Анатолий Тосс - Американская история
— Здравствуй, — сказал он. — Это Марк.
— Марк?
Я удивилась, услышав его имя.
— Да, помнишь, мы познакомились в субботу. Ты еще сидела с девушкой и двумя ребятами, и мы договорились, что я тебе позвоню.
— Мы договорились? — поставила я под сомнение его утверждение.
— Ну, в общем, типа того, — пошел он на компромисс. — Так вот, меня зовут Марк.
— Ага, вот значит, какое оно, имя загадочного, молчаливого незнакомца, — не найдя ничего лучше, манерно проговорила я.
— Я постараюсь в дальнейшем компенсировать свой давешний недостаток красноречия. Хотя не уверен, что у меня получится так, как у тебя.
Потом он спросил сразу, без перехода:
— У тебя есть какие-нибудь планы?
— На когда?
— Как на когда? На сегодня.
— Странно, — сказала я. — Это странно, но у меня нет планов. У меня сегодня первый выходной за последние три недели. Как ты узнал об этом?
— Я почувствовал, — сказал Марк и после паузы добавил: — Мне кажется, я умею тебя чувствовать.
— Это непонятно, хотя забавно, — на всякий случай, чтобы как-то отреагировать на его сомнительную фразу, сказала я.
— Так что, встретимся?
Вообще, его голос звучал сдержанно и в то же время расслабленно, без обычных для первого звонка бравурно-нахрапистых ноток; так звучит голос старого приятеля, давно не появлявшегося и вдруг прорвавшегося из небытия.
— Хорошо, — просто сказала я, отбрасывая, в свою очередь, ненужную вычурность, которая возникает вместе с волнением как своеобразная форма самозащиты.
Мы встретились в дешевом итальянском ресторанчике и проболтали часа два. Необычным было то, что он ничего не спрашивал обо мне — ни где я учусь и учусь ли, ни где работаю, ни о моем прошлом, — вообще не задал ни одного вопроса. Впрочем, при этом он ни слова не рассказал о себе.
Разговор наш не касался никакой конкретной темы и был вроде как ни о чем и вроде как обо всем. Он парил над темами, лишь слегка касаясь их и не поддаваясь соблазну углубиться, создавал атмосферу легкости и беззаботности. Я знала это и раньше — поддерживать такой разговор сложнее, чем говорить о чем-то конкретном и серьезном, так как он требует особой изобретательности и раскрепощенности фантазии. Даже когда мы оба замолкали, пауза нисколько не казалась лишней и не давила, как обычно давят паузы. Как правило, являясь доказательством отсутствия общего, они тяжело нависают над разговором. Здесь же пауза была простой передышкой для голоса, естественной частью общения, подключающая к нему взгляд внимательных глаз, улыбку, движения рук.
Мне было легко с Марком, и я была благодарна ему за вечер. Когда мы подходили к моему дому, я решила, что если смогу прочитать его движение, направленное к моим губам, то отвечу встречным движением, чтобы одобрить его и, может быть, чтобы ощутить вкус его слегка сжатых губ, но он такого движения не сделал или я не смогла разглядеть. Он просто протянул мне руку, и мы договорились встретиться через пару дней, совсем поздно, после моей работы.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Так мы начали встречаться и продолжали встречаться почти каждый день. Марк ждал у подъезда моего дома или прямо у магазина, где я работала по вечерам после учебы —надо ведь было как-то платить за квартиру, — и мы шли куда-нибудь вместе перекусить и сидели до упора, пока засыпающая официантка не начинала смотреть на нас, единственных оставшихся в зале, как на личных врагов, и от этого вполне откровенного взгляда мы отвлекались друг от друга и потому вставали и уходили. Когда я освобождалась слишком поздно и была настолько усталая, что даже сама мысль о еде представлялась избыточной, мы просто брели по поздним вечерним улицам, и Марк брал мою ладонь в свою, и мы болтали о всяком разном, и мне становилось покойно и умиротворенно так, что даже сглаживалась усталость.
Чем дольше мы встречались, чем плотнее он наполнял мои вечера, а вместе с ними и мои мысли и мое сознание, тем больше я начинала ощущать перемену в еще недавно занудливой повседневности. Теперь и сама жизнь, и мое в ней пребывание вдруг обрели разумное продолжение и смысл.
