Тинатин Мжаванадзе - Лето, бабушка и я
— А теперь меня цыгане не унесут! — торжествующе заключаю я.
— Хазэика! Хазэика! — доносится резкий голос с улицы.
Бабушка выглядывает в окно.
— Милости просим! — машинально отвечает она — тут любому так говорят, прежде чем разберутся, кто и зачем.
— Дай старий адежка, хлеба, хазэика!
Я высовываю нос: у ворот стоит женщина, возле нее отирается мальчик.
— Цыгане, — вполголоса говорит бабушка. — Видела?
Я прячусь за бабушку, пока она передает женщине через ворота сверток.
— Дай тибе Бох здароввэ и твоэму внучку тоже. Вши были, да?
Бабушка смотрит на меня и притворно вздыхает.
— Ага, и вши, и блохи.
Я пристально смотрю в ответ и удивляюсь, почему она врет.
— А зато тебя никто не сглазит! — подхватывает она меня на руки, и я счастливо улыбаюсь: как я удачно постригла волосы!
Как меня укусила собака
Я живу в раю.
Кругом — зеленые заросли, двор с горкой песка и щебня, отданной в мое полное распоряжение, цыплята с очень сердитой мамашей, собака, вечно в ссорах с соседскими, папа на работе и где-то рядом — бабушка в соломенной шляпе.
Дом — большущий, в нем одна комната, перегороженная оранжевыми занавесками, они на ощупь как длинные волосы.
В доме четыре стены, и в трех прорезаны окошки: одна стена выходит во двор — бабушка меня сажает туда во время кормежки, и я не упускаю из виду ни шороха, ни звука на нашем куске дороги.
Стена напротив выходит в сад, оттуда я наблюдаю, как бабушка что-то делает с грядками, а еще там стоит у стены папин рабочий стол с кучей прекраснейших инструментов, из которых особенно симпатичен рубанок — из-под него выползают аппетитные стружки. А напротив стены с входной дверью — четвертая стена с единственным окошком, из которого видно море.
Правда, его видно лишь тонкой линией посреди картинки, и его перечерчивают кипарисы у нижних соседей, а ближе к дому — кусок сада-огорода с лавровишней, которую я терпеть не могу, а бабушка все равно кормит и говорит, что она от сердца хороша.
По вечерам из этого окошка можно угадывать, какая завтра будет погода: если солнце заходит ярко-красное, значит, опять не будет дождя. Но чаще солнце заходит желтое, как яйца от наших наседок.
Папа говорит: опять у меня в ухе стреляет, значит, скоро дождь. А бабушка вполголоса: да у тебя каждый день в ухе стреляет, — и посматривает на меня лукавыми глазами. А папа добавляет: если ему снится рыба, то дня через три дождь пойдет уж непременно.
Угадать с дождем в нашей деревне — плевое дело. Я люблю, когда ласточки низко летают и журчат, — почему почти все приметы к дождю, а не наоборот?
Каждые каникулы, каждые праздники, а также все выходные мы с бабушкой проводим в деревне, хотя в основном живем в городе. Мама работает в институте и частенько наезжает к нам, а папа вначале тоже так наезжал, но потом родители решили, что лучше ему жить постоянно в деревне — смотреть за домом и садом, курами и собакой, к тому же он быстро нашел работу бухгалтера. Деревня наша в получасе езды от города, так что можно ездить туда-сюда хоть каждый день, но для меня это — путешествие с одной планеты на другую.
Дождь в деревне — мертвецкая скука, но у меня есть игрушечная швейная машинка, и бабушка приносит со двора мокрые блестящие листья, и я строчу из них платья кукле Джине.
Платья рвутся, как только попробуешь надеть их на куклу, бабушка собирает зеленые лохмотья, и бросает в печку, и говорит: подожди, сейчас я тебе одеяло простегаю.
На полу лежит гора шерсти — бабушка ее уже вымыла, высушила и выбила длинной палкой, а теперь на красном крашеном полу постелила большую ткань и стала ровно раскладывать на ней шерсть комьями.
Если дождь начинает гудеть слишком сильно, бабушка уговорами укладывает меня в кровать, я не люблю днем спать, а бабушка говорит: ну что за ребенок, полежи просто тихо хоть чуть-чуть. И я послушно лежу, а потом ресницы тянет вниз, и дождь по шиферной крыше стучит все глуше и ровнее.
Если утром прохладно, а на подорожниках роса — значит, днем жди жару.
Бабушка в жару меня далеко тоже не выпускает, но все равно есть чем заняться — посреди двора нагрелась вода в моем купальном тазике, и можно поплескаться и даже засунуть голову в воду целиком, пока бабушка не вытащит оттуда со страшными рассказами о глупых задохнувшихся детях.
