Торнтон Уайлдер - Теофил Норт
— Нас будет шестеро, мисс Эйлза. Можете оставить нам круглый столик в углу?
— Мы не любим, чтобы столики пустовали, мистер Норт. Вам это известно. Опоздаете на пять минут — и будете сидеть с кем придется.
— Когда вы говорите, мисс Эйлза, хочется закрыть глаза — так бы и слушал эту музыку гор.
— Долин, мистер Норт… Я из Эйршира. Лафлины были соседями Робби Бёрнса.
— Музыка, настоящая музыка! Мы будем точно в половине первого. Чем нас угостят?
— Вы отлично знаете, что летом по субботам у нас пастуший пирог.
— Ах да, agneau en croûte[79]. Не откажите выразить мое смиренное восхищение мисс Дженни.
— Она не поверит, мистер Норт. Считает вас ветрогоном и обманщиком. Вы с мисс Флорой Диленд вели себя здесь возмутительно!
Все мы были точны, но Матера всех точнее. Они приехали на пять минут раньше, так что мы не видели, как Мино слезает со своего кресла на колесиках, вооружается костылями и входит в кафе, причем Роза помогает ему, придерживая за поясницу. Я появился вовремя и успел их рассадить. Роза была из тех девушек, которые с каждой встречей кажутся привлекательнее: счастье завораживает. Тут же появились мистер Штамс и сестры Авонцино. Филумена и Аньезе были на удивление похожи и так красивы, что мир только выигрывал от этого удвоения. Они оделись пугающе нарядно. Роза, сидевшая справа от меня, сообщила, что платья и шляпки они сшили сами пять лет назад по готовым выкройкам — на свадьбу старшей сестры, где они были подружками. Платья были из абрикосового органди; широкополые шляпы они соорудили из того же материала, натянув его на тонкую проволоку. Когда они шли по людной улице, прохожие выстраивались шпалерами, чтобы поглазеть на них. Сестры вышили на груди инициалы, чтобы их могли различить. Аньезе носила обручальное кольцо. Ее звали миссис Роберт О'Брайен — муж ее, мичман, утонул три года назад.
Я перезнакомил своих гостей.
— Будем называть друг друга по именам. Рядом со мной сидит Роза, за ней Бодо — он австриец; потом Аньезе, потом Мино — брат Розы, а за ним Филумена. Бодо, пожалуйста, повторите имена.
— Все имена, кроме моего, такие красивые, что мне даже неловко. Итак, у нас — Теофил, Роза, бедняга Бодо, Аньезе, Мино и Филумена.
Ему похлопали.
День выдался теплый. Для начала мы выпили по стакану виноградного сока с лимонным шербетом (еще десять центов надбавки). Двое гостей (Мино и Бодо) смущались, зато сестры были потрясающие красавицы и знали, что им все сходит с рук.
— Бодо, — сказала Филумена, — мне ваше имя нравится. Похоже на кличку очень доброй собаки. Да и сами вы похожи на доброго пса.
— О, спасибо!
— Аньезе, вот было бы славно построить на заднем дворе большую будку, тогда Бодо жил бы у нас и отгонял озорников. Мама бы вас полюбила и кормила на славу.
— А мы с Филуменой, — добавила сестра, — плели бы из цветов венки, надевали вместо ошейника и ходили с вами гулять.
Бодо весело залаял, кивая головой.
Аньезе продолжала:
— Но мама больше всех любит Мино, так что вы не ревнуйте. Мама любит Мино за то, что он знает все на свете. Она сказала ему, какого числа родилась, он поглядел в потолок, а потом говорит: «Это было в понедельник». Папа спросил, почему високосный год бывает раз в четыре года, и Мино объяснил это как дважды два четыре.
Я сказал:
— Мино разрешил открыть вам один его секрет.
— Мино женится! — закричала Филумена.
— Конечно, женится, как и все мы, но пока что он слишком молод. Нет, секрет другой: он выправляет патенты на игры, которые изобрел, и эти игры пойдут по стране не хуже маджонга. В них будут играть в каждом доме, как в триктрак или в бирюльки, и Мино разбогатеет.
— Ого! — закричали девушки.
— Но вы нас не забудете, Мино?
— Что вы… — растерянно сказал он.
— Не забудете, что мы вас любили до того, как вы разбогатели?
— И еще один секрет, — продолжал я. — Он изобретает такой ботинок, в котором сможет лазать по горам, кататься на коньках, а главное — танцевать!
Аплодисменты и крики восторга.
Пастуший пирог был объедение.
Аньезе сказала Мино:
— И тогда вы купите Бодо самые лучшие собачьи галеты, а Филумене — швейную машинку, которая не будет все время ломаться.
— Аньезе оплатите уроки пения у маэстро дель Валле, — подхватила Филумена, — а сестре подарите бирюзовую брошку, потому что она родилась в июле. А что вы подарите Теофилу?
