Ева Ланска - Четверо мужчин для одной учительницы
А ночной Париж меня подождет! Я верю в это! Подождет, когда я вернусь сюда с любимым! Если это вообще еще возможно...
Пока же есть первый результат – первое задание из четырех выполнено. Мне просто повезло. Все оказалось слишком легко. Нужная информация всплыла сама собой почти без всяких усилий.
Закон, что новичкам везет, работает и здесь. Расслабляться нельзя. «Никогда, никогда, никогда нельзя расслабляться», – говорит Вика... Надеюсь, скоро я смогу ей все это рассказать. И она улыбнется, искупав меня в синеглазой волне. Я так скучаю по ее улыбке...
4
Нежно-голубое парижское утро вплывало вкусным запахом свежесваренного кофе и румяных хрустящих булочек. Наташины вещи уже собраны, через полчаса подойдет такси – и в аэропорт. Следующий пункт ее маршрута – Москва... Наташа стояла у окна гостиницы и смотрела, как тень от домов сползает с огромной круглой клумбы посреди перекрестка. Высвободившиеся из-под тени цветы вспыхивали словно лампочки – желтые, пурпурные, алые, васильковые. «Цветы растут там, где ценят красоту, или красота и гармония расцветают там, где много цветов», – подумала она и улыбнулась детской несуразности высказывания. Это минутное возвращение в детство, эти великолепные цветы и отступающие тени напомнили ей совсем другой день ее жизни, давно оставшийся в... Где? Где живут прожитые дни? Вот бы знать...
Наташа перенеслась в тот далекий день так легко, словно он ждал за дверью ее номера, словно это было вчера, а не много лет назад за тысячи километров от этого солнечного, картавого, утопающего в цветах и ароматах города.
Ей было лет 14 или 15... День был такой же солнечный, но еще по-весеннему прохладный. Весна в ее холодном маленьком городке долго не могла согреться. Шагая вдоль унылого строя серых пятиэтажек, Наташа следила, как проворно ее тень пыталась обогнать свою хозяйку. Дома стояли вразнобой, словно отряд призывников, перепутавших команды «кругом» и «ровняйсь». В этом микрорайоне она оказалась впервые, но он почти не отличался от других районов городка. Улица Рабочая, дом 11, 13, 15... ей нужен 37. Мать, как обычно, перехватив денег до зарплаты у очередной знакомой, послала ее вернуть долг – несколько пережеванных жизнью бумажек. На этот раз она искала какую-то Елену Николаевну Смольянинову, которая и проживала по адресу «улица Рабочая, дом 37». Каблуки Наташиных туфель глухо стучали по раненому асфальту, прохожих вокруг почти не было. Размеренный звук шагов уносил ее мысли прочь от играющей с ней на облезлых стенах собственной тени. Она размышляла о том, что любое имя или название уже само по себе раскрывает жизненную историю своего обладателя. Все равно – одушевленный этот обладатель или нет. Его образ возникал в голове как картина, стоило только произнести имя вслух или «про себя». Вот, например, от звуков слова «Хабаровск» перед глазами сразу всплывают какие-то хибары и амбары, слышится смех (ха-ха-ха) удалого барина, которого занесла сюда нелегкая, и веет холодом... «Москва» – квадраты площадей, окон и ворот, маски на лицах. И все квакают на разные голоса. Москва – это масса, раскатистость, даже расКВАтистость... Странно, что нет такого слова. А «НьюЙорк», наоборот, – выстрел в небо. «Нью» – ракеты приготовились, и «йорк» – взметнулись в синюю высь, как по сигналу стартового пистолета.
С именами людей такая же история. Когда их классная объявила, что к ним переведут нового мальчика Антона Телышева, Наташа сразу представила: вялый юноша с пушком над пухлой губой и картофельным носом. Давит прыщи, любит смотреть кино «про войну» и бывать у матери на заводе. При чем здесь завод? Не важно, любит и все. Он же таким и оказался, этот «ботан» Телышев, как Наташа его вообразила. Или когда мать недавно спросила у соседа: «Как здоровье Клавдии Васильевны?», – звуки сами нарисовали полную женщину в цветастом халате. Она варит варенье, жутко сладкое, «чтобы не закисло», записывает рецепты из телевизора, кипятит белье в кастрюле, прикладывает лопух к своей подагре и всех достает советами, как лечить подагру и как варить варенье. Любопытно было бы проверить.
От имени «Елена Николаевна Смольянинова» веяло аристократизмом. Что такое этот «аристократизм», Наташа не смогла бы объяснить, представлялось лишь что-то неопределенное: ясный взгляд, прямая спина, хорошие манеры, образованность, аккуратность в одежде. Интересно, совпадет ли ее «картинка» с реальным человеком, которого она увидит? А ее собственное имя? О чем оно говорит? Сейчас только о том, что она шагает: «На-та-шана-та-ша».
