Джон Ирвинг - Покуда я тебя не обрету
Татуоле сразу же дал ей работу. Первую неделю датчанин доверял Алисе только закрашивать татуировки, а контуры наносил сам; на второй неделе он понял, с кем имеет дело, и разрешил ей делать всю работу от начала до конца.
Дочурка Алиса пришлась в популярном у матросов салоне весьма кстати: она сформировалась как художник, экспериментируя на собственном отце, специалисте по труженикам моря. Первые татуировки она делала руками, а потом отец научил ее пользоваться тату-машиной.
Даже шаблоны на ацетатной ткани, какие были в ходу у Татуоле, были ей знакомы. В ее репертуаре числились сердца — разбитые и истекающие кровью в терновом венке или венке из роз; страшные черепа с перекрещенными костями, огнедышащие драконы, Христы на кресте, от одного вида которых бросало в дрожь, изысканного вида Девы Марии с зеленой слезой на щеке и еще какая-то неведомая богиня со змеей, которой она отрубает мечом голову. Она изображала корабли в море, разнообразные якоря, русалку верхом на дельфине, а также и собственного изготовления обнаженных дев — тут шаблоны Оле ей не подходили.
Обнаженные девы Оле не нравились Алисе вот чем — лобковые волосы у них походили на ресницы, а то, что располагалось под ними, выглядело этакой вертикальной улыбкой. Обязательно также полагались в больших количествах волосы под мышками. Впрочем, когда Оле спрашивал Алису, а что не так с его шаблонами, она отвечала только, что предпочитает обнаженных дев "со спины".
У Оле был и другой подмастерье, Ларс Мадсен по прозвищу Бабник Ларс или же Бабник Мадсен, неуверенный в себе молодой человек. По поводу обнаженных дев он сказал Алисе, что предпочитает их в любом виде, лишь бы они были не прочь:
— Сзади хорошо, но и спереди тоже!
Алиса на это отвечала, если отвечала, так:
— Не надо при Джеке.
Мальчику Бабник Ларс понравился. В Торонто мама почти никогда не водила его в салон к Китайцу, и хотя Джек был прекрасно осведомлен о ее способностях и блестящем тату-образовании, до сих пор ни разу не видел ни маму за работой, ни ее татуировки. Но Лотти осталась в Торонто, и в Копенгагене присматривать за Джеком было некому, да и комнаты в корпусе для горничных при отеле "Англетер" Татуоле им нашел не сразу, так что первое время мама с Джеком жили прямо в салоне, на Нюхавн, 17.
— Вот, снова сплю на иголках, — говорила Алиса таким тоном, словно имела что-то против.
Она и раньше нехотя позволяла Джеку играть с тату-машиной. На взгляд Джека, машина представляла собой пистолет, хотя звук он издавал не пистолетный, а как у бормашины. Еще он знал, что пистолет умеет наносить две тысячи уколов в минуту, если не больше.
До Копенгагена Джеку доводилось татуировать только апельсины и грейпфруты, а однажды мама разрешила ему попробовать машину на камбале (но только один раз, так как свежая рыба, сказала она, штука дорогая). Фактура у свежей камбалы, объяснял ей отец, почти такая же, как у человеческой кожи. Бабник же Ларс разрешил Джеку поупражняться на нем самом.
Ларс был немного младше Джековой мамы, но как подмастерью ему было до нее очень далеко; возможно, именно поэтому он так и баловал мальчика. После того как Татуоле посмотрел на работу Алисы, Бабник был навечно отстранен от нанесения контуров, ему лишь изредка позволялось контуры раскрашивать. Джеку Бабник разрешил проделать всю работу от начала до конца.
Это, конечно, была со стороны Бабника большая смелость, если не безрассудство — доверить такое дело четырехлетнему мальчишке. Правда, чтобы особо не рисковать, Ларс разрешил ему работать только на икрах — там когда-то один "мясник" (так называли татуировщиков, плохо знавших свое дело) вывел имена двух подружек Ларса; Бабник считал, что из-за этих-то имен его амурная жизнь теперь и не клеится. Джек получил задание закрыть старую татуировку новой.
Двадцать процентов всех татуировок как раз для этого и делаются, и в половине случаев новая татуировка закрывает чье-то имя. Бабник Мадсен, голубоглазый блондин, щербатый и со сломанным в давнишней драке носом, носил на левой икре зеленую терновую ветвь, оплетенную со всех сторон маленькими сердцами, а на правой — цепь. На ветви было вытатуировано имя "Кирстен", на цепи — "Элиза".
Мальчик взял своей крошечной ручкой пистолет и, видимо, прижал его к коже слишком сильно — все-таки это был его первый контакт с настоящей человеческой кожей. При аккуратной работе с тату-машиной кровь не течет — иголки проникают в кожу всего лишь на глубину в одну шестьдесят четвертую дюйма; единственное исключение — если клиент пьян, но Мадсен не пил ничего крепче кофе. Когда Джек занялся Ларсом, он явно превысил нужный предел. Ларс все перевел в шутку, однако убирать пришлось как следует — на полу образовалась знатная чернильно-кровавая лужа, голень Ларса была в таком же виде. Скорее всего, тот не стал сердиться по молодости лет — а еще потому, что, видимо, влюбился в Алису и думал завоевать ее сердце, принеся свои икры в жертву Джеку.
