Ингмар Бергман - Благие намерения
Анна замечает что фру Юханссон прячет левую руку за спиной, два пальца обмотаны тряпочкой и перевязаны шнурком — «просто по-дурацки обожглась о плиту». «Ничего, подлечим, наш врач дал мне мазь, займемся, когда начнется чтение, у меня есть болеутоляющие таблетки». «Да, жуть как болит», — смущенно бормочет фру Юханссон.
Гости суетливо, с церемониями рассаживаются. На стол наконец-то водружают медный кофейник. Разговоры становятся чуть оживленнее, звенят ложки и чашки. Это прелюдия, протяжная, в сдержанном темпе.
Хенрик занимает место за столиком у окна, деля керосиновую лампу с фрёкен Нюквист, фру Флинк и кроткой Альвой, которая, несмотря на свою умственную отсталость, вполне справляется с разного рода рукоделием. Он раскрывает книгу и просит тишины. После чего пересказывает содержание последних глав. Выбор литературы весьма необычный, чтобы не сказать дерзкий: «Анна Каренина» Толстого.
Хенрик (читает). «В первый же день приезда Вронский поехал к брату. Там он застал приехавшую из Москвы по делам мать. Мать и невестка встретили его как обыкновенно; они расспрашивали его о поездке за границу, говорили об общих знакомых, но ни словом не упомянули о его связи с Анной. Брат же, на другой день приехав утром к Вронскому, сам спросил его о ней, и Алексей Вронский прямо сказал ему, что он смотрит на свою связь с Карениной как на брак; что он надеется устроить развод и тогда женится на ней».
Анна, пока идет чтение вслух, удаляется на кухню вместе с фру Юханссон — светлокожей, круглолицей женщиной с голубыми глазами, ее обычно румяные щеки белеют от боли, губы дрожат, когда Анна обнажает уже загноившуюся рану. Кожа с внутренней стороны среднего и безымянного пальцев слезла совсем. Теперь предстоит снять обручальные кольца. Анна и фру Юханссон на кухне одни, если не считать Яка, который спит на своей подстилке под мойкой. «Я позову брата и принесу острые щипцы, — решительно говорит Анна. — До завтра ждать нельзя, иначе может начаться гангрена». У Эрнста побелел нос, но он берёт щипцы и, перекусив кольца, разгибает их. После чего Анна накладывает на рану мазь, перебинтовывает руку и делает перевязь. Эрнст приносит и разливает коньяк. Фру Юханссон серьезно кивает, Анна с Эрнстом кивают в ответ, и все трое одним глотком опустошают стаканы — коньяка было на донышке.
Анна. Левой руке теперь нужен покой. Справитесь?
Фру Юханссон. Справлюсь как-нибудь.
Анна. А завтра я позвоню доктору и спрошу, надо ли показать ему рану. Я не решаюсь целиком брать на себя ответственность.
Фру Юханссон. Спасибо, все будет в порядке.
Анна. Возьмите несколько вот этих болеутоляющих таблеток на ночь, чтобы поспать. Но днем постарайтесь терпеть боль.
Фру Юханссон. Спасибо, спасибо, потерплю.
Анна. Пойдемте слушать чтение?
Фру Юханссон. Наверно.
Анна. Что случилось, фру Юханссон?
Фру Юханссон. Не знаю. Не знаю, стоит ли говорить.
Анна садится. Эрнст отошел от освещенного кухонного стола к мойке и устроился там, он курит и осторожно налаживает отношения с Яком, который ведет себя уже не так агрессивно.
Анна. Посидим минутку.
Фру Юханссон (после паузы). Может, все ничего. Дети выросли. Дочка — учительница младших классов в Худиксвалле, а парень во флоте, призван пожизненно. Мы с Юханнесом — мужем моим то есть — уж два года как одни, и у нас все ладно. Все хорошо. Юханнесу дали работу полегче после того, как он легкими болел, — работает в заводской конторе, все хорошо. (Молчание.)
Анна. Но что-то все-таки не очень хорошо?
Фру Юханссон. Не знаю. Не знаю, как сказать.
Анна. Может быть, мой брат...
Фру Юханссон. Нет, нет, Бог с вами. Я, верно, делаю из мухи слона. (С разгону.) Дело в том, что у моей племянницы, которая замужем в Вальбу, есть сынок семи лет. Папаша сбежал пару месяцев тому назад. Брак был не особенно удачный. Кто тут виноват, постороннему судить трудно, так что я не осуждаю. Но мы с Юханнесом решили, что все-таки мальчику, его Петрус зовут, надо жить у нас. Племянница-то поехала в Евле, к родителям мужа. Там она устроилась работать на кухню в городской гостинице, неплохо в общем. Папаша исчез бесследно, а так все нормально. Петрус, само собой, теперь пойдет в школу здесь, в Форсбуде. Занятия-то осенью начнутся?
Анна. Ему семь?
Фру Юханссон. Он немного припозднился, но я говорила с учительницей, и она сказала, что препятствий не будет. Некоторые дети начинают и позже... (Молчание.)
Анна (осененная догадкой). Что-то не так с Петрусом?
Фру Юханссон. Не знаю.
Анна. У него какие-нибудь трудности? Он...