Бетонные пятиэтажные коробки сменились низкими деревянными, с огородами и повалившимися заборами. Мутное солнце растекалось над домами, наполняя светом размытую колею дороги в кружеве подсохшей глины. Дверь открыла пожилая женщина, похожая на учительницу. С гладко зачесанными седыми волосами плохо сочетались молодые лучистые глаза. На Наташино приветствие и объяснение цели визита хозяйка приятным голосом пригласила:
– Проходите, пожалуйста. Побудьте у меня, если не торопитесь, Наташенька. Сегодня такой день... День памяти моего отца Николая Николаевича Смольянинова. Нас было четверо у него. Никого не осталось...
Она провела гостью в комнату, взяла со стола чайник, медный, с вензелем на крышке, и вышла в кухню. Прямая спина, плавная, плывущая походка, идеально выглаженное платье с белоснежным воротничком. В комнате было светло и очень чисто. Старая мебель словно хранила тайны, гордясь своим многолетним молчанием. Такую мебель Наташе не приходилось видеть у других знакомых. Весь угол занимал главный хранитель тайн – рояль. Он был слишком велик для небольшой комнаты. Вернувшись, Елена Николавна подошла к инструменту, плавно опустилась на высокий стул, обернулась к гостье:
– Наташа, вы любите классическую музыку?
– Не знаю. Да, наверное...
Хозяйка чуть заметно улыбнулась чему-то своему, выпрямилась, грациозно расправила складки платья и, высоко вскидывая тонкие кисти рук, заиграла.
Наташа не могла понять, что именно доставляет ей такое удовольствие – слушать музыку или смотреть на эту великолепную женщину.
Когда отзвучал последний аккорд, Елена Николаевна медленно опустила руки на колени и произнесла: «Это этюд Гречанинова. Папа любил его наигрывать, когда мы были детьми».
Потом они пили чай с клубничным вареньем, вылавливая ягодки из прозрачного сиропа маленькими серебряными ложечками. Все ягоды были целые, одна к одной. Такое варенье когда-то подавали в доме Смольяниновых. Елена Николаевна сохранила рецепт и несколько ложечек – тоненьких, изящных, с приятным для языка краем и замысловатой виньеткой под пальцами. Заметив, что Наташа с любопытством рассматривает виньетку, хозяйка пояснила:
– Буква «С» в центре означает фамильное серебро Смольяниновых. Я помню этот узор с детства, когда еще были все приборы. Потом что-то исчезло, что-то продали, вот только ложечки со мной... Их очень любила бабушка. Она была мудрой женщиной и до конца дней сохраняла царственную осанку и душевную молодость. Несмотря ни на что. Бабушка всегда говорила, что буржуа и купцы в 17-м году стрелялись, потому что потеряли деньги и имущество, которое было для них главным в жизни, а мы выжили, потому что внутреннее богатство отнять нельзя... Я прожила нелегкую жизнь и теперь понимаю, о чем она говорила. В концлагерях сохраняли свою личность лишь две категории людей – верующие и аристократы...
Елена Николавна расспрашивала Наташу о школе, о предпочтениях в литературе, в музыке. Наташа понимала, что между ней и «графиней», как она прозвала про себя новую знакомую, целая пропасть. Но она совсем не чувствовала этой пропасти, лишь доброжелательное отношение и радушное гостеприимство хозяйки.
Уходить не хотелось. Дома ее не ждали. Елена Николаевна, угадав настроение гостьи, предложила:
– Наташенька, а хотите, я покажу вам своих питомцев, пока они не уснули?
– Конечно, хочу!
Она накинула на плечи старое пальто и повела Наташу в то место возле дома, которое другими жителями использовалось под посадку «закуси» – лука, чеснока, редиски. У невысокого аккуратного заборчика росли цветы, синие, желтые, белые, бордовые, голубые, они напоминали открытые пасти сказочных львов со свисающими от жары языками. Наташа ахнула:
– Ничего себе! Какие необыкновенные! А как они называются?
– Это ирисы. Причем самые обыкновенные. По-латыни они так и называются «ирис вульгарис», то есть ирис обыкновенный.
– Вульгарис? – Наташа вспомнила, как мать говорила про кого-то: «она так вульгарно одевается» или «так вульгарно себя ведет». О смысле этого слова она не задумывалась, но понимала, что это что-то неправильное и быть вульгарным плохо. – Но ведь быть вульгарным плохо?
– Да, ты права, конечно. Быть вульгарным – значит, слишком явно демонстрировать некоторые естественные потребности человека. Буквальный смысл «вульгарис» – доступный для масс. Также вульгатой назывался доступный перевод Библии на латынь. Доступность для народа – вот исконное и вовсе не отрицательное значение этого слова. Это сейчас, уже в нашем языке оно приобрело негативный оттенок.