Ближе к вечеру папа приходит с работы. Раз в неделю он берет меня с собой на ферму покупать молоко — он говорит, привезли херсонских коров. Они огромные, как слоны, гораздо больше местных, с радужными выпуклыми глазами, и в ушах стоит фырканье, мычанье и хруст челюстей. Нас там все знают, смуглая женщина наливает через марлю пенистое молоко и говорит: пей парное, красавица вырастешь!
Я молчу, потому что молоко ненавижу — ни парное, ни кипяченое, ни в каше, ни в какао. Но бабушка поставит из него мацони в маленьких баночках, наберет горсть земляники, и будет мне десерт — почти как мороженое.
Вечером папа ведет меня в гости по соседям — там куча детей и собак, женщины сидят с платками на головах и в фартуках, пьют кофе и слушают разговоры, сложив загорелые руки под грудью, мужчины играют в нарды и курят, а бычки бросают под ноги — все равно каждое утро хозяйки начинают с выметания двора и улицы большой метлой.
Бычки мне кажутся очень соблазнительными — я пробираюсь под деревянный стол, беру один сплющенный и делаю вид, что курю — мне нравится повторять все, что делают мужчины.
Они вообще все делают такое интересное! У них лопаты, топоры, рубанки и особенно ружья, они водят машины, громко разговаривают и смеются, и еще они курят.
Женщины делают тоже много чего интересного, но их предметы — кастрюли, тазики и прищепки — можно взять в любое время, а мужские — недоступны, папа ружье даже потрогать не дает.
— Мурадович, посмотри, что твоя красавица делает!
Папа смотрит под стол и видит меня с бычком во рту.
— А ну-ка вылезай, — вытаскивает он меня оттуда и отнимает бычок. — Я в жизни ни одной папиросы не выкурил, а эта в кого пошла? Смотри, бабушка увидит — будешь все лето с курами играть.
Папа на меня никогда не сердится, называет — отрада старости.
Больше ничего интересного я не вижу — может, пойти домой? Хотя вон на крыльце спит большая хозяйская собака.
Я давно хочу с ней поиграть — она лохматая, как маленький мамонт, а у нашей Найды — шелковые гладкие волосы.
Иду к собаке и трогаю ее, она утробно рычит в полусне. Наверное, она так с детьми играет. Сажусь на собаку верхом, неожиданно та рывком вскакивает, опрокинув меня, утыкается носом в мой живот, и вдруг — ай, как больно!
Я кричу, все начинают шуметь и бегать, папа тащит меня на руках домой, бабушка причитает, и они мажут мне чем-то горючим живот.
— Ну что за ребенок, Господи, дай мне ее вырастить, ни одной такой у меня не было. — У бабушки слегка дрожат руки, и я понимаю, что я очень драгоценная. Бабушка и папа собираются везти меня в больницу.
Дальше было много дней очень интересно, потому что мы с бабушкой ходили в дальнюю дорогу до больницы и обратно.
— Укола не боишься? — поразился доктор. — Ты смотри, какая смелая, от иголок все дети орут!
— Ох, доктор, хоть вы ее напугайте, а то совсем ничего не боится, как родилась, покоя не знаю, — жалуется бабушка, но я думаю, что это она хвастается, потому что сама же недавно про меня сказала — «пятерых мальчиков стоит».
Я и сама это знаю.
Обратный путь утомляет, мы часто присаживаемся отдыхать в тени.
— Ба, возьми меня на ручки, — прошу я.
— Я тоже устала, ты меня потом понесешь? — хитро говорит бабушка.
Открываю глаза во всю ширь — я же маленькая, ну как я такую большую бабушку подниму, с ума, что ли, сошла. Но она обещает, что скоро будет вода.
Это самая холодная в мире вода из железного желобка, наверху шумят гигантские деревья с длинными листьями, они очень хорошо пахнут лекарством.
— Наберем эвкалиптов, я тебя в отваре выкупаю вечером, а то комары совсем ребенка закусали, — говорит бабушка.
Последний кусок дороги ведет мимо кладбища.
Я с интересом смотрю на камни с портретами и не понимаю, почему бабушка не разрешает их трогать.
Совсем скоро наш двор.
— Ну что, уходила бабушку? — встречает нас возле ворот соседка, чья собака меня укусила.
— Здравствуй, Сурие, — сдержанно отвечает бабушка. — Что ребенок может понимать? Куда взрослые смотрели, интересно.
— Мы-то ее привязали, но ваша сорвиголова все равно собак не боится, что значит — городской ребенок, — качает головой Сурие. — Ты в кого такая уродилась?
— Она теперь каждый день мне будет это говорить? — вполголоса ворчит бабушка и запирает ворота. — В кого уродилась! Да уж вам такая и не приснится!
Удивительно повезло моей семье, что я родилась именно у них.
