Михаил Тарковский - Тойота-Креста
Машина тихо тронулась, сквозь коричневые стекла дома гляделись сдержанней и глаже.
– А это наличники… Называется “сибирское барокко”.
– Это ты придумал?
– Не помню, может, и я…
– Вообще-то больше на модерн похоже… Странные… Очень красивые… Я таких не видела.
Он остановился у монастыря со стенами, когда-то белыми, а теперь облезшими и такими по-детски низкими, что, казалось, мир за четыреста лет навсегда перерос их. Стена от зубца к зубцу сбегала и взмывала фигурным провисом, но даже через эти провисы настоящее внутрь не переливалось. Кое-где по рыхлому кирпичу лепились березки.
В углу стен косо чернел кедр с обломанным стволом и живым боковым отвилком. Погибший ствол был как отрезан по границе стены, а боковой отстволок уцелел над монастырской землей и темнел живописно и густо.
Рядом с воротами обосновалось целое семейство собак, полуовчарочьей, смешанной породы, особенно нескладными казались молодые, с гладкими вихляющимися хвостами и большими лапами.
– Смотри… – тихо сказала Маша и осторожно взяла его за локоть. – Они не… опасные? – Слово “опасные” она сказала своей скороговорочкой, словно схватив из засады. – Что ты? Я смешно говорю?
– Очень. Видишь этот кедр? Я брата Андрея просил сделать фотографию.
Если б умел, я бы картину написал.
– Какую? – спросила Маша каким-то другим, крадущимся, голосом, и он понял, что они уже вторглись в странное и плотное поле, где слова не сжимались и каждое движение сердца доходило без утечки.
– Стена монастыря. Кедр со сломанной вершиной. Небо. Рваные облака.
Машина с открытой дверью. И человек смотрит на кедр. Только мне кажется, что на кедре не хватает чего-то живого.
– Мне тоже кажется, что… на дереве, рядом с которым ты живешь, не хватает птицы.
– И я бы на него посадил орлана-белохвоста.
Снова раздался теплый, нутряной, сопящий смешок:
– Это такой орел?
– Это такой орел. – Женя заметил, что Машин смешок всегда появлялся, когда говорили о животных, и что они все больше повторяют друг за другом слова. – Что тебя рассмешило?
– Я не знала, что они разные. Я думала, бывает один. Просто орел.
– Их много. Есть беркут. Есть белоплечий, тихоокеанский орлан. Ты не бойся… они не… опасные.
Когда она была удивлена, поражена, вырывалось это нежнейшее:
– А-ах! – Она открывала рот и тут же закрывала, прикусив воздух с легчайшим кастаньетным ударчиком. Глаза сияли. Крупные гладкие зубы блестели.
– Ты дразнишься!
– Тебе это не нравится?
– Нет. Мне нравится картина. И орел. Но только мне кажется, все это так далеко. От того места, где я живу.
– А мне кажется… – Женя задумался.
– Что тебе кажется? – спросила Маша каким-то совсем близким голосом.
– Мне кажется, что там, где ты живешь, забыли, что у орла две головы.
У ворот стоял грузовик с досками, и пустой трактор опирался на ковш с трудовой тяжестью.
– Он устал? – спросила Маша.
7
Откинувшись в кресле, она сидела слева от него в белой блузке и светло-синих джинсах. Глаза были закрыты очками. Губы расслаблено приоткрыты. Белая короткая блузка обтягивала грудь. Маша пошевелилась, потянулась, согнув руки в локтях и сведя за головой, блузка поднялась, и под ней открылась нежно-желтая полоска живота.
Он так и не понимал, открыты ли ее глаза, и она будто почувствовала и спросила трезвым и чуть ослабшим голосом:
– Мы скоро приедем?
– Скоро.
– Что там было написано?
– Больше-Муртинский район.
– Странное название. Оно мне не нравится. Они все такие?
– По-моему, отличные названия. Ирбейский район, Тюхтетский…
– И ты везде был?
– Почти. Есть, правда, поселок, Усть-Бирь, я там не был, но такое название, что лучше пусть про запас останется.
– А чем оно тебе нравится?
– Оно вроде короткое, а столько всего. И свежесть, и дикость… И устье реки, и Сибирь. А взять Арадан… Или Манское Белогорье…
– А ты к названиям серьезно относишься. Тебе здесь нравится…
– Здесь столько всего… В Хакасии… Казановка, Аскизский район.
Степь: полынь, чабрец, ирисы. И наскальные надписи… Приложишь лист бумаги, потрешь пучком травы – и выступит конь или собака…
– Хм. – Маша помолчала. – А у меня только кот есть. Когда я летом еду на дачу, он сидит в корзине. – Маша сопнула своим смешком, улыбнулась, прищурилась. – И я его поливаю из пульверизатора.
– Хм, – сопнул уже Женя. – А Григорий Григорьевич рулит.
– Да нет, он вообще не водит машину. Ему это не нужно. Ему нужно… совсем другое… Но я с ним развожусь. Уже год целый.
– А как же все это?..