Но в таком возрасте — Алисе уже за двадцать, а Ларсу еще нет и девятнадцати — разница даже в пару лет очень велика. Шансов завлечь Алису у Ларса не было — особенно тут мешала его тонюсенькая эспаньолка; хозяину она казалась изящной, а со стороны выглядела недосмотром при бритье.
Семья Мадсена занималась рыбой — продавала ее, конечно, не татуировала. Но Ларс не хотел становиться рыботорговцем. Талант татуировщика у него был, откровенно говоря, небольшой, но в тату-мире он нашел известную долю независимости и от своей семьи, и от рыбного бизнеса. Голову он мыл смесью шампуня со свежевыжатым лимонным соком, полагая, что в его амурных неудачах виноваты не только Кирстен и Элиза, но и семейный бизнес — запах рыбы, мол, впитался в его тело до корней волос.
Сначала Джек закрыл имя "Кирстен" на терновом кусте. Татуоле посмотрел на его работу и сказал, что даже Герберт Гофман из Гамбурга не сумел бы его, Джека, превзойти. То, что при этом клиент истекал кровью, на оценке не сказалось.
У Алисы был свой способ закрывать имена — она превращала буквы в листья и ягоды, а иногда в лепестки цветов. Если в букве есть круглый элемент, ее легче превратить в ягоду, если же буква угловатая, то из нее лучше сделать лист. А лепесток можно сделать и круглым и остроугольным, говорила она Джеку.
Из "Кирстен" получилось больше листьев, чем ягод, плюс одинокий лепесток. В результате на икре у Ларса расцвел довольно странный букет; иной наблюдатель сказал бы, что видит неухоженный сад, по которому какой-то мясник разбросал вырванные у каких-то маленьких зверюшек сердца.
Джек думал, что закрыть "Элизу" у него получится лучше, но решил, что на фоне черных звеньев цепи листья и ягоды будут смотреться странно. Поэтому "Элиза" превратилась в ветку падуба — острые листья и ярко-красные ягоды показались мальчику идеальным вариантом. Впрочем, получилось скорее сорванное с елки новогоднее украшение, которое кто-то привязал к цепи.
Татуоле, однако, сказал, что даже легендарный Лес Скьюз из Бристоля гордился бы такой работой. Высокая оценка, без дураков, — более лестным в устах Оле стало бы только: "Сам Билл из Абердина вышел бы из гроба посмотреть на такое". Впрочем, Оле знал — Алиса не любит, когда слова "Билл из Абердина" и "гроб" встречаются в одном предложении.
Когда отец умер, она была в Галифаксе, так что не могла разбросать его пепел над могилами на кладбище при Южной церкви; папин пепел разбросал над Северным морем один рыбак. К тому же все татуировщики Северного моря и Балтики знали, от чего умер Билл, — от пьянства; Оле позволил себе помянуть этот печальный факт лишь единственный раз.
Отчего Алисин отец спился? Оттого ли, что дочь родила вне брака и сбежала в Галифакс? Или же он вообще был пьяницей? Учитывая знаменитые выходные в Абердине, можно полагать, что отъезд дочери лишь немного усугубил застарелую болезнь.
Дочурка Алиса сама об этом никогда не говорила, и Татуоле больше не поднимал эту тему. Джек Бернс рос на питательном бульоне из слухов и молвы, каковой в изобилии подавали в доме 17 по Нюхавн.
Как и полагается четырехлетнему мальчишке, вымыть пол и перебинтовать икры Ларса Джек предоставил маме. Нанесенная татуировка обычно заживает сама, ее нужно лишь несколько часов подержать под бинтом, а затем промыть с простым мылом, без запаха, но не водой, а влажной марлей. Оле сказал Джеку, что боль от новой татуировки такая же, как когда немного сгоришь на солнце.
Если даже работа четырехлетки Джека с эстетической точки зрения и не была шедевром, цели своей он достиг — имена "Кирстен" и "Элиза" уже никто больше не мог прочитать. Другое, конечно, дело, что на ногах у Ларса теперь красовалась, по словам Оле, какая-то мясная лавка и "антирождественская пропаганда" — но уж в этом Ларсу было некого винить, кроме самого себя.
Бедняга Ларс! Оле нарек его "Бабником", но никто не видел, чтобы за Ларсом толпой ходили девушки. Джек ни разу не встречал его в женском обществе, ни разу не слышал, чтобы тот говорил о женщинах. Конечно, Кирстен и Элиза тоже ни разу не попались Джеку на глаза — если не считать их имен на Ларсовых икрах.
