Мексиканский для начинающих - Дорофеев Александр
– Как ты, Васенька? – спрашивала тетя Буня, прикладывая ко лбу холодное полотенце.
– Нормально, – отвечал он с большим опозданием.
Сети кругом. Сети. В них бились Шурочка и булочка за три копейки.
– Авоська! – сообразил Васька.
Не сети, а большая авоська с кефиром. А в кефире – калоша с кровавым подбоем. И птичка, птичка – то воробей, то мухоловка – трепетала в авоське.
Печальный образ, раз явившись, не оставлял – птичка в авоське! Полная дребедень, но с пророческим уклоном.
Очухавшись, Васька сразу вспомнил:
– Птичка в авоське!
– Не надо трактовать прямолинейно, – покачала головой тетя Буня. – Была ли авоська дырявой – вот в чем вопрос, Васенька!
– Авоськи всегда дырявые, – сказал он вполне осмысленно.
Маленькая, седенькая, с желтыми почти шестиугольными глазами тетя Буня прохаживалась кругами, зорко, озабоченно поглядывая на Ваську.
– Знаешь, дорогой, проси политического убежища! Прямо сейчас пиши заявление, а я тебя быстро оформлю гражданином земли обетованной.
– В принципе, я не против, – согласился Васька. – Но кто же тогда Шурочку вызволит?
– Конечно, конечно! Ты прав, птичка в авоське! Убегать от судьбы позорно в какие бы то ни было земли. Но должна предупредить – тебя ждут большие перемены. Образно говоря – смерть и возрождение! Готов ли ты, Васенька?
– А нельзя ли еще коньячка? На посошок, перед большими переменами!
Они выпили за судьбу, за все более-менее земли, за Шурочку и по инерции за Сероштанова.
Тетя Буня объявила национальный праздник и велела поднять над консульством флаг.
– Гуляем! Где наша не пропадала! Прием что ли закатить?
– Ну его к лешему! – не согласился Васька. – Посидим на кухне, как в былые времена. Поговорим.
Но тетя Буня сильно раззадорилась. Ей как старой разведчице хотелось на люди, в свободный поиск.
– Ты, птичка в авоське, кебраду видел? Поехали!
По бульварам, по крутым горным дорогам, над обрывами катил тети Бунин чудовищной длины лимузин – в него можно было загнать отару овец. Мелькали виллы, яхты, отели с бассейнами, бугамбилии[22] и хаккаранды.[23]
Из лимузина город казался строже и краше, будто отдавал честь.
Васька глядел по сторонам, но думал о птичке в авоське. Нездоровое видение. В авоське, конечно, может быть, что угодно – батон, бутылка, консерва, вобла, ботинки в починку, белье из прачечной. Но птичка?!
Единственная порода птицы, увязывающаяся с авоськой, мороженая, как булыжник, курица. Все остальные, включая павлина, цесарку и птицу-секретаря, с авоськой несовместны.
Васька хотел поделиться раздумьями. А тетя Буня-то уже дремала, посапывая, но не смежая желтых глаз.
О, страшно смотреть в спящие глаза! И хочется, и боязно. В спящих глазах тети Буни было что-то бездонное, колодцеобразное, уходящее в другие измерения, где птичка в авоське – заурядное, в принципе, явление.
И Васька, вздрогнув, отвернулся, боясь узнать то, чего до последнего смертного часа знать никому не следует.
Кебрада
[24]
Тетя Буня пробудилась, когда они подъехали к обширной, вдающейся в море площадке, тесно затолпленной.
Все чего-то поджидали. У берега замерли прогулочные катера и яхты, круизные лайнеры, моторные и парусные лодки, надувные матрацы и автомобильные камеры. В небе кружил биплан.
Так могут ожидать солнечное затмение, извержение вулкана или эскадрилью летающих тарелок. В общем – вычисленное и предсказанное с точностью до суток природное явление.
Если же говорить о запланированном, то подобный интерес вызовет разве что запуск космической ракеты с коровой на борту.
Возможно, публичные казни собирали в прошлом столько терпеливо-внимательных граждан.
По правую руку от площадки возвышалась устрашающего вида скала, подножием уходящая в маленькую каменистую бухту, заполненную прибоем и мелким мусором – бумажки, листочки и прочая дрянь.
Полдюжины неприметных мексиканцев, растопыриваясь по-лягушачьи, отлавливали мусор мелкоячеистыми сетями.