Скоро эти вечерние встречи с Марком переросли в потребность, в ежедневную необходимость, затмив и учебу, и, конечно, работу, и подруг, и прочую социальную жизнь. И так оно шло, и так оно продолжалось и продолжалось по нарастающей, и Марк все глубже входил в мою жизнь и занимал в ней все больше места, пока вдруг я не почувствовала, что, кроме него, в ней, по сути, ничего и не осталось. И хотя все происходило именно так, и наши отношения неуклонно развивались, все лее они оставались на неизменном уровне, потому что в их движении, как ни странно, отсутствовала сексуальная направленность.
Не то чтобы я не могла прожить без секса, скорее наоборот— к своим двадцати двум годам я уже поняла, что секс только ради секса меня не интересует, и я легко могла построить отношения с ребятами без его базовой поддержки.
Более того, я знала, что получаю удовольствие только в том случае, если влюблена или люблю и если он, кого я люблю, тоже уже успел притереться ко мне, к моим ощущениям, к моим привычкам, и по жизни вообще, и в постели в частности. Ведь занятие любовью — это своего рода партнерство, а для того, чтобы что-нибудь сделать хорошо в партнерстве, надо, как минимум, знать и чувствовать своего партнера.
Исходя именно из такого, скорее прагматичного, чем морального, подхода, я не была сторонницей ни случайных связей, ни новых встреч и не стремилась к ним. Когда я все же решала попробовать, и это свершалось с кем-то, кто мне очень нравился, и с кем, я надеялась, у меня возникнет что-то длительное, я всегда волновалась, и волнение отвлекало, и я не могла сконцентрироваться и больше думала и анализировала, чем чувствовала.
Я, конечно, могла оценить нового партнера и признать, например, что да, он хорош, и техничен, и ласков, но это было как наблюдение со стороны, как будто не я являлась на самом деле предметом его техники и ласки. Я тоже старалась быть и техничной, и ласковой, но именно старалась, желание исходило от головы, от понимания необходимости, а не от естественного, неотделимого от чувства порыва.
Это как с юмором, шутила я, когда пыталась довести свои нехитрые ощущения до своих неверящих подруг, ты можешь услышать анекдот и подумать про себя: да, это смешно, это остроумно, при этом, однако, не засмеявшись и даже не улыбнувшись, то есть оценить юмор как бы со стороны. И только от чего-то редкого, только от очень блестяще остроумного начинаешь хохотать, так и не успев как следует понять, от чего именно.
И хотя сравнение юмора с сексом само вызывает улыбку, но ведь правда — для того, чтобы во время любви голова отключила свой аналитический механизм, ты должна чувствовать того, с кем ты, как и он должен чувствовать тебя, знать реакцию на самое незначительное движение, разгадать ответ на самое неслышное слово, распознать самый легкий вздох. А такое умение требует и времени, и опыта, и знания друг друга, и знание это становится особенно эффективным, только лишь когда соприкасается с любовью.
Ведь это все туфта, выдуманная романтическими писателями, в основном льстящими себе мужчинами, что женщина помнит как-то особенно своего первого партнера и как-то особенно любит его всю жизнь. Такого не может быть хотя бы потому, что в первый раз и почувствовать-то ничего нельзя, кроме нервозной боли, страха и волнения, а этих животных чувств память сторонится и держать в себе не хочет. Так было и со мной.
Своего первого мужчину я скорее случайно выбрала именно для этой цели, для первой моей ночи — не потому, что я как-то безумно хотела именно его или хотела вообще, а потому, что моя девственность начинала рождать у меня комплексы и давить на меня, и я вполне умственно решила от нее избавиться.
Потом, хотя и очень короткое время, скорее из любопытства и из-за возбуждающих рассказов моих более опытных подружек мне захотелось попробовать разного, и я пару раз легко поменяла партнеров. Но этого оказалось для меня достаточно, я очень скоро поняла, что, меняя вот так, безотчетно, я, возможно, что-то пропустила и, наверное, пропускаю вообще, так как от этих двух-трех попыток у меня не осталось ни удовольствия, ни памяти. Я уже начала бояться, что, может быть, что-то не так с моей физиологией, но первый длительный опыт лишил меня всех страхов. Он настолько многому научил меня, настолько оказался показательным, что я в своей, в общем-то, короткой сексуальной жизни стала стремиться к длительности и стабильности, что и определило мою женскую суть и мое женское понимание любви физиологической.
С Марком же было по-другому. Он не только не форсировал продвижения наших отношений в сторону секса, но у меня складывалось ощущение, что он вообще не думал об их развитии в данном направлении. Такое поведение не только казалось странным, оно и было странным, — мы встречались уже почти месяц, а самым большим достижением были дружеские поцелуи в щеку у моего подъезда, когда Марк меня провожал.
