Алексей Колышевский - Секта-2
– А откуда оттуда? Вы извините, что я вас, может, прервала на полуслове, но все как-то сумбурно, а я этого не люблю. – Настя осилила кофейную чашечку кенийской крепости и, переведя дух, вернула ее на поднос. – Давайте по порядку? (Старичок поддакнул.) Итак, я вдова, прилетела из Лондона на похороны своего первого мужа, отца моего сына, если это для вас важно. (Старичок согласно покивал в ответ.) Мне показалось странным, что гроб постоянно держат закрытым и никого к нему не подпускают, даже ближайших родственников, а это, собственно, я и есть. Тогда я спросила у человека с носом, похожим на клюв ястреба, что, собственно, происходит, и он рассказал мне историю, в которую мое женское сердце сразу как-то не поверило и правильно сделало, потому что история эта оказалась самым настоящим враньем. (Старичок вновь деликатно хихикнул.) Тогда, чтобы проверить свои догадки, я наняла каких-то людей с лопатами, ночью они выкопали гроб из могилы, и мне наплевать было и на полнолуние, и на то, что ночью на кладбище место лишь придуркам, считающим себя сатанистами или готами, что, в общем, одно и то же. Я лишь хотела убедиться, что в гробу мой муж, чью фамилию я ношу, чьего ребенка я воспитываю и которого я, да не покажутся вам мои слова наивностью и простодушием, люблю. Именно люблю, в настоящем времени, и…
Настя хотела было продолжать в прежнем спокойном тоне, но вдруг у нее перехватило горло, на глаза навернулись слезы, и она даже растерялась, так как совершенно не ожидала от себя именно сейчас подобной реакции. А вот у старика был наготове глоток холодной воды, и он вполне помог делу. Настя смогла успокоиться и продолжила:
– И вот с этого самого момента началось в моей жизни то, что все окружающие называют сумасшествием, правда, используя для этого эпитеты разной степени силы, от «долбанулась» до кое-чего поскабрезней. Я увидела своего мужа в гробу, завернутым в какие-то тряпки. Я никогда не видела вблизи мумию, но, наверное, она так и выглядит: тряпки, даже, скорее, узкие полоски, как бинты, только голова ими не была закрыта. Я протянула руку, хотела дотронуться, но он был словно из воздуха, а потом вообще исчез у меня на глазах, после чего я сделалась немножечко не в себе, немножечко нервной и время от времени видела его неподалеку, совершенно живым, только он ничего мне не говорил. Тогда я пыталась ему что-то сказать, но никакого ответа так ни разу и не получила, зато врачи назвали это самой настоящей шизофренией, и мне стоило большого труда доказать им обратное, то есть полную свою нормальность. Видимо, этот самый ястребиный нос, который представился мне сперва совершенно по-идиотски, а потом неким Мушерацким – что тоже, согласитесь, не очень-то, – понимает, что никакой шизофренией я не страдаю, что мои кладбищенские видения – это и не видения вовсе, а совершеннейшая реальность, вот и подослал меня к вам, хотя, скорее, наоборот, вас ко мне, чтобы я смогла… Вернее, чтобы я… Чтобы…
– Чтобы я рассказал вам кое-что, не так ли? Кое-что о том, отчего бесплотные покойники вдруг исчезают ни с того ни с сего? – Старик с наслаждением откусил кусочек «Берга», счастливо прищурившись, проглотил шоколад и с улыбкой посмотрел на девушку. – Извольте, я расскажу. Отчего же не рассказать? Только уж вы меня не перебивайте, а то любят девушки ахать да охать, а особенно впечатлительные зачем-то на стол прямо с ногами лезут, будто у меня здесь мыши бегают. Вы уж будьте любезны…
– Я буду молчать, как вареная креветка, – поклялась Настя и, прижав левую руку к сердцу, правую положила на первый попавшийся лежащий на столе том, весь, словно еж иглами, ощетинившийся закладками и оказавшийся не чем иным, как «Майн кампф» издания 1934 года.
