Терри Сазерн - Грустное кино
– Но разве не предполагается, что в комнате холодно? – захотела узнать девушка, инстинктивно хватаясь за соломинку.
– Уже нет. Вспомни, сцена открывается, когда вы оба спите под отдельными одеялами… огонь в камине очень слабый, в комнате холодно. Дэйв просыпается, дрожит, подбрасывает еще поленьев в камин, садится перед ним, закутавшись в одеяло… затем ты просыпаешься и спрашиваешь его, в чем дело. «Я мерзну», – говорит он. «Я тоже», – отвечаешь ты. Он придвигается ближе к тебе, по-прежнему дрожа – настоящий озноб, зубы стучат, всякие такие дела, – и тогда ты говоришь: «Может, нам забраться под оба одеяла… пока в комнате не потеплеет?» Так вы и делаете. Я знаю, что по времени все может выйти малость обманчиво, но нам надо убрать одеяла. Не можем же мы камеру под них засунуть. Врубаетесь?
– Врубаюсь, – сказал Дэйв, а затем спросил у Дебби: – Порядок, сеструха?
– Ну, вообще-то… – она вздохнула, – думаю, да.
– Все ништяк, сеструха, – продолжил молодой человек, – просто не зажимайся. – Затем он спросил у Бориса: – Скажите, Б., а в каком темпе мне одеяло стягивать – типа, вот так? – И он двинул его вниз, постепенно раскрывая Дебби. – Ух ты, сеструха, – негромко признал он, – а у тебя тут и впрямь дьявольски классное тело в работе. Ага, пожалуй, я точно в него врублюсь.
Дебби хихикнула, хватаясь за верх одеяла в тот самый момент, когда оно проходило ее пупок.
– Ну-ну, сейчас-то тебе не надо совсем его стягивать! Они ведь еще не снимают!
– Идеально, Дэйв, – сказал Борис. – Только стягивай его чуть помедленней – чтобы за нас тут мучительное время ожидания сработало.
– Врубаюсь, – отозвался молодой человек.
– Мистер Адриан, – поинтересовалась Дебби, стыдливо придерживая одеяло у подбородка, – а вам не кажется, что, когда начнется съемка, можно будет убрать с площадки хотя бы малую часть всех этих людей?
Борис улыбнулся.
– Я почему-то так и думал, что ты об этом спросишь. Да, конечно.
И он велел Фредди Первому очистить съемочную площадку от всех, кроме необходимого персонала.
Как раз в этот момент туда прибыла Анджела. Вид у нее был жутко смущенный.
– Я должна с вами поговорить, – сказала она, глядя в сторону. – Мне нужно вам кое-что сказать.
Поскольку они уже почти приготовились снимать, первым побуждением Бориса было отмахнуться от нее, но Энджи выглядела так нешуточно расстроенной, что он передумал.
– Ладно, идем в мой трейлер, – предложил Борис, поскольку это уединенное место казалось самым удобным возле новой съемочной площадки. – Вернее, ты иди, – добавил он, – а я сейчас с Тони поговорю. Одну секунду. – Когда Энджи пошла вперед, он остановился у площадки и отвел Тони в сторонку. – Послушай, я тут минутку с Энджи пообщаюсь – по-моему, у нее крыша поехала. Но нам нужно, чтобы у Дэйва с Дебби все и дальше происходило в том же духе. Думаю, если мы все сработаем правильно, они и впрямь это сделают. Почему бы тебе снова не пройти с ними реплики – просто чтобы они возбудились. Можешь рассказать им про собственные фантазии насчет того, чтобы выебать родную сестру. Хорошо? Кроме того, так ты получишь несколько крупных планов идеальной пизды и сисек Дебби. Идет?
– «Генеральная репетиция» – я так им скажу.
– Только смотри, чтобы они реально любовью не занялись – это мы должны для камеры приберечь. Может, всего только одна проба и получится. Ха-ха.
Войдя в трейлер, Борис обнаружил, что Анджела сидит на краешке одного из стульев, сцепив руки на коленях, и смотрит в пол.
– В чем дело, Энджи?
– Я не могу быть в этой картине.
Борис молча сосчитал до восьми – этому числу он (порой) придавал оккультное значение.
– Почему ты так говоришь?
– Ну… мистер Харрисон, глава киностудии, и его сын, вице-президент, ответственный за производство, они теперь здесь, и мой агент, мистер Леттерман, тоже… Они объяснили мне, что если я пойду напролом, это совершенно загубит мою карьеру, и я уже никогда не смогу снова работать. Еще они показали мне кучу снимков с картины, и я понимаю, что они имеют в виду. Множество людей могут не понять, что это искусство…
– Кучу снимков? – хмурясь, переспросил Борис. – О чем ты говоришь?
– Ну, знаете, цветных слайдов – с некоторых сиен, которые мы снимали.
– Грязные ублюдки, – пробормотал он, – должно быть, подкупили кого-то в лаборатории.