– Просто мы договорились, что доделаем работу, раз уж вместе взялись. Он меня уговорил… Да. А ты не похож на шофера.
– А ты на жену, которая разводится.
– А на кого я похожа?
– На “Висту” девяносто первого года.
– А что это такое?
– Самая красивая машина. Которую я… когда-либо видел.
– А то, что вы сказали, Евгений, знаете, на что похоже?
– На что, Мария?
– На самый топорный комплимент, который я когда-либо слышала.
– А вы ее просто не видели.
– Кого?
– Ту “Висту”.
– А какая она?
– Такая прогонистая. И дизайн “плавник акулы”.
– Что это такое?
– Это когда задняя стойка крыши по форме, как плавник акулы, и ее линяя очень плавно сходит на длинный багажник. У меня была такая машина, я на ней четыреста тысяч проехал.
– А что такое “прогонистая”?
– Такая стройная, протянутая…
– А я прогонистая?
– Очень.
– Это хорошо?
– Это очень хорошо.
– По-моему, ты преувеличиваешь…
Замаячили заенисейская гряда сопок, корпуса, трубы. Неотвратимость, с которой приближались горы, только подчеркивала неподъемность земной плоти. Маша достала сумочку, зеркальце.
– Ты – как самолет.
– Ты сказал, что я – как… та… машина…
– Сейчас ты – как самолет перед посадкой.
– И что он делает?
– Шевелит закрылками.
– Я пошевелила закрылками? Ты все время надо мной смеешься. А ты… разве не шевелишь?
– Я пошевелю, когда отвезу тебя в гостиницу.
– Да, я отдохну. А вечером проедем по магазинам, хорошо? Где ты будешь ночевать?
– У Четыре Вэ Дэ.
– Его так зовут?
– Его зовут Владимир Денисенко. А это кличка. Ну полный привод.
Четыре Вэ Дэ.
– Он все время… на четвереньках? – спросила Маша своим хваточком.
– Да нет. Просто шустрый. Не догонишь.
– И где он работает?
– На “воровайке”.
– А что такое “воровайка”?
– Грузовик с краном. Ну чтобы очень быстро что-нибудь загрузить или отправить.
– Мне такой нужен.
– Для чего?
– Для Григория Григорьевича… Как он называется?
– “Хино-Рейнджер”. Ты не запомнишь.
– Я не запомню. А это что за машина?
– “Марковник” первого года.
– Он морковь возит?
– Он “Марк-два”.
Из-за своей немыслимой сбитости этот белый и дутый, как капля,
“Марк” казался выше, меньше и невероятней. Треугольные задние фонари располовинивались вдоль белыми поясками, фары тоже были каплевидными, и внутри них поворотники лежали стекшей рыжей слезой.
– Ну ничего. Почему ты… как-то… хрюкнул?
– Да нет, так…
– Что такое?
– Да великолепный аппарат! – Женя покачал головой и снова хрюкнул: -
“Ничего”…
– Название дурацкое: “Ниссан-Авенир-Салют”… Евгений, перестаньте… хрюкать.
– Да уж лучше, чем у ваших немцев, по номерам и еще пол-алфавита. А тут простые жизненные слова, только английскими буквами.
“Тойота-Комфорт”, “Мицубиси-Мираж”, “Мазда-Персона”… Есть, конечно, непонятные: “Ниссан-Авто-Сандал”. А есть, наоборот, совсем свои -
“Корона”, “Фамилия”. Есть детские: “Тойота-Биби”. Есть деловые:
“Хонда-Партнёр”, “Ниссан-Эксперт”. На любую тему.
– Ты все придумываешь.
– Не веришь? Ну давай. Что ты хочешь?
– Хочу музыку.
– Какую?
– Классику.
– Пожалуйста: “Мазда-Этюд”, “Тойота-Краун-Рояль”, “Хонда-Концерто”,
“Тойота-Публика”… Ну что? Есть армейские: “Тойота-Плац” и
“Ниссан-Марш”. Научно-технические: “Тойота-Прогресс”,
“Ниссан-Пульсар”, “Мазда-Форд-Лазер”.
– Жень. А есть… такая машина… “Ниссан-Евгений-Болтушка”?
– Нет. Есть “Тойота-Маша-Недоверяша”. Неужели тебе не нравится? Есть очень звучные: “Тойота-Альтеза”, “Хонда-Рафага”. Чем больше машина, тем красивей имя: “Тойота-Цельсиор”, “Ниссан-Глория”. Но мне больше всего тройные нравятся, с превращением: сначала японское идет, потом латинское, а потом русское. “Тойота-Краун-Атлет”,
“Ниссан-Лаурель-Медалист”.
– Прямо собака какая-то. – Маша задумалась. – Да нет, вряд ли они специально. Просто эти слова и для них чужие, и для нас. Это и… роднит. По-моему, они называют, как нравится. Играют в эти слова в свое удовольствие.
– Они еще никогда на радиаторе названия не пишут, а у каждой свой значок: у “Короны” – звездочка, у “Крауна” – корона, у “Висты” – галочка, у “Кресты” – крестик.
