Паскаль Мерсье - Ночной поезд на Лиссабон
Грегориус принял душ, лег в постель и проспал до полудня. Он испытал наслаждение оттого, что вначале подумал о себе, а Адриана пусть подождет. Смог бы он так поступить в Берне?
После обеда, по пути к голубому дому он зашел в антиквариат Жулиу Симойнша и спросил его, где можно купить персидскую грамматику и какие языковые курсы тот смог бы порекомендовать, если он вдруг возьмется за изучение португальского.
Симойнш расхохотался:
— Все в один прихлоп? И португальский, и персидский?
Грегориус сердился лишь секунду. Откуда этому человеку знать, что в данный момент в его жизни нет никакой разницы между персидским и португальским, что некоторым образом для него сейчас это один и тот же язык? Симойнш спросил его, как далеко он продвинулся в поисках Праду, и помог ли ему Витор Котиньо. Через час — было уже начало четвертого — Грегориус позвонил в дверь голубого дома.
Ему открыла женщина за пятьдесят.
— Sou Clotilde, a criada,[60] — сообщила она.
Рукой, свидетельствующей о долгих годах тяжелой работы, она провела по волосам, проверяя, ровно ли сидит узел.
— A Senhora está по salão,[61] — сказала она и пошла вперед.
Как и в первый раз, Грегориуса поразила просторность и элегантность салона. Взгляд остановился на напольных часах. Они по-прежнему показывали шесть часов двадцать три минуты. Адриана сидела за столом в углу. Стойкий запах лекарства или духов все так же витал в воздухе.
— Вы пришли поздно.
Послание без приветствия подготовило Грегориуса к этой резкой манере общения. Присаживаясь подле хозяйки, он с удивлением обнаружил, что его ничуть не смущает этот суровый, грубоватый тон. Как пронзительно он чувствовал за этой грубоватостью одиночество и боль старой женщины.
— Но теперь я здесь.
— Да, — сказала она. И через целую вечность снова: — Да.
Бесшумно и внезапно у стола появилась служанка.
— Clotilde, — распорядилась Адриана, — liga o aparelho.[62]
Только теперь Грегориус заметил допотопный магнитофон, ящик с бобинами размером с тарелку. Клотилда протянула ленту между головками и закрепила на пустой кассете. Потом нажала на клавишу, и бобины начали вращаться. Она вышла.
Поначалу слышались только шорохи и трески. Потом заговорил женский голос:
«Porquê não dizem nada»?[63]
Больше Грегориус ничего не смог разобрать, потому что из магнитофона неслось — для его ушей — хаотичное нагромождение звуков, перекрываемое свистом от неправильного обращения с микрофоном.
— Амадеу, — коротко пояснила Адриана, когда донесся отчетливый мужской голос.
Ее обычная хрипловатость при произнесении этого имени достигла предела. Она приложила ладонь к черной ленте на шее и обхватила так, словно хотела еще плотнее прижать ее к горлу.
Грегориус приник ухом к динамику. Голос совсем не походил на тот, который он себе представлял. Патер Бартоломеу говорил о бархатном баритоне. Да, несомненно, баритон, но его тембр был грубее, чувствовалось, что этот человек мог говорить, как резать. А может быть, такое впечатление создалось у Грегориуса оттого, что он понял всего два слова: «não quero», и означали они «не хочу».
— Фатима, — прокомментировала Адриана, когда из хаоса звуков выделился новый голос.
И пренебрежение, с которым она произнесла это имя, сказало о многом. Фатима мешала. Не только вмешиваясь в этот разговор. В любом разговоре. Она не ценила Амадеу. Не стоила его. Она незаконно присвоила себе дорогого брата. Было бы лучше, если бы она вообще не появилась в его жизни.
У Фатимы был слабенький кроткий голосок, которому нелегко пробиться в хоре других. Может быть, именно из-за этой особенности голоса с ней обходились с особым терпением и снисходительностью? Или такое впечатление создавалось из-за помех? Во всяком случае, ее никто не перебивал и давали высказаться до конца.
— Все так внимательны к ней, так чертовски предупредительны, — отпустила замечание Адриана, не дожидаясь, пока Фатима замолчит. — Будто ее шепелявый шепот — роковая участь, за которую простительно все, любая безвкусица, и вообще все.
Грегориус шепелявости не заметил, наверное, она тонула в сопровождающих шумах.
Следующий голос принадлежал Мелоди. Она говорила в бешеном темпе, похоже, специально дула в микрофон, а под конец звонко расхохоталась. Адриану передернуло, она отвернулась и уставилась в окно. И лишь когда зазвучал ее собственный голос, протянула руку и выключила магнитофон.
Она никак не могла оторвать взгляд от аппарата, с трудом возвращаясь из прошлого. Это был тот же самый взгляд, каким в воскресенье она смотрела на книги Амадеу, нагроможденные на полу, и будто разговаривала с умершим братом. Наверняка она тысячи раз слушала эту пленку, знала каждое слово, каждый звук и шорох. Для нее все происходило сейчас или вчера, когда она сидела вместе с остальными в фамильном особняке, где теперь живет Мелоди. Так почему же ей и не говорить об этом так?
— Мы глазам не поверили, когда мама принесла эту штуку домой. Она вообще не умеет обращаться с техникой. Боится ее. Думает, что обязательно что-нибудь сломает. И вдруг приносит магнитофон, они тогда только-только появились в продаже. Амадеу потом сказал, когда мы обсуждали эту покупку, что мама не просто хочет увековечить наши голоса, а дело тут в другом. Она хочет, чтобы мы уделяли ей больше внимания. Конечно, он прав. Теперь, когда папы нет, а у нас своя практика, жизнь кажется ей пустой. Рита вечно где-то носится, они почти не видятся. Фатима, правда, навещает ее каждую неделю. Но что с того маме? Она так и говорит Амадеу, когда возвращается от нее: «Ей важнее видеть тебя». А Амадеу не хочет. Он молчит, но я-то вижу: он пасует, когда речь заходит о маме. И этот страх — единственная слабость в нем. Во всем остальном он никогда не избегает неприятностей, никогда.
Адриана неосознанно обхватила горло. На короткое мгновение Грегориусу показалось, что сейчас она заговорит о тайне, которая скрывается за бархатной лентой, и он затаил дыхание. Однако момент прошел. Адриана вернулась в настоящее.
— Нельзя ли послушать еще раз то место, где говорит Амадеу? — попросил Грегориус.
— Não nie admira nada. «Меня это никогда не восхищало», — начала цитировать Адриана. А потом слово в слово повторила все, что говорил Амадеу. Нет, это не было просто цитированием. Не было и подражанием такой точности, как удается талантливым имитаторам в их звездный час. Сходство было полным. Даже не сходство. Адриана стала Амадеу.