«Зеленый патруль», – решил Васька. – Плавают безвозмездно. Чистят океан!»
Глядя на них, и самому хотелось какой-нибудь чистоты. Необычен и похвален был этот подвижнический труд, и все стремились приобщиться, подбрасывая мусор. А пловцы вроде поощряли. То один, то другой взмахивал руками, как бы говоря, – швыряйте! подчистим!
– Получка, – туманно сказала тетя Буня, – отгребают, черти! Сейчас на скалу полезут!
И вправду, закончив дело в бухте, пловцы кривым гуськом, цепляясь за выступы, впадины и травинки, нагруженные сетями, поперли в гору.
Добравшись до вершины, они приняли физкультурно-трагические позы на краю пропасти.
Толпа разноязычно волновалась. Проскальзывал и русский.
– Сигайте! Хули тянуть! Солнце жгеть!
Кажется, это был Сероштанов, но разглядеть не удавалось.
А солнце и впрямь яростно, одичало жгло, отбрасывая короткие черно-жирные горячие тени. Солнечная активность, известно, провоцирует. И Васька догадался, что чистка океана только предваряла ритуальное саможертвоприношение.
Вот один из бывших пловцов, фанатично подпрыгнув, как кузнечик,[25] полетел вниз, огибая почему-то скальные выступы. И маленькая тень, опережая и вихляясь, скользила под животом. По всем приметам они должны были соединиться на скале, но пути не скрестились. Еще миг – и канули в черной бухте.
– Бууня! ё-мое! – охнул Васька с толпою, которая и орала, и свистела, и впадала в мимолетно-обморочные истерики. Загудели теплоходы. А биплан выкинул мертвую, никем не оцененную петлю, поскольку все глядели в бездну, где среди безразлично-торчащих камней вздыхал океан.
Шло время, но прыгун не выныривал! Плеснулась рыбка, типа красноперки и, застеснявшись, скрылась.
Оцепенение, какое бывает, верно, когда гильотина отсекает голову, овладело толпой. Тетя Буня шепнула:
– Сейчас. Раз, два. Три!
И точно – выплыла большая и круглая, как буек, голова с присовокупленным телом. Помахав рукой, они отплыли в сторону.
И пока толпа приходила в чувства, следующий прыгун завис над пропастью. Прыгали из стойки на руках, присев на корточки и задом-наперед. Третий, кажется, летел вдоль скалы с мексиканским флагом, исполняя в ускоренном темпе национальный гимн.
Но особенно отличился последний. Связав ноги и покрыв глаза черной лентой, он с таким тонким расчетом зацепился плавками за терновый куст, что в пучину вошел совершенно голым.
В бухту полетели сотни бумажек разного цвета и номинала, серьги из ушей, наручные часы и обручальные кольца. Парочка экзальтированных дам пыталась нырнуть солдатиком в качестве получки. Но военное оцепление сдерживало.
Ныряльщики раскинули сети, предвкушая, как вдруг на вершине возникли новые персонажи.
Меж двух утесообразных парней Васька с изумлением увидел бледную, хилую тень Гаврилы. За ним поспешала Хозефина с Гаврилой Вторым.
Васька обмер. Меделлинский картель! Чего-то Гаврила напутал в крупном деле и сейчас отправится на дно, если долетит.
Толпа призывно улюлюкала, не подозревая, какое предстоит зрелище.
А на Гаврилиной слабой шее висел объемистый мешок – вероятно, с кирпичами.
«Не раскололся ли насчет тысячи килограммов? Так и меня шуранут. За Гаврилой хоть Хозефина прыгнет. А меня-то и проводить некому», – Васька беспокойно озирался, и взор его обостренный различил-таки пьяненького Сероштанова, глодавшего, как вампир, початок кукурузы на палочке. Далее обозначились дородные семейства Гадецких и Худюковых, выходцами из которых и были те дамы, норовившие солдатиком.
«Никто не проводит, – ужасался Васька, – Шурочка в сетях. Разве Буня? В ней есть родное!»
– Гаврила, – еле вымолвил он, кивнув на скалу.
– Нет! – жестко сказала тетя Буня. – Это не Гаврила и даже не Габриель. Это лидер всемирно-якутского движения, по кличке Некрасов. Продает наркотики, закупает оружие. В частности, устаревшие броненосцы и полуподводные лодки. Сейчас его казнят!
