Анатолий Кузнецов - Продолжение легенды
Возможно, виноваты Димкины тоска и волнение, но у меня осталось от Новосибирска волнующее чувство, как от чего-то прекрасного и сказочного.
— Ну, зачем ты хотел сойти?
— А ты знаешь, куда мы едем? Там и медведь подохнет…
— Ты боишься?
— Подожди, сам еще десять раз захочешь бежать, да не сможешь. Боюсь, да! Что дальше?
Неужели это Димка Стрепетов? Наш строгий, взрослый, упрямый командир? Я не мог поверить его словам.
— Слушай, Димка, ты что-то врешь…
— Да, вру! И не спрашивай больше. А Новосибирск — лучше Ленинграда, лучше Москвы, да! Когда-нибудь вся Сибирь будет такая, понял? У меня на станции Тайга есть друг. Сойду там и вернусь. Вернусь!
Дима сказал «вру», но мне все-таки стало не по себе. Я ничего не понимал.
Стучали колеса. Беззаботно разметавшись, спал одетым толстяк Лешка, и поминутно его хромовые сапожки упирались нам в колени. Обнимая свои узелки, беспокойно ворочался жадюга Григорий. Иван Бугай приподнялся, бессмысленно уставился на нас, потом пробормотал: «Заткнитесь, идолы», почесался и захрапел себе дальше сном правильного и обстоятельного человека.
А мы сидели и толковали: нужно себя пересилить или нет? Я не был твердо уверен, что нужно, но почитал своим долгом держать Димку. Он рассказал мне о своей жизни, о том, как он работал на паровозе и как едва не проехал красный светофор, как потом служил в армии. После армии он вернулся в Новосибирск и влюбился в девушку, которая работала в геологических экспедициях.
— Что я знал тогда? Что я мог ей говорить? Про паровоз? Про пулемет, затвор, прицел?
— Ну, и что?
— Работал снова на паровозе, в рейсах постоянно, в саже весь, а она меня любила. А сама в экспедициях… Зачем мы поженились? Она все в тайге и в тайге… Видеть я не мог эту тайгу! Никакой человеческой жизни нет, как кочевники. Потом уехали в Орел и разошлись. Люди в Сибирь, а я сгреб ее в охапку и, напротив, подальше из Сибири. Шофером работал, квартира была. Не то… В общем, разошлись, и делу конец. Она опять в тайгу, а я вот завербовался…
Наступило утро, а мы все говорили. Проехали красивую и строгую станцию Тайга, где воздух был свежий и смолистый, словно после грозы.
Димка не сошел.
ВАСЕК ПОЗНАЕТ ЖИЗНЬ
Днем наш толстяк Лешка и Васек ушли в вагон-ресторан. Воротился через два часа один Васек. Он был совершенно пьян, тыкался головой в полки, икал. Да и пришел не самостоятельно: его привел ревизор, спрашивал в каждом купе:
— Это не ваш?
Мы ахнули. Сердобольные женщины закопошились, закудахтали:
— Ох, ох, какой молоденький, совсем дитя! Как вам не стыдно, как вам не совестно, довели хлопчика, лоботрясы!
Васек грязно и неумело лаялся и просил курить. Гришка брезгливо съежился и залез к себе на полку.
— Карманы вывернуты, обокрали! — со страхом прошептал он, протягивая палец с большим черным ногтем.
— Пойдем Лексею морду бить, — кратко сказал Бугай; он засопел и раздул ноздри.
Васек стонал и дрожал. Под взглядами всего вагона мы втроем повели его в умывальник, облили голову холодной водой, потом уложили на Димкин вещевой мешок. Бугай и Стрепетов пошли в ресторан бить морду Лешке, а я остался держать Васька, потому что он метался и бился головой о столик. Вскоре его стошнило. Не повезло стене и Димкиному мешку. Прибежал дядя Костя, схватился за голову, стал ругать и проклинать нас на чем свет стоит.
Я снова сводил Васька в умывальник. Наконец ему стало легче, и он уснул. Я осмотрел его карманы: семидесяти рублей не было. Тогда дядя Костя молча поманил меня пальцем к себе, в служебное купе.
— Ну? Так я убирал после него? — сказал он. — Теперь составим акт. «О приведении пассажирского вагона поезда в антисанитарное состояние».
Он сказал это торжественно, смакуя такое внушительное определение.
— Да. Штрафа вам не миновать, это уж как пить дать.
Я растерялся. Дядя Костя спокойно стал что-то царапать на листе.
— А ну-ка, прикрой дверь. Вот что, генералы, не будем поднимать шум. Я ничего не видел, а кто видел, не его дело. Давай на чекушку и иди с богом. Ну?
Я, краснея, почти машинально отдал ему пятнадцать рублей и ушел, словно облитый ведром холодной воды. Вот тебе и дядя Костя!..
