Людмила Петрушевская - Город света (сборник)
Теперь он не проронил ни словечка.
— Кузя, ты не заболел? — спросила бабушка, выбираясь из машины.
— Нет, — ответил Кузя. — Но ты меня скоро не увидишь.
Он сидел в глубине машины, маленький и важный, и смотрел перед собой.
— Прям, — ответила на это бабушка, а сердце ее ухнуло в пятки. — Еще новости.
Она его подхватила и вынесла, и только тут поняла, что уже опустился вечер, все вокруг было темное, какие-то кусты, и даже дом стоял без огней.
Только летала, как бы заблудившись, какая-то рваненькая белая бабочка.
Машина вообще исчезла совершенно незаметно.
Что такое!
— Пойдем быстрей, — забормотала бабушка, боясь заплакать. — Не бойся! Сейчас нам выделят кровати… А хотя бы и одну… Покажут нашу комнату… Это же дом отдыха. И мы поужинаем и ляжем спать. Надо же, как время быстро прошло!
Робко, держа Кузю за руку, бабушка поднялась по ступеням и открыла дверь.
Ожидалось, что там будет порог, пол, какой-никакой коридор и так далее.
Но за дверью была точно такая же поляна и лес.
То есть на самом деле это был не дом, а одна стена с окнами и дверью.
Теперь бабушка все поняла! Их отправили в какое-то дикое место, а за ними наблюдает телевизионная камера, чтобы показать, как ведут себя люди, у которых ничего нет.
А этот дом — это декорация.
А потом тот зубастый ведущий скажет:
— Чтобы этого не случилось, чтобы вы не остались без дома, — и тут он завопит, как диктор на Красной площади во время парада, — покупайте квартиры у фирмы «Хатастрой»!
Поэтому бабушка, не выпуская руки своего внука, храбро повернула назад и устремилась в лес, продвигаясь напролом, чтобы выбраться из этого проклятого места, однако дальше шли одни завалы, причем это нельзя было назвать лесом. Тут пахло пылью, керосином и каким-то техническим жиром типа вазелина, и тут стояли, лежали и вообще торчали вверх тормашками одни старые синтетические елки. Видимо, это было место, куда стаскивали запасы пришедших в негодность искусственных новогодних елок (зачем?), и на некоторых так и остались висеть нитки мишуры и кусочки битых шаров. Пройти сквозь эту свалку, да еще с ребенком на руках, было нельзя.
Она не солоно хлебавши вернулась и села на прежнее лысоватое место, которое можно было бы назвать опушкой этого помойного леса, и при этом она делала вид, что ей все нравится, никакой досады. Она даже специально улыбнулась всем вокруг — елкам слева, палкам справа и декорациям прямо перед собой.
— Садись ко мне на ручки, — сказала она.
Кузя, однако, стал оглядываться.
— Бабушка, — сказал он. — Пошли домой. Мне тут не нравится, — сказал он. — Лес какой-то дурацкий.
— Ничего, ничего, — улыбаясь, пропела бабушка и сгребла умелой рукой Кузю и пристроила его у себя на коленях. — Утро вечера мудренее. Спи.
И она, фальшиво улыбаясь, запела колыбельную. При этом она опять-таки глядела и прямо перед собой, и поворачивала голову то вправо, то влево, чтобы людям было удобнее ее снимать.
— Нас смотрят миллионы! — вдруг сказала она. — Так поаплодируем же! Пусть внесут приз!
— Ты че, баба? — спросил Кузя.
— Это декорация, понимаешь? — зашептала бабушка. — У деревьев нет хвои, видишь? Одни отрепья. И травы нет. И земля искусственная, пыль какая-то, прах горелый. Мы участвуем в программе. А теперь, — сказала она улыбаясь и очень громко, — прошу наш приж в штудию!
(Она случайно зашепелявила — под язык попалась одна из жемчужин.)
Но ничего не изменилось. Поддувал сквознячок. На небе было темно. Никто не вносил никакого приза.
— Есть хочешь? — спросила бабушка.
— Нет, — ответил, как обычно, Кузя. Ему никогда не хотелось есть, странный ребенок!
— А пить?
— Нет.
— Это хорошо. Потому что у меня ничего нет.
И она вдруг пожаловалась:
— Ты мне сердце разрываешь. Почему ты сказал так? Что это — я тебя не увижу? Куда ты собрался?
— Не знаю.
— А как же я без тебя? — бестолково спросила бабушка.
— Ты будешь.
— Не оставляй меня, — попросила бабушка. — Сначала я уйду. Так полагается. И ты меня будешь иногда вспоминать. Хорошо?
Он промолчал.
— Давай договоримся, что ты меня не покинешь? Ладно?
— Не знаю.
Вдруг она спохватилась:
— Что это ты такое бормочешь, не знаю, не знаю. Как это? Я тебя никуда не отпущу! Я без тебя не смогу! Да мне твоя мать башку открутит! Да я с крыши прыгну!
