Антон Соя - Порок сердца
Немного растерянная, не представляя с чего начать свои поиски, Катя вышла на площадь. К ней неожиданно подошла какая-то баба. Женщина была ярко накрашена — на лице лежал толстый слой тонального крема, что бросалось в глаза на ярком утреннем солнце. Ее сильно подведенные зеленые глаза чуть косили, из-за чего было не совсем понятно, куда в данный момент направлен ее взгляд. На вид она была старше Кати, очень хорошо одета, даже слишком хорошо для провинциального города. Темно-зеленый костюм прекрасно сидел на ее плотной фигуре, приталенный пиджак с вышивкой по лацканам подчеркивал высокую грудь, асимметрично обрезанный подол юбки не скрывал все еще стройных лодыжек. Туфли на высоченных шпильках и довольно большая сумка из одного комплекта были украшены переливающимися на утреннем солнце стразами. «Экая фифа!» — подумала Катя и уже собралась с ней заговорить, но «фифа» начала первой:
— Оп-па, блин. Не может быть!
— Что вы сказали? — удивилась Катя и сняла очки. Я Катя Дроздецкая. Мы разве знакомы?
Дама картинно приложила руки к груди, а потом вдруг решительно бросилась обниматься.
— Катька! Катя Петрова! Ты! А я уж бог знает что подумала. Ты так изменилась, но глаза, эти твои глаза! И нос! Где ты была все это время? Еще и разоделась как эта… господи прости.
— Нос? А что с ним? — строго переспросила Катя. — Что вы имеете в виду?
— Катька, ты что, не узнаешь, походу? Это же я! Белка! Синявская! Помнишь, Белка и Стрелка? — Она сняла с головы тяжелый платок, под которым оказались рыжие некрашеные волосы.
Перед глазами Кати промелькнул образ худощавой рыжей красотки с сигаретой в наманикюренных пальцах.
— Ой! Кажется, помню! — обрадовалась Катя. — У меня, понимаешь, после травмы что-то с головой: я все забыла. И специально приехала, чтобы все вспомнить. Как хорошо, что ты подошла сама, может, чем-нибудь поможешь, мы ведь, похоже, хорошо знали друг друга, правда?
Белла, понимая, что Катя не шутит, слегка отстранилась и, глядя ей в глаза, спросила:
— Что, вообще? Вообще ничего не помнишь? А где ты сейчас живешь? Вы с Женей? Ваш ребенок… — Она осеклась. — У вас есть дети?
— С Женей?! Почему с Женей?
— Во дает! Походу у тебя с головой и вправду — беда, если даже Женю своего забыла. Идем ко мне. Пообедаем в моем ресторане, поговорим. — Она взяла Катю под руку и повела к «мерседесу».
Отъехали они совсем недалеко — свернув с площади, Белла остановила машину на соседней улице возле заведения «Ресторан „Баку"», оказавшегося просторной шашлычной с эстрадой в глубине зала.
ГЛАВА 2
09.09.2006 12:00
Сначала они молчали. Белла уплетала сочный шашлык, попивала, рюмка за рюмкой, коньяк, а Катя будто не замечала стола с аппетитными кавказскими яствами и ни к чему не притрагивалась. Чувствовалось, что она вот-вот расплачется. С глазами, полными слез, она наконец сказала:
— Восемь лет я не помнила ни город свой, ни отца с матерью, ни себя — ничего, смотрела на старые фотографии — и хоть бы что шевельнулось. Теперь я хочу все знать. Расскажи мне!
Белла перестала жевать, взяла графин и плеснула в рюмочки.
— А оно тебе надо? На вот, лучше выпей!
— Мне нельзя. Я пью только таблетки.
— Не пьешь, значит. И не куришь? А где танцуешь?
— В смысле?
— Понятно. Не танцуешь, не куришь и, как я вижу, не ешь. Так какая же ты Катька? Подруга, может, ты походу ангел? Может, и дырочка у тебя заросла, Катюха? — ухмыльнулась Белла.
Но Кате было не до шуток:
— Пожалуйста, хватит прикалываться. Ты же знаешь, что со мной было, — расскажи.
— Хорошенькое дело! А если тебе не понравится? Ты теперь такая правильная сделалась. Может, походу не надо, может, ты спецом все забыла? Впрочем, как хочешь, мне-то что?
Отставив рюмку с коньяком, Белла довольно улыбнулась:
— Хорошо. Знаешь, как я тебя в первый раз увидела? Вернее, мы со Стрелкой. Стрелка, кстати, уехала в Москву, но походу у нее там все плохо. У них там своих блядюг — как грязи. Так вот, началось это все как раз в девяносто восьмом, когда ты не поступила в театральный, и твой Папаген пристроил тебя к нам в варьете.
— Погоди, какой папа Гена? Моего отца звали Федор Андреевич!
— Ты и Папагена не помнишь? Да, бедненькая, крепко ты походу ударилась. Теперь, значит, придется все это заново переживать.