Фру Юханссон. Нет, что вы. Он умеет и читать, и писать, и считать. Он скорее — как бы это сказать — развитой. И по большей части хороший мальчик, помогает, слушается. И, похоже, привязан и ко мне, и к Юханнесу. У мужа маленькая мастерская во дворе, и он любит... В свободное время они с Петрусом не вылезают оттуда.
Анна. Но все же что-то не так?
Фру Юханссон. Учительница милая, но она на следующий год уходит на пенсию. Так что с ней я говорить не могу, я пыталась, но сбилась, еще не начав как следует.
Анна. Петрус болен?
Фру Юханссон. Нет, нет. (Неуверенно, тихо.) Он страдает. Муж не замечает, а я...
Анна. Страдает?
Фру Юханссон. У него глаза растерянные, не все время, но ежели присмотреться, так сказать. Бегает, бегает, а потом вдруг...
Анна. Приведите сюда Петруса, фру Юханссон, мы поговорим с ним.
Фру Юханссон (беспомощно). Хорошо.
Анна. Может, это возрастное.
Фру Юханссон. Может.
Анна. Или ему кажется, будто мама...
Фру Юханссон. Возможно.
Анна. Приходите с ним на следующей неделе. В субботу у нас базар, так что сейчас...
Фру Юханссон. Ясное дело. Сейчас много чего...
Анна. Пойдемте, присоединимся к остальным?
Фру Юханссон. Не рассказывайте ничего об этом.
Анна. Но я должна рассказать Хенрику.
Фру Юханссон. Да, само собой.
Анна. Идемте. Пастор, наверное, уже решил, что нам не нравится, как он читает.
Через час или около того Хенрик захлопывает книгу и встает. Огонь в печах погас, стеариновые свечи домашнего изготовления горят так быстро, что почти совсем ушли в подсвечники. Керосиновые лампы, одолеваемые сном, потихоньку коптят. Уютно, тепло, кое-кого совсем сморило. Хенрик, сцепив пальцы, читает благословение. Потом предлагает спеть псалом Еспера Сведберга «День прошел» — «Вы ведь знаете его?» Анна усаживается за пианино. Хенрик и Эрнст запевают, прихожане подпевают в твердой уверенности, что улицы небесного Иерусалима вымощены золотом: «День прошел, и ночь близка. Солнце село в облака. Ты прииди к нам, Иисус. Не вводи нас во искус. Укрепи и сохрани. Страх из жизни изгони. Мир в душе, покой во сне».
В половине десятого последняя гостья, нацепив на себя все одежки, вываливается в ночь, держа в руках мешочек с рукоделием и опустошенную корзинку. Анна будит своего кротко дремлющего сына и перепеленывает его. Когда она усаживается в низкое креслице, чтобы покормить ребенка, пес, тяжело дыша, укладывается ей на ноги. Ответственность его возросла. Раньше надо было защищать и заботиться о двух богах, теперь их стало трое, это нелегко. Як, зевая и пуская слюни, борется с ревностью.
Управившись с делами, Анна с Яком спускаются вниз — Эрнст и Хенрик сидят за убранным столом и жуют бутерброды с козьим сыром, запивая их молоком. Патефон, последовавший за хозяйкой с Трэдгордсгатан, уже заведен. На диске — пластинка фирмы «Виктор» с последним шлягером. «Прошу, — говорит Эрнст, — это тебе подарок, Анна, вроде как запоздалый рождественский презент». «Что это?» — с любопытством спрашивает Анна. «One-step, — с вызовом отвечает Эрнст, — последняя новинка из Нью-Йорка, самый модный танец. One-step, он называется one-step». Из красной трубы патефона выскакивают синкопы Соала Милтона. «Вот как его танцуют, страшно увлекательно», — говорит Эрнст, демонстрируя па. Через две-три минуты Анна начинает ему подражать. Он притягивает ее к себе, и они танцуют one-step вдвоем. Хенрик и Як наблюдают, отмечая радость брата и сестры, их близость, рвение, смех. «Еще раз», — кричит Анна, заводя патефон. «Теперь с тобой», — говорит она задорно и тянет Хенрика за руку. «Нет, нет, только не я», — протестует Хенрик, отступая. «Идем, не глупи, ведь весело же, а?» — «Нет, нет, мне гораздо веселее смотреть на вас с Эрнстом». «Танцуем все вместе, — восклицает Анна, в ней уже взыграло упрямство, щеки раскраснелись, — Ты, я, Эрнст — и Як!» — «Нет, Анна, отстань, не конфузь меня». «При чем тут конфуз?» — смеется Анна, сбрасывая с себя туфли, волосы у нее уже распущены не без помощи Эрнста, позаботившегося о нескольких шпильках и двух гребенках. «Вот гак! — восклицает она, поднимая руки. — Вот так! Иди же, Хенрик, ты ведь замечательно танцевал, помнишь Весенний бал?» «То был вальс», — возражает Хенрик. «Пожалуйста, будем танцевать вальс под one-step, — призывает Анна, обнимая мужа. — Это твой пасторский сюртук мешает. Мы его снимем!» И она принимается расстегивать пуговицы на животе и дальше вниз. Эрнст заводит патефон. Хенрик прижимает к себе жену. «Ты меня раздавишь», — кричит она с ноткой раздражения. Он приподнимает ее и отпускает, легонько толкнув в грудь так, что она, попятившись, натыкается на стул. Он качает головой и громко хлопает за собой дверью.