Теперь еще недоставало, чтобы Бугая и Стрепетова арестовали за драку в ресторане и ссадили с поезда. Я бросился в ресторан, и в моем уме уже рисовались битые стекла, звон посуды и перевернутые столы.
К удивлению, в вагоне-ресторане было тихо. В углу сидели за столиком улыбающийся, лоснящийся Лешка, мои замечательные Димка Стрепетов и Иван Бугай и вместе… выпивали.
Напротив них, на краешке стула, настороженно сидел тип в расстегнутой рубахе и с устрашающей татуировкой на руках: могила, крест, пистолет, якорь и надпись: «Не забуду мать родную». Между ними происходил следующий разговор:
— Ты, подлюга, свистнул часы?
— Нет, не я.
— Врешь!
— Не я, говорю тебе!
— А ты жулик?
— Жулик.
— Зачем?
— Допустим, мне так интересно. А что из этого?
— Тогда рассказывай нам свою жизнь!
— На сухую не идет. Ставьте пятьсот — расскажу.
Стали торговаться, дошли до ста пятидесяти. Сложились по три рубля и заказали собеседнику водки да заодно и себе пива. Меня схватили в восемь рук и так любезно усаживали, что повалили на стол. Я их звал, тащил и едва вырвался сам.
С тяжелым сердцем я вернулся к спящему Ваську, а ребята остались слушать жуликову жизнь. Возвратились они поздно, когда закрыли ресторан и выпроводили их. Относительно трезвым был Бугай.
— Ну, так что вам рассказал товарищ?
— А, Толька, не язви. Дрянь, ух, дрянь какая!
— Чего же вы сидели?
— Надо было Васьковы деньги выудить.
— Выудили?
— Да.
— Где же они?
— Пропили.
Он бухнулся на свой кожух и долго не спал, лежал, уставясь в потолок, и думал о чем-то длинном и тягучем, как наша дорога.
А поезд все стучит и несется, несется на восток. И теперь уже по сторонам расстилается тайга. Опять торчат с полок разнокалиберные ноги. Теперь разница с Москвой во времени уже пять часов. Сейчас в Большом театре начинается спектакль; бурлит, ловит билетики толпа у «Центрального». И нет мне туда возврата, и нет возврата Димке в Новосибирск или на станцию Тайга…
Я не сказал, куда мы едем. Мы едем на Братскую ГЭС.
ЧТО СЛАЩЕ: ХРЕН ИЛИ РЕДЬКА?
Утром ребята сложились по десятке, по две и засунули Ваську в пиджачок, пока он спал. Но после вчерашнего у Васька болит голова; встал он скучный, растрепанный, приуныл. Дима Стрепетов снова ушел в тамбур и стоит там уже целый час у открытой двери. Бугай, злой, неспокойный, достал «Физику», третью часть, вертит мощным затылком и заставляет себя читать. Один пузырь Лешка улыбается как ни в чем не бывало, валяется брюхом кверху и напевает песню, которая нигде не записана, — песню другого мира. Мне нечего делать, я лежу на своей третьей полке и не спеша записываю за ним слова:
…Я родился на Волге в семье рыбака.
От семьи той следа не осталось.
Хотя мать беспредельно любила меня,
А судьба мне ни к черту досталась.
Невзлюбил я в те поры хозяйство водить,
Ни косить, ни пахать, ни портняжить,
А с веселой братвой, по прозванью шпаной,
Научился по миру бродяжить.
Полюбили мы крепко друг друга тогда,
Хоть впервые встречались несмело.
А в одну из ночей пригласили меня
На одно на опасное дело.
Ох, и ночка была, хоть ты выколи глаз!
Вору риск по плечу, как обычай.
Поработали там, ну, не больше как час,
И, как волки, вернулись с добычей.
Пела скрипка привольный дунайский напев,
И баян с переборами лился…
— Мешочек! Мешочек! Мешочек!
Мы все вздрогнули от истерического крика. Гришка, растерянный, бледный, пританцовывал на своей полке.
Потом он вдруг кубарем свалился оттуда и вцепился Лешке в горло:
— Га-ад, ворюга, отдай! Отдай, говорю! Отдай деньги!
В нашем купе поднялся шум. Любопытные уже заглядывали из прохода. Пропал Гришкин мешочек с деньгами!
— Я тебя зарежу, я тебя зарежу! Отдай…
— Да пош-шел ты! — сказал Лешка, гордо отталкивая его. — Сдался ты мне, гнида!
— Отдай, говорю, отдай. Проводника позову! Ты выследил, ты знал!
Мы с Иваном растащили их по углам и принялись за разбор дела. Утром мешочек еще был на месте.
В нем, как утверждает Григорий, полторы тысячи денег. На него невозможно смотреть: трясется, плачет, расстегивает штаны, показывает обрывок веревочки. Лешка удивлен и морщится.
— Да стал бы я руки пачкать о тебя! Кулак ты, сурок ты, хорь вонючий! Ну и ищи свою торбу!