При этом она лихорадочно гладила кудряшки Кузи, и голова его болталась на тонкой шейке.
— Обещаешь? Ну скажи да! Ну скажи! — заплакала она. — Да? Да?
— Да, — ответил он внезапно.
— Что «да»? Что не покинешь?
— Да.
Она мигом успокоилась, как будто действительно маленький ребенок мог что-то ей обещать. Она оживленно, вытирая слезы, заговорила:
— Как-то странно с нами обошлись. Бросили тут. Дом не дом, а одна стена. Елки-палки.
Тут, совершенно неожиданно, во тьме загорелись два волчьих глаза.
— Это еще что! — завопила бабушка. — Нахальство! Кто разрешил! Тут ребенок маленький! Иди отсюда!
Два глаза вдруг погасли, потом снова зажглись, но вполовину. Как будто кто-то моргнул, а потом прищурился. Затем раздалось краткое «мяф».
— Кошка, — не веря себе, сказала бабушка. — Не волк!
— Миша, Миша, — позвал Кузя.
— Откуда тут Мишке-то быть… Сидит теперь дома до вечера один… А я ему воды не подлила… Хорошо хоть мяса оставила.
Два огонька неслышно подкрались, причем чуть пониже замаячил белый клочок.
— Миша? Ах ты мой хороший! — запела бабушка, и кот подобрался к ее коленям и сел на них вторым, рядом с Кузей.
Стало теплей.
— Чем я вас кормить-то буду, — загоревала бабушка.
Вскоре произошло вот что: в декорации, изображающей дом, загорелись окна.
— Я же говорю, нас снимают, — обрадовалась бабушка. — Пошли.
За занавесками стали мелькать тени людей. Донеслась музыка.
Потом распахнулась дверь, выехала камера, вышел ведущий во фраке, с галстуком-бабочкой, похожий на барана с лошадиной челюстью, и провозгласил:
— Мы приглашаем всех участников передачи! Добро пожаловать! Милости просим!
Бабушка крякнула, как утка, и стала приподниматься, но Кузя сказал:
— Ой.
И кот уцепился когтями в бабушкину юбку, не желая слезать с теплого местечка.
Приглашающий исчез во тьме, камера исчезла, а двери остались открытыми. От них падал свет, и в дверном проеме темным силуэтом зафиндиляла какая-то бабочка. Бабочки, как известно, летят на свет.
глава шестая. Сеанс. Фильм первый
Тут бабушка встала. Ее с какой-то нечеловеческой силой тянуло к освещенным окнам. Она почистила юбку сзади, одернулась, взбила волосы на затылке и, крепко держа за руку внука, тронулась.
Она даже не обернулась на кота, который засел в тени, плотно обмотав ноги хвостом.
В окна первого этажа было видно следующее: на креслах лежали старухи, все как одна много старше нашей бабушки, и под яркими лампами ясно было видно, насколько они старше.
Они лежали, широко разинув рты: врачи в зеленом вставляли им в десны блестящие белые зубы по одному! Да так просто, как сеяли чеснок: сунут, примнут пальчиком и начинают втыкать следующий!
Вскоре у всех старушек засверкали новые челюсти, и раздалась какая-то команда, и старушки разом сморгнули и захлопнули рты.
Тут же над ними начали опускаться какие-то стеклянные крышки, всех старушек упрятали под эти надгробия и даже что-то завинтили…
— Жуть какая, — невольно сказала бабушка внуку. — Зачем хоронят-то с новыми зубами?
Затем люди в зеленых халатах включили некоторые кнопки, раздалась легкая барабанная дробь, крышки начали подпрыгивать, внутри как будто что-то плескалось, скворчало и бурлило. Как будто пациенток кипятили, можно было подумать.
Бабушка смотрела как завороженная.
Вдруг к крышкам подступились те же люди в зеленом, стали развинчивать болты, затем приподняли эти пластиковые козырьки, и из-под них начали выглядывать молодые розовые красавицы, блондинки с синими глазами. Они ловко, как по команде, мотнули длинными ножками и тут же сели на своих кушетках.
— Ну ты подумай! — ахнула бабушка и дернула внука за руку. — Видал? Фокусы! Заменили тех на этих! Ну надо же!
Кузя промолчал. Он вообще ничего не спрашивал. Бабушка покосилась на него: ребенок стоял, задумчиво глядя на происходящее своими огромными глазами. Он был невесел.
— Это из цирка приехали, иллюзионисты называются, — объяснила бабушка. — А тех бабушек спрятали в ящик. Они командой работают. Внучки и бабки. Тех на тех меняют.
Тут в дверях встал один в зеленом халате (такой фокусник) и громко сказал, глядя в лес (на бабушку):
— Не стесняйтесь, для вас приготовлено место! Это омоложение раз и навсегда!