– Забавная книжка, – старичок кивнул на том с закладками, – с нее для меня все и началось, если можно так сказать. Не будь тех, кто посадил Гитлера, не напиши он в тюрьме, от скуки, вот эту самую книгу да не начни потом войну, не попал бы тогда и я на нее, и кто знает, как могла бы сложиться тогда моя жизнь. Началось все это в сорок втором, в Сталинграде, под снегом и бомбами…
IVСталинград одна тысяча девятьсот сорок второго года, конец декабря. Канун католического Рождества и Нового года. Сорок две немецкие дивизии попадают в окружение, в плотное кольцо, прорвать которое они не в силах. Лютый холод, немцы сидят в подвалах посреди руин некогда прекрасного города, который они разрушили, и жарят конину и крыс. В это время в самом известном советском сатирическом журнале «Крокодил» – тогда он был действительно смешным, в отличие от сегодняшнего собрания пошлости и словесных экскрементов ублюдочного рифмоплета Орлова, – напечатана забавная карикатура авторства группы художников, творивших под псевдонимом Кукрыниксы: Гитлер с бабьей, скорбной физиономией на фоне штабной карты – место скопления немецких дивизий обведено карандашной линией в виде правильной окружности. На голове у фюрера клетчатый драный платок, внизу подпись: «Потеряла я колечко». А еще чуть ниже, в скобках, приписка: «А в колечке сорок две дивизии». Тем не менее фюрер прислал в свою окруженную Шестую армию полное оптимизма воззвание, адресованное главнокомандующему германскими войсками в Сталинграде фельдмаршалу Паулюсу: «От имени всего немецкого народа я шлю вам и вашей доблестной армии самые сердечные пожелания успеха в Новом году. Я хорошо понимаю все сложности вашего положения, а героизм ваших войск вызывает у меня глубокое уважение. Вы и ваши солдаты должны вступить в Новый год с твердой уверенностью в том, что вермахт сделает все возможное, чтобы вызволить вас из беды. Ваша стойкость послужит примером для германских вооруженных сил. Адольф Гитлер». Паулюс ответил бодрой телеграммой: «Мой фюрер! Ваши проникновенные и твердые слова были встречены войсками с огромным энтузиазмом. Мы оправдаем ваше доверие! Можете быть уверены в том, что все мы, начиная с седовласого генерала и заканчивая безусым пехотинцем, будем стоять до конца и тем самым внесем свой вклад в победу над врагом. Паулюс».
Вслед за этой депешей Паулюс, понимая, что единственным способом избежать еще больших потерь, которые и без того ошеломительны и с каждым днем все более опустошают войска, оставляя дивизии только на бумаге, а на деле сокращая их численность в лучшем случае до полка, направляет лично Гитлеру новую телеграмму: «Жду ваших указаний. Готов держать город до последнего солдата. Пусть Провидение встанет на сторону армии вермахта в этот суровый час испытаний». Паулюс лукавил тогда, играл с Берлином втемную, зная, как охотно Гитлер поверит в мифический героизм и стойкость уже наполовину не существующей армии. Решение Паулюса о капитуляции было делом времени, он лишь хотел подготовиться без нажима и истерик со стороны этого унтера-параноика, ни черта не смыслившего в тонком искусстве войны, – ведь не секрет, что именно воля Гитлера, столь плодотворно влиявшая на успехи германского оружия еще со времен оккупации Польши, именно под Сталинградом обратилась против своего носителя. Гитлер, считавший себя воплощением императора Барбароссы,[19] сделал ряд грубейших стратегических и тактических ошибок, что в конечном итоге очень быстро привело к непоправимым для Третьего рейха драматическим последствиям. Тем не менее Гитлер и слышать не хотел о капитуляции. Любые намеки подобного рода приводили его в состояние свирепой ярости, и напиши Паулюс правду, сообщи он о том, что на исходе продовольствие и солдаты умирают сотнями даже не от русских пуль, но от русских морозов и русских же тифозных вшей, он был бы немедленно отозван в ставку фюрера, а там с ним могло произойти все, что угодно, вплоть до разжалования, трибунала и расстрела за клевету и паникерство.
