Вера Колочкова - Слепые по Брейгелю
— Маха, давай еще накатим! — скомандовал Павел, резко вынырнув из песенной строки и хватаясь за бутылку.
— Ой, Павел… А я, кажется, все… Сошла с дистанции. Мне голову уже не догнать.
— Да хрен с ней, с головой, пусть на воле погуляет! Вернется, умнее будет! Где твой стакан?
— Павел, побойся бога, это уже вторая бутылка! За третьей, учти, я уже не добегу, свалюсь по дороге. Представляешь, все будут идти мимо и запинаться об меня. Пьяная тетка лежит на асфальте — чего церемониться…
Она вдруг представила эту картину в красках — как об нее запинаются прохожие, и снова икнула испуганно. Сфокусировала на лице Павла уплывающий взгляд, вздохнула и ни с того ни с сего брякнула, хотя и не собиралась вовсе:
— А я сегодня к твоей в Приозерск ездила… Ты извини, адрес в паспорте подсмотрела. Не удержалась я, понимаешь? Ругать меня будешь, да?
— Ага… — коротко усмехнулся Павел, разливая коньяк по стаканам, — сейчас все брошу и начну тебя ругать. Давай уж лучше за мою жену выпьем, коли так.
— Не буду я за нее пить! — мотнула она головой так сильно, что хрустнуло что-то в шее, ойкнула, сморщилась от боли.
— Э… Ты поаккуратнее смотри с эмоциями-то, шею свернешь. Кстати, как она там? Видать, не шибко ласково тебя встретила, да?
— Не то слово… Дура она у тебя, Павел. Хищная жадная дура. Правильно, что ты ее бросил. Я б ее тоже бросила. И я ей так и сказала, между прочим! Я, говорю, на месте Павла тоже бы тебя бросила! Хотя она, по-моему, не особо по этому поводу огорчилась. Ой, извини меня, дуру пьяную! Я тебе больно делаю, да?
— Да ладно тебе, Маха, с реверансами. Я и без тебя знаю, что не огорчилась. Потому и ушел, чтобы еще больше не огорчать. Гордый я. Гордый слепой поводырь. Нет, правда… Иной поводырь живет и думает про себя — ох, какой я шибко зрячий! А жареный петух в задницу клюнет, и все… Уже и слепой… Да и всегда был слепой, как выясняется…
— Да. И слепому, бывает, жареный петух прозреть помогает. А потом выясняется, что он и не был слепым, просто глаза были закрыты…
— Это ты сейчас про себя, да, Маха?
— Да. Про себя. Знаешь, я в последние дни чувствую себя ужасно зрячей и смелой. Да если бы мне кто месяц назад… Ой, да какой месяц! Если бы мне кто неделю назад сказал, что я буду ставить уколы, рыдать над чужой умирающей собакой и сама, по собственной воле, поеду в другой город, чтобы продираться через глухие заборы к чужой совести… Думаешь, я бы поверила? Ха! Нет, это все про кого-то другого сказано, не про меня! Правда, я сама себя не узнаю! Сейчас проговорила словами, и хоть за голову хватайся — неужели это я, вечно перепуганная инфантильная Маша?
— А что, нравится смелой быть, да?
— Не то слово. Конечно, нравится. Будто новая шкурка на мне растет. А все благодаря тебе, между прочим. Если бы не ты…
— Не понял… При чем тут я?
— Ну как же? Это же ты меня… сподвиг. А самое главное, я очень тебе благодарна, что ты меня заставил. Ну, рассказать о том…
— Да помню, помню о чем. Не делай такого скорбного лица.
— Спасибо, Павел! Это только благодаря тебе.
— Слушай, прекращай, а? Десять раз уже произнесла — благодаря, благодаря! Сама ты «благодаря»! Между прочим, первый признак инфантильности — это потребность кланяться в пояс каждому якобы спасителю. Поняла?
— Да, но…
— Нельзя себе, Маха, придумывать ни поводырей, ни спасителей. Потому что, если уж по большому счету, никто не придет и не решит твою проблему. А если придет, то так, временно, да и то решит внешнюю ее сторону, которая наверху айсберга. А ту, которая внутри… Это уж изволь сама, и только сама. Да и на поводыря тоже можно на всякого нарваться. Тебе кажется, что он поводырь, а на самом деле идиот малахольный, который на тебе же и самоутвердится по полной программе. Никогда не надейся ни на спасителей, ни на поводырей, поняла? И эту свою историю детскую… Как ты ее давеча обозвала?.. Слово такое красивое…
— Слом.
— Ага, пусть будет слом. Так вот, сама выдавливай из себя слом, как зубную пасту из тюбика. Никто это за тебя делать не станет, кому нужно-то?
— Не-е-е, Павел… Не-е-е… — пьяно прищурившись, погрозила она ему пальцем, — эту проклятую штуку так просто из себя не выдавишь. У нее своя субстанция, хитрая, обволакивающая, она везде проникла, даже в состав моей крови вошла.
— Да ладно, не сочиняй. Ишь, прямо стихами заговорила, заблудила в метафорах! В своих рефлексиях блудить легко, порой увлекаешься в них блудить-то. Да если каждый этак будет…
— Да при чем тут каждый! Не каждому в детстве насилием психику ломают!
— Ну, не каждому… Но многим. Да хочешь знать, целенькими из детства вообще единицы выходят! У каждого, если копнуть глубже, обязательно свои тараканы вылезут — у кого властная мамка была, у кого отец пьяница, кого одноклассники лупили как сидорову козу… Как ни назови, а все — насилие. Ну, может, не до такой степени подлости, согласен. Да, тебе больше других не повезло. Но все равно, не воображай себе, что твое горе горше всех! А то ишь, устроилась, едешь-погоняешь, зациклилась на всю жизнь!
— Да, ты прав… Действительно, почти на всю жизнь получилось. Жалко.
— Конечно, жалко. Меня тоже, между прочим, родная семья в детстве мочила почем зря. Отец меня не любил… Старшего брата любил, а меня — нет. Маме с кулаками предъявлял, мол, нагулянный я. А брат, помню, пришел из армии и принес оттуда свое дерьмо, и надо же было его куда-то сбрасывать. Представляешь, заставлял меня, десятилетнего, туалет зубной щеткой чистить! Тоже ведь, между прочим, слом… Нет, Маха, со своим личным сломом каждый сам должен справляться, каким бы он ни был. А иначе как жить?
— Ну, так я и не жила. Я даже любить в полную силу не умела. Только и умела слепой тенью за поводырем следовать.
— Но поводыря-то любила?
— Любила… И всю жизнь ему испортила. Надорвался он меня за собой тащить. Может, ему тоже иногда поводырь нужен был, а я не понимала. Боялась понимать. Не хотела. В себя пряталась. Мне хорошо, и ладно. Плохая я, да, Павел?
— Конечно, плохая. Давай за это и выпьем.
— Давай…
Выпили, потянулись оба к тарелке с нарезанным лимоном. На секунду соприкоснулись пальцами… Она первая отдернула руку, будто обожглась. И сама застеснялась глупого жеста, опустила глаза в стол.
— Эй, ты чего? — прожевывая ломтик лимона, удивленно спросил Павел.
— Нет, ничего… А зачем ты говоришь, что я плохая?
— Ой, Маха, Маха… Что в лоб тебе, что по лбу. А ну, дай мне сейчас же слово, что никогда больше ныть не будешь и стучать себя кулаком в грудь не будешь! Посмотрите на нее, плохая она. Да нормальная ты, запомни это! И без всяких, на хрен, поводырей! Дай слово, что человеком станешь, Маха!
