Ахто Леви - Бежать от тени своей
Послушай! Отвлекись немного от окружающей суеты, сядь поудобнее, прочти мое письмо и ответь, как бы ты поступил на моем месте.
Я тебе писала, что меня поселили на бывшей туристической базе. Года три назад эта база соответствовала своему назначению. Теперь же в хилых, облезлых домиках, давно не видавших ремонта, проживают приехавшие на строительство курорта жители с гор и случайные люди.
По соседству со мной, в таком же курятнике, живет русская женщина Анна с одиннадцатилетней дочерью от какого-то грузина, который, разумеется, обитает невесть где. Живется ей трудно. Работает она уборщицей. Как-то я зашла к ней за чистым ведром, и она встретила меня с истинно русским гостеприимством, сделала вареники, купила чачи (так тут называется самогон), снабдила всякой хозяйственной утварью.
У меня сохранилась бутылочка вина, привезенного с собой, и я решила угостить Анну и Питико – ее девочку. Выпили за дружбу. Питико взобралась ко мне на колени, попросила: «Можно я буду называть вас „ма“?» Я чуть не разревелась, но взяла себя в руки и решила не рассказывать Анне о своем горе – пусть считает меня удачливой женщиной, такой, какой я ей кажусь…
Часов в девять вечера Анна предложила показать мне курорт. Приоделись, навели марафет и чинно, по-семейному, отправились гулять. Вечер был чудный, тихий, теплый.
Со дня приезда я лишь издали видела контуры высотных домов пансионатов. На фоне моря и сосен они казались мне совершенно неуместными здесь. К этому месту подошли бы небольшие коттеджи или же дома, похожие на прибалтийские. Но при вечернем ярком освещении эти высокие корпуса в черной мгле производили сильное впечатление.
Навстречу нам двигалась праздная, нарядная толпа, слышалась музыка, и мне казалось, что я попала на другую планету, где не знают страданий.
Анна, видя меня грустной, – а я всегда грущу, когда другим весело, – вдруг предложила:
– А не попытаться ли нам зайти туда, где играет музыка? Только там… – заколебалась она, – там все очень дорого…
– А что это за место? – спросила я.
– Ресторан, еще, говорят, бар…
И вот мы – в огромном зале. Все говорило в нем о том, что простому смертному сидеть здесь не по карману, но отступать было поздно.
Нашелся свободный столик. Вспомнила, как Анна заправляла суп луком, поджаренным на постном масле… Захотелось сделать что-нибудь приятное для нее и Питико, как-то отблагодарить за их теплоту. На нашем столике появилась холодная буженина, маринованный лук, холодная рыба, тарелка с тонко нарезанной копченой колбасой, сухое вино и, наконец, поднос с цыплятами, зажаренными на вертеле.
Кутить так кутить! Но Питико беспокойно ерзала в кресле, поглядывая на соседний столик. Оказывается, для ее полного счастья не хватало фисташковых орешков и мороженого!..
Сначала в зале было более или менее тихо. Музыканты исполняли классические вещи, посетители вели неторопливые беседы. Мое внимание привлекли три славных парня: загорелые, в белых рубашках, пиджаки их висели на спинках кресел.
К их столику подошла молодая худощавая женщина в старых выцветших шортах и какой-то неопределенного цвета кофте, попросила у них спички. Я слышала, как она обратилась к ним по-английски (я ведь немного знаю английский и немецкий).
Один из парней небрежно, через стол, швырнул ей коробок спичек, другой поднес зажигалку к самому ее носу, а третий прошелся рукою по ее тощему заду. Они дружно загоготали, а женщина развернулась и закатила нахалу пощечину. Все трое вскочили. Один схватил ее за волосы, другой ударил кулаком в грудь. И никто в зале не встал, никто не заступился.
До сих пор не могу понять, как это я сумела перемахнуть через соседний столик, вырвать женщину из рук этих негодяев и дать одному по морде… Ты бы видел, как он полетел!
Парни опешили, да и все находившиеся в зале с удивлением смотрели на меня: ведь принято считать, что на подобные поступки способны только мужчины. Подошел милиционер, предложил «пройти» – что другое он мог еще предложить!.. Я была уверена, что мне ничто не грозит, но слово «пройдемте»… Как неприятно было услышать его!..
Как и предвидела, я отделалась легко: мне только внушили, что не следовало затевать драку.
На улице меня ожидала Питико.
– А где мама? – спросила я девочку.
– Мама там… У нее ведь нет денег.
Ах да! Нужно же заплатить. Я кинулась в ресторан. Анна по-прежнему сидела за. нашим столиком… в компании этих самых парней. Когда я подошла, все трое вскочили. Один, пострадавший, робко протянул мне руку:
– Товарищ… Вы храбрая женщина! Только не нужно было защищать эту… шлюху!
