Дженнифер Уорф - Вызовите акушерку
Мысли, как и всегда, устремились к мужчине, которого я любила. Мы познакомились, когда мне было всего пятнадцать. Он мог бы легко использовать меня и унизить, но не стал – он меня уважал. Он любил меня до безумия и желал мне только добра. Воспитывал, защищал и направлял все мои юные годы. Повстречай я не того человека в возрасте пятнадцати лет, размышляла я, и, глядишь, оказалась бы в таком же положении, как сейчас Мэри.
Мы брели дальше в полном молчании. Я не знала, о чём думала Мэри, но моя душа тосковала по взгляду, звуку, прикосновению человека, которого я так любила. Бедняжка, какие прикосновения она познала, если дальнобойщик был единственным хорошим человеком, которого она повстречала?
Мы подошли к Ноннатус-Хаусу. Было где-то два часа ночи. Я устроила Мэри в гостиной и сказала:
– Туалет в конце коридора, дорогая. Спи спокойно, увидимся утром.
Из последних сил я доплелась до спальни и поставила будильник на пять пятнадцать утра.
Выйдя из часовни, сёстры удивились, увидев меня, но не нарушили обета молчания, соблюдавшегося в это время. Я подошла к сестре Джулианне и рассказала ей, что произошло. Она не говорила, но глаза её светились пониманием. Монахини прошли мимо меня безмолвной процессией, и я вернулась в постель, поставив будильник на половину восьмого.
В восемь утра я вошла в кабинет сестры Джулианны.
– Я поговорила с отцом Джо из церковного дома на Уэллклоуз-сквер, – сказала она. – Они могут взять девушку и позаботиться о ней. Я заглянула в гостиную. Она так крепко спала, что не проснётся, наверное, до полудня. Мы принесём ей завтрак, когда она встанет, а потом отведём в церковный дом. А вы ступайте на завтрак и принимайтесь за работу.
Её глаза заулыбались мне, и она добавила:
– Вы не могли поступить иначе, моя дорогая.
И снова меня поразила доброта и гибкость сестёр по сравнению с суровой несгибаемостью больничной системы, в которой я до этого работала. Если бы я взяла кого-нибудь в медсестринское общежитие на ночь без разрешения, то поплатилась бы за это головой, просто потому, что это было против правил.
Мэри проспала до четырёх дня. Мы как раз пили чай перед вечерней сменой, так что времени повидаться с нею почти не оставалось. Сестра Джулианна принесла ей чая и хлеба с маслом, который она уплетала, когда я вошла в гостиную. Сестра объяснила Мэри, что она не могла остаться в Ноннатус-Хаусе, но могла бы пойти в дом, где ей будут рады. Там ей обеспечат дородовой уход, помогут подготовиться к родам. Мэри посмотрела на меня своими большими серьёзными глазами, я кивнула и пообещала, что приду её навестить.
Вот так я и окунулась в мир сутенёров и проституток, грязных борделей, маскирующихся под круглосуточные кафе, что выстроились по Кейбл-стрит и в окрестностях Степни. Это скрытый мир. То же самое происходит в каждом городе во всём мире, и всегда происходило, но мало кто знает об этих делишках, да и не хочет знать.
Существует два типа проституток: высшего класса и все остальные. Французские куртизанки были, пожалуй, высшим классом в своём деле, и мы с удивлением читаем об их салонах, дорогих развлечениях, художественном и политическом влиянии.
Сегодня в Лондоне шикарные вест-эндские девушки по вызову спокойно работают в очень дорогом заведении с несколькими избранными клиентами, получая огромные гонорары. Обычно это очень умные, хорошо образованные женщины, которые работают над этим, планируют, учатся – одним словом, занимаются проституцией с истинным профессионализмом. Одна такая девушка сказала мне:
– Нужно начинать с самого верха. Эта не та работа, когда можно начать со дна и проложить себе путь наверх. Если начнёшь со дна, опустишься только ещё ниже.
Подавляющее большинство проституток начинают со дна и влачат жалкое существование. Исторически проституция была единственным средством заработка для бедной женщины, особенно с детьми, которых нужно кормить. Какая женщина, достойная имени Матери, будет рассуждать об аморальности торговли своим телом, если её дитя умирает от голода и холода? Не я.
Сегодня – как, впрочем, и в 1950-х – в западных обществах не наблюдается такого голода, но есть другой голод, питающий проституцию. Любовный. Тысячи бегут от отчаянных обстоятельств и оказываются одни, совсем без друзей, в большом городе. Они жаждут сочувствия и привяжутся к любому, кто его выразит. Тут и вступают в игру сутенёры и мамки. Они предлагают ребёнку еду и жильё, мнимую доброту и за несколько дней втягивают в проституцию. Единственное различие между XXI веком и 1950-ми в том, что тогда склоняемым к проституции детям было около четырнадцати лет. Сегодня возраст снизился до десяти. Мэрин дальнобойщик направлялся в Роял-Альберт-Док, поэтому высадил её на Коммершиал-роуд. Она рассказала мне:
– Мне было ужасно одиноко – как никогда в жизни. В Ирландии, строя планы отправиться в Лондон, я была так взбудоражена. Путешествие казалось захватывающим, ведь я плыла в прекрасный город Лондон и не чувствовала себя одинокой, витая в мечтах. Но когда я добралась досюда, то поняла, что не знаю, что делать.
Кто сказал: «Лучше ехать и надеяться, чем приезжать»? Полагаю, все мы испытывали нечто подобное в той или иной степени.
Мэри купила шоколадку в табачном киоске и побрела по запруженной дороге. В то время Коммершиал-роуд и Ист-Индия-Док-роуд считались самыми оживлёнными дорогами в Европе, потому что порт Лондона был самым оживлённым портом в Европе. Непрерывный поток грузовиков изумил и испугал Мэри. В Дублине по сравнению с Лондоном было тихо, как в деревне. Пронзительный визг сирены чуть не довёл её до сердечного приступа, а потом она увидела, как тысячи людей выливаются из ворот доков. Девушка распласталась вдоль стены, а они всё проходили, болтая, смеясь, ссорясь, крича и разговаривая друг с другом. Но ни один из них не заговорил с застенчивой маленькой фигуркой в проходе. На самом деле, вряд ли её даже заметили. Мэри рассказывала:
– Я чуть не плакала от одиночества. Хотелось крикнуть: «Я здесь, рядом с вами! Подойдите и поздоровайтесь со мной. Я проделала долгий путь, чтобы очутиться здесь».
Ей не особо понравилась Коммершиал-роуд, поэтому она свернула на боковую улицу, где увидела играющих детей. Мэри и сама была почти что ребёнком, но они не приняли её в игру. Она пошла дальше, пока не очутилась у канала, проходящего под мостом Стинкхаус на пути к докам. Было приятно стоять у моста, глядя на воду, и она всё стояла и стояла, наблюдая за водяной крысой, высовывавшейся из своей норы и прятавшейся обратно, и удлинявшимися тенями.
– Я просто не знала, что делать дальше. Мне не было холодно, потому что стояло лето, не хотелось есть, потому что милый дальнобойщик накормил меня сосисками с картошкой. Но я чувствовала себя такой пустой внутри и чуть ли не до боли хотела, чтобы кто-нибудь со мной поговорил.