— Что — переживать?
— Ну, что с тобой было — весь этот бардак, который обрушился на тебя тогда. Слушай, а ты не заливаешь, что не с Женей живешь?
— Нет. Моего мужа зовут Григорий. Мы с ним уже восемь лет. Я очень его люблю. У нас дочка — Аня. Я покажу фотографии, хочешь?
Белла кивнула. Катя достала из сумочки и положила на стол семейную фотографию, на которой они с Гришей и Аней символически чокались хрустальными бокалами с соком. Белла, потянувшись за фотографией, опрокинула на стол графин. Коньяк с веселым бульканьем стал выливаться из горлышка, растекаясь по скатерти и заливая чету Дроздецких. Обе женщины замерли, глядя на фотографию: Катя, потому что ее заливал коньяк, а Белла, потому что увидела там что-то странное.
— Как ты мизинец-то отгибаешь! С понтом, — схватив и вытерев фотку, Белка внимательно вглядывалась в нее. — Девка — копия ты. А мужика я походу откуда-то знаю. Он у тя не доктор?
— Доктор. — Кате стало неприятно, что разбитная Белка знает Гришу, и она поспешила убрать фото в сумочку.
Рассеянным вниманием же Белки тем временем завладел новый объект. На эстраде ресторана началась репетиция танцевального номера: две красивые девушки и юноша — все затянутые в черные трико — изображали любовный треугольник, девушки — русая и брюнетка — по очереди танцевали с кудрявым блондином страстное танго.
— Смотри, — обратилась к Кате Белка, — как он на Женьку похож. Я его сама на кастинге отобрала. Но наш кобель походу посмазливей был. Хотя я бы и с этим походу…
Катя смотрела на сцену и чувствовала, что ее сознание начинает уплывать. Слова рыжей Белки теперь доносились издалека. У Кати перед глазами стоял другой танец на сцене какого-то варьете. Она знала всех, кто здесь был. В зале сидели только хозяин заведения Павлов, его жена Лена, директор и хореограф. Катя, совсем молодая, с партнером на авансцене, сзади — кордебалет. Она слишком естественно прижимается к Жене. Хозяин клуба недовольно кричит:
— Ну, это Бежар какой-то, нах. Надо чё-то попроще, у нас же не Большой, нах, а ночной.
Обиженный хореограф отвечает:
— Ну, извините, я учился у Папагена, может, вам просто стрип устроить?
— Чё быкуешь-то? Я тебе деньги плачу, нах.
Бледная Лена, неотрывно следящая за сценой из-под черных очков, начинает потихонечку терять сознание. Это замечает ее супруг и диким голосом ревет:
— Врача! Срочно, нах. Воды!
Он хватает Лену и выносит на воздух. Лена теряет по дороге очки. Катя и Женя выбегают за ними. На улице Лена, открывая глаза, улыбается, обхватывает Павлова руками за толстую шею и говорит:
— Павлов, какой ты иногда бываешь bueno![1] Поехали домой. Надоели мне твои вертижопки.
ГЛАВА 3
09.09.2006 11:30
Услышав долгий звонок в дверь, курившая на кухне Виктория поморщилась: странно, кто это с утра пожаловал? Она зевнула, запахнула халат и вышла в коридор. Посмотрела в глазок, снова поморщилась и открыла дверь. На пороге стоял мрачный Григорий Дроздецкий. Виктория кисло улыбнулась и хрипло поприветствовала гостя:
— А, глава семейки! Я думала, что ты еще вчера прискачешь.
Григорий недобрым взглядом окинул ее махровый халат, из-под которого торчали мужские пижамные брюки, сигару в пальцах, и, слегка отодвинув Викторию в сторону, прошел в квартиру.
— Прочь, нечисть! Не вижу повода для веселья.
Он без приглашения вошел в громадную кухню и сел на табуретку.
На кухне был легкий беспорядок, на столе — початая бутылка коньяку. Григорий склонился и обхватил голову руками:
— Ну откуда, откуда вы взялись, почему от вас никуда не деться?
— Почему — от нас? Это нам от тебя никуда не деться. Я здесь уже семь лет живу, это вашу маньячную семейку сюда черти принесли. Кстати, где твоя добрая женушка, спит еще? — не теряла невозмутимости хозяйка.
В кухню заглянул до безобразия женственный мужичок с нелепой жиденькой щетиной на бледном лице. Он беспокойно посмотрел на гостя, затем — на Вику:
— Все в порядке, Викочка?
— Да, милый. Старый знакомый пришел, еще по Коламску, ты его не знал. Коллега. Теперь вот — светило кардиологии. Мы быстро, ты иди пока к Катюшке.
Как только существо скрылось за дверью, Григорий поднял голову и истерично заголосил:
— Вика! Виктор! Викочка! Мы ж договорились: связь держать телефонную, друг к другу не соваться! Что, трудно, что ли, было отзваниваться раз в год?