– Какой бы она ни была, – ответила я, – неужели не стыдно таким сильным молодым людям обижать женщину?
Подошел официант, подал счет. Я расплатилась, и мы ушли.
Все во мне кипело. С горечью, с негодованием я думала о том, что эти юнцы считают, будто им все дозволено. Они чувствуют себя господами, держатся разнузданно, а их «невинные развлечения» сходят им с рук. А я работаю, трудом стараюсь утвердить свое человеческое достоинство в моей новой жизни. Я строю прекрасные пансионаты, настоящие дворцы. У меня война отняла детство, исковеркала жизнь, я не могу спокойно взирать на то, как на моих глазах по-скотски относятся к женщине мальчишки, еще и не нюхавшие жизни!..
Феликс, дорогой, ты, наверное, устал, читая мое письмо, но наберись еще немного терпения. Я сама не знаю, почему рассказываю тебе обо всем этом. Наверно, потому, что очень одинока здесь и мне не с кем поделиться своими мыслями…
По дороге домой Анна мне сказала:
– Сейчас будем проходить мимо концертного зала, там танцы в разгаре… Хочешь, зайдем?
Я не хотела, да и Питико давно пора было спать.
– Зайди хоть посмотри, – сказала Анна. – Я уложу дочку и приду к тебе.
Все мои колебания улетучились, как только я услышала джазовую музыку и увидела в окно людей.
Я люблю танцевать, знаю толк в танцах, но тут немного растерялась: стою в сторонке, наблюдаю. Вскоре меня пригласил не старый еще мужчина в отлично отутюженном костюме. Танцуя, стал задавать вопросы в духе анкеты следственного отдела. Спросила, не все ли ему равно, с кем танцевать. Ответил: «Профессиональная привычка! Я ведь следователь». Ужас как не люблю мужчин, которые и в постели думают о запчастях для своей машины или, объясняясь в любви, говорят: «На основании вышеизложенного и данного материала…» Я бросила своего кавалера посреди зала и уселась в освободившееся кресло. Он вскоре подошел, сказал: «Вам следует скромнее вести себя. Я знаю, вы приехали сюда работать, надо характер изменить!..»
Сегодня на стройку не пошла, и у меня оказалось много свободного времени. Можно было пойти к морю, погода теплая и вода – тоже, но не хочется. Забралась в свой теремок, закрылась изнутри и вот пишу тебе. На это письмо ушло часа три, и все равно не все высказала – чего-то хочется, что-то мучает…
Анна успокаивает: живи проще, живи в свое удовольствие, ты сильная, красивая – мне бы твою фигуру и твой ум!..
Она меня, конечно, не поймет. Вот почему о всех своих делах рассказываю тебе. Знаешь, я часто ловлю себя на мысли, что думаю о тебе…
Сейчас мы строим пансионат «Правда» – для газетчиков, журналистов и прочих деятелей печати. Он расположен в самом живописном уголке Пицунды.
Смотрю я на эти сосны, вдыхаю их целебный запах и думаю: Феликса бы сюда, чтоб он надышался этими запахами, погрузился бы в них своим уставшим телом, забыл бы на время о своей рано поседевшей голове, унес бы на губах радостную улыбку…
Кто-то хорошо сказал, что «все начинается с дороги». Хочется мне знать: когда, куда и к кому приведет тебя дорога оттуда, где ты теперь?…»
Кент усмехнулся, сложил письмо, спрятал за пазухой, задумался. Подбросив в печку топливо, улегся.
– К тебе приведет меня дорога…
Глава 5
Ночь он проспал сравнительно спокойно. Проснувшись довольно поздно, обрадовался, что погода разгулялась: дождь прекратился, ветер утих, светило солнце.
Замерший в тишине поселок с высоким частоколом и вышками в отдалении производил фантастическое впечатление. Казалось, что здесь только что шли колонны арестантов, сопровождаемые конвоем, рычали машины, тарахтели тракторы, сновали по деревянным тротуарам женщины, дети, старики, солдаты, бесконвойные зеки и разные другие люди. И что только что замолк неистовый лай, доносившийся из питомника, который теперь стоял пустой у пустог. о здания охранного взвода…
Все молчит…
Но утро замечательное – разноцветное благодаря разноцветному лесу и осенним цветам. Земля подсохла. Кент ощущал себя в этом мертвом поселке, словно он каким-то чудом один остался среди пустых домов после гигантской катастрофы на земле, в которой погибло все человечество. Идти никуда нет смысла, потому что всюду одно и то же: всюду пустые города и села – жизни нет…
