Я приблизился к воде и схватил трепыхавшуюся креветку. Проглотил ее, захлопал крыльями, удивившись собственному присутствию в месте, так непохожем на все, что я до сих пор знал. Меня ударила небольшая волна – из тех, какие часто бывают у берега при безветренной погоде. Я почувствовал воду в ухе, в клюве, на крыльях. Стряхнул капли с перьев, собрал влагу с пуха на груди. Я злился на переливающиеся под лучами солнца волны. Вся наша колония прогуливалась по неглубоким прибрежным лужам, так же как и я, переживая свою первую встречу с морем.
Чайки, крачки, бакланы, поганки, лебеди входят в воду без опасений. Они не боятся намочить перья, не боятся, что отяжелеют в воде, не смогут двигаться и утонут. Они садятся на волны, качаются на гребнях, плавают, ныряют, ловят всякие вкусные вещи, которые мы, галки, ищем на берегу.
Морская вода соленая, горьковатая, невкусная, вызывает жжение в горле. Я случайно глотнул воды, что волна плеснула мне в клюв, и теперь она камнем осела у меня в желудке, вызывая ощущение тяжести.
Чайки отгоняют нас от лежащего на берегу мертвого, вонючего, раздувшегося волка. Широкая полоса песка между морем и прибрежными зарослями сплошь покрыта мухами и бабочками.