– А потом они сказали, что готовы предъявить мне судебный иск на двенадцать миллионов долларов, если я не сделаю, как они хотят, – а я не уверена, что у меня вообще есть двенадцать миллионов долларов. Так что, как видите, у меня просто нет другого выхода.
Борис откинулся на спинку стула, без выражения глазея в потолок. Затем он медленно перевел дыхание.
– Послушай, – ведь ты же знаешь, что это за люди, правда?
– Что? – Анджела так на него посмотрела, как будто он откровенно спятил. – Вы шутите? Да, конечно, я знаю, кто они! – Она презрительно фыркнула. – Могу поклясться, я знаю их куда лучше, чем вы! С. Д. – глава киностудии, а Лес – вице-президент, ответственный за…
– Нет-нет, я имел в виду – кто они такие на самом деле. Пойми, Энджи, ведь они паразиты… пиявки… стервятники. Они кормятся талантом других людей… они торгаши… торгаши дерьмом. Их вообще не интересует искусство… или правда… или красота – их представление о красоте не заходит дальше кордебалета в Лас-Вегасе. У них только один интерес, Энджи, – власть. Власть через деньги. Это все – вот такие они простые. Простые и развратные.
– Они запретили мне приходить сюда, даже разговаривать с вами… они сказали, что вы станете обо всем этом говорить – о чем вы только что говорили – об искусстве и тому подобном. Но они сказали, что никакой разницы все равно не будет. Это эксплуататорский фильм, как вы его ни называйте.
Борис испустил краткий смешок.
– Надо же, как забавно. Ты, Энджи, лучше вот о чем мне скажи… как ты думаешь, почему они все это время заставляли тебя сниматься в этих фильмах типа «сиськи-жопа»? Как ты думаешь, почему ты по-прежнему известна как «королева фильмишек сиськи-жопа»? Ты что, не понимаешь? Ведь это как раз они занимаются «эксплуатацией». Господи, Энджи, а я-то думал, ты хотела сменить имидж.
Она хмуро на него посмотрела.
– В самом деле? Тогда у меня для вас новости… – Ее первоначально оборонительное, почти виноватое поведение под воздействием адреналина трансмутировалось в бешенство загнанной в угол кошки. – Мы и об этой стороне дела тоже поговорили – о том, как классно моему имиджу поможет то, что меня прямо перед камерой выебла целая банда тупых… безмозглых… статистов-ниггеров!
Борис тяжело вздохнул. Затем он поднялся, прошел к выходу и встал там, глядя на свою ладонь на дверной ручке.
– Ладно, Энджи, – наконец сказал он. – Пожалуй, я заблуждался на твой счет… я думал, у тебя… – Тут Борис умолк и пожал плечами. – А, неважно, я должен вернуться на съемочную площадку… так что, знаешь, делай, что хочешь. – Он открыл дверцу и начал было выходить, но затем обернулся и снова посмотрел на нее. – Может, ты и права, – с мягкой улыбкой произнес режиссер. – Пожалуй, тебе следовало держаться семнадцатилетних «вторых». – И он вышел, закрывая за собой дверцу.
– Деб слишком возбудилась, – шутливо объяснил Дэйв, когда Борис вернулся на съемочную площадку и обнаружил их под разными одеялами.
Она пискнула от восторга.
– Это ты слишком возбудился!
– Послушай, Б., – сказал Тони, – мы тут великую сцену придумали. И даже прогнали – прямо до этого самого дела. Она прекрасна. Врубись: перво-наперво он ее раскрывает, смотрит на ее тело, затем трогает его – знаешь, типа «дивится». Сперва гладит ее лицо, затем медленно передвигает ладонь вниз… по ее горлу, плечу, груди, изгибу талии, бедру, вдоль ляжки, переходит на внутреннюю сторону, за колено, вдоль икры… а затем снова медленно вверх, останавливаясь у пизды и в то же самое время поднося губы к ее соску. Так? Ну вот, а она тем временем начинает делать то же самое, но уже после того, как он это сделал, так что когда он возвращается к ее пизде, она прибывает к его – извини за выражение, Дебби – хую, который, нет нужды говорить, к тому времени уже колом стоит.
– Вот это без трепа! – вмешался Дэйв, а Дебби захихикала и заерзала под одеялом.
– Теперь врубись, – продолжил Тони, обращаясь к Борису, – все это происходит без всякого диалога… просто взаимное исследование тел с невинным чувством удивления, даже без поцелуев… думаю, если бы мы приберегли поцелуй для кульминации, когда они реально начнут кончать, получилась бы просто фантастика – тогда это уже был бы настоящий поцелуй, всем поцелуям поцелуй, ага? То есть они ведь раньше не целовались – если не считать, знаешь, таких родственных поцелуев, в щечку или слегка в губы, – так что, когда они наконец проделают этот полномасштабный, рот в рот, горячий, влажный, душевный поцелуй, пока будут кончать… ну, тогда получится настоящий слом табу, такой поцелуй, что еще круче, чем ебля. Врубаетесь? – Он посмотрел на брата с сестрой.
