Инга Петкевич - Плач по красной суке
Никто даже не улыбнулся. Не берусь судить за других, но у меня лично возникло неприятное подозрение, что эта идиотская любовная история ничем не отличается от тех, что были у каждой из нас. По сути дела, Капин бредовый роман даже выше, чище и трагичнее. Но самой Капельке он был не по силам. С тех пор она стала малость заговариваться и все мечтала о ребенке. Кто-то наплел ей об искусственном оплодотворении, и она стала лечиться от бесплодия.
Врачи категорически запрещали ей рожать, но поздно — это желание превратилось у Капы в настоящую манию. У нее было много выкидышей. Однако в последний раз она пролежала в постели все девять месяцев, и терпение ее было вознаграждено. Капа родила девочку, которая умерла в двухлетнем возрасте.
Кто был отцом ребенка — нам так и не удалось узнать. Поговаривали, что это чуть ли не тот самый военный. Якобы его видели возле ее дома. Наше любопытство так и не было удовлетворено, потому что после смерти ребенка Капа уволилась от нас, перешла работать на кладбище. Ухаживала за могилами и что-то делала там в конторе. Ирму похоронили на том же кладбище. Капа выхлопотала для нее хорошее место и потом ухаживала за ее могилой. Она неожиданно превратилась в ласковую блаженную старушку и была прекрасна в своем новом качестве.
Однако вернемся к нашему застолью.
— Что такое иммунитет? — застенчиво вопрошает Капа. Она недавно родила и справедливо опасается за жизнь своего ребенка. Она в смятении теребит праздничный бантик у себя на груди. Как молодая мать, она вся в бантиках и рюшечках, и надо признать, что эти излишества в гардеробе ей весьма к лицу. Она теперь очень похожа на немецкую куколку: тонкая шея, большая голова с красивеньким личиком клонится в сторону, как цветочек, маленькая фигурка напоминает пухлого ребенка. Она тревожно ждет ответа.
Ей толково разъясняют, что иммунитет — это защитные свойства организма, страхующие нас от всех болезней. Битый час толкуют про этот проклятый иммунитет. Ну до чего они к себе серьезно относятся!
— Господи! — горестно замечает Ирма. — Чего-чего, а иммунитета в нас, наверное, на все двести процентов. Мы состоим из одного иммунитета, покрыты им, как черепашьим панцирем. Не достучишься, не доберешься. Спрятался человек, выжил благодаря своему проклятому иммунитету, но может ли он после этого называться человеком? Пора придумать новое определение.
— А наша Капелька тут больше всех на человека похожа, — говорю я. — Загадочный феномен. «Блаженны нищие духом», — говорю я, и мне стыдно своих слов. Уже подступает к горлу немота, когда стыдно, как в детстве, любого жеста, любого душевного движения.
Ну вот, не успели опохмелиться, а за окном уже весна. Звенит капель, галдят воробьи, и светлый день — Восьмое марта — на пороге. Мы делаем сами себе подарки и снова накрываем свежими газетами наши канцелярские столы. Водка опять подорожала, но этим уже нас не остановишь.
— Передайте Брежневу — будем пить по-прежнему! — горланит Клавка-Танк, которая завела самогонный аппарат и теперь снабжает нас первоклассной сивухой, упакованной в шикарные бутылки из-под виски, джина и коньяка.
И понеслось.
— Бабоньки, слушайте сюда! Давайте Восьмого марта праздновать наш женский Новый год! С Новым годом, подруги! Ура!
И чего только наша Варька-Бандитка не придумает! Бесится девчонка в неволе, как дикий зверь в клетке. Рычит, бьется и стонет, но из нашей бабской шкуры не выпрыгнешь.
— Да не слушайте вы ее, чумовую…
— В нашей стране люди разделяются на две части: довольные и недовольные. Недовольными занимается КГБ, а довольными — ОБХСС.
— Я что? Я конечно. Есть люди, которые любят один раз, а есть, которые не любят ни разу…
— Я верю, друзья, в караваны ракет…
— Заткнись! Я считаю, что не было мужика, но и это тоже не мужик!
— Ты не только съела цветы, в цветах моих ты съела мечты…
— Брошкина, уймись, беспонтовая дурила! Порву, как кильку!
— Вхожу это я к ним, а оне…
— Мне одна женщина все про это дело рассказывала…
— Мы рождены, чтоб сказку сделать былью!.. Не трогай меня! Не трогай, кому говорят, прическу испортишь! — Клавка и Брошкина перешли врукопашную.
— Катись отсюда! Глотай свой цыганистый кал! — кричит Клавка.
— Не имеешь права! Не имеешь никакого морального права руки распускать, — визжит Брошкина.
— Тьфу, да уберите ее от меня, а то я за себя не ручаюсь! — ревет Клавка-Танк.
— Да уймитесь вы наконец, дайте людям погулять!
— Население земли увеличивается за день на двести двадцать тысяч человек… — с достоинством произносит Нелли Колесникова.
— Бабы, как кошки, живут сами по себе и не любят друг друга, а сплотила их общая злая участь. Они не друзья, а товарищи по несчастью, — говорит Ирма.
Меня начинает бесить ее спокойный голос.
— Где мы? Что с нами? — вопрошаю я.
— Осуществляем путь к смерти, — глухо отвечает она. — Свой ад мы уже пережили, нам предстоит возмездие.
Меня колотит от бешенства — вот-вот взорвусь и наколю дров.
— При чем тут ад и возмездие?.. Это всего лишь зеленый змий! — в исступлении рычу я.
— Тихо, не заводись. — Ирма кладет свою прохладную руку мне на плечо. — Ты еще молодая, не надо раньше времени заглядывать ей в лицо. С этой плотоядной, разнузданной, продажной харей в гляделки не играют. У Медузы Горгоны свиное рыло, но лучше не встречаться с ней взглядом. Не остается ничего, кроме ненависти, а ненависть — это смерть. Ненависть бездарна, она косноязычна, убога и беспомощна. Ненависть убивает, поверь мне, я прошла через все это — меня практически не стало…
Все галдят, никто не обращает на нас внимания.
— Ты пишешь — вот и опиши этот шабаш. Посмотри, здесь нет ни одного здорового человека. Возьми хоть бы Князеву. Что это такое?
Князева — потомственная интеллектуалка с рыжей лисьей шапкой на башке, которую она, по-моему, не снимает даже летом — сидит на другом конце стола и с победоносным видом хозяйки салона озирает его буйный распад. Она курит сигарету из длинного мундштука и явно воображает, что курит кальян. Как все безумцы, она тут же чует, что мы говорим о ней, и одаривает нас высокомерным взглядом.
Ничего определенного сказать про Князеву не берусь. По-моему, это — сама неопределенность. Ни то ни се — ни рыба ни мясо. Вот сидит она перед нами на стуле посреди комнаты, заложив ногу за ногу, демонстрирует свои шикарные колготки, любуется своими холеными руками и рассказывает занудный анекдот якобы из светской жизни, который мы слышали уже сто раз. Все в недоумении пожимают плечами. Никто не смеется.