— Я знаю, чего мне хочется, — сказал я. — Я хочу, чтобы Мино пригласил нас всех на обед в первую субботу августа тысяча девятьсот двадцать седьмого года — в это же место, в этом же составе, чтобы подали ту же еду и продолжалась та же дружба.
Бодо сказал: «Аминь», все повторили: «Аминь», а Мино пообещал, что так и сделает.
Мы принялись за сливовый крем. Беседа перестала быть общей. Я разговаривал с Розой, а Бодо расспрашивал Аньезе о ее пении. Единственное, что я расслышал, это «Моцарт». Бодо предложил ей загадать Мино загадку. Отгадки он ей не сказал.
— Мино, — сказала она, — угадайте: какая связь между именами того, кто нас сегодня пригласил, и моего любимого композитора Моцарта?
Мино, взглянув на потолок, улыбнулся:
— Теофил по-гречески — тот, кто любит Бога, а Амадей — то же самое по-латыни.
Аплодисменты и восторженное удивление, особенно с моей стороны.
— Это Бодо меня научил, — скромно призналась Аньезе.
— И Моцарт хорошо это знал, — добавил Бодо. — Иногда он писал свое второе имя по-гречески, иногда по-латыни, а иногда по-немецки. Как это будет по-немецки, Мино?
— Я не очень хорошо знаю немецкий… liebe… и Gott… ага, понял: Gottlieb.
Все снова захлопали. Мисс Эйлза стояла у меня за спиной. Шотландцы любознательны.
Аньезе снова обратилась к Мино:
— А мое имя означает «ягненок»?
Мино кинул на меня взгляд, но тут же снова повернулся к ней:
— Оно может иметь и такое значение, но многие считают, что имя это происходит от более древнего слова, от греческого «hagne», что означает «чистая».
На ее глаза навернулись слезы.
— Филумена, пожалуйста, поцелуй за меня Мино в лоб.
— Сейчас, — сказала Филумена и поцеловала.
Все мы слегка утомились от такого количества чудес и сюрпризов и молчали, пока нам подавали кофе (еще лишних пять центов).
Роза шепнула мне:
— По-моему, вы знаете человека, который сидит там, в углу.
— Хилари Джонса! С кем он?
— С женой. Они снова сошлись. Она — итальянка, но не католичка. Итальянская еврейка. Ближайшая подруга Аньезе. Мы все с ней дружим. Ее зовут Рейчел.
— А как здоровье Линды?
— Она уже дома. Вышла из больницы.
Когда гости поднялись (Бодо шепнул: «Не представляете, какие разговоры я обычно слышу на званых обедах!»), я пошел поздороваться с Хиллом.
— Тедди, познакомьтесь с моей женой Рейчел.
— Очень рад, миссис Джонс. Как здоровье Линды?
— Ей гораздо лучше, гораздо. Она уже дома.
Мы поговорили о Линде, о летней работе Хилла на общественных спортивных площадках, а также о семье Матера и сестрах Авонцино.
В конце я спросил:
— Мне хочется задать вам один вопрос, Хилл, — и вам, миссис Джонс. Надеюсь, вы поверите, что это не пустое любопытство. Я знаю, что муж Аньезе утонул. В Ньюпорте таких вдов, наверно, много — как и на всем побережье Новой Англии. Но я чувствую, ее гнетет что-то еще, помимо этого. Я прав?
Они как-то растерянно переглянулись.
Хилл сказал:
— Это был ужас… Люди стараются не говорить об этом.
— Простите, что спросил.
— А собственно, почему это надо скрывать от вас? — сказала Рейчел. — Мы ее любим. Ее все любят. Вы, наверно, понимаете, за что ее любят?
— О, да.
— Все мы надеемся, что это ее свойство… и ее замечательный сынишка, и пение — она ведь прекрасно поет — помогут ей забыть о том, что произошло. Хилари, расскажи мистеру Норту.
— Пожалуйста, лучше ты, Рейчел.
— Он плавал на подводной лодке. Где-то на севере, кажется, у Лабрадора. Лодка налетела на риф или что-то еще, и двигатели отказали. Лодку начали давить льды. Двери в отсеках заклинило. Воздух еще оставался, но попасть на камбуз они не могли… Им нечего было есть.
Мы молча смотрели друг на друга.
— Их, конечно, разыскивали самолеты. Потом льды передвинулись, и лодку нашли. Тела привезли домой. Бобби похоронили на кладбище морской базы.
— Благодарю… Я свободен только по воскресеньям после обеда. Могу я зайти к вам через неделю, повидать Линду?
— Конечно! Поужинаете с нами.
— Спасибо, но остаться до ужина я не смогу. Запишите, Хилл, мне ваш адрес. Буду рад повидать вас в половине пятого.
Всю следующую неделю, заходя за нью-йоркской газетой, я встречал то одного, то другого Матера. Говорили мы по-итальянски. В воскресенье в девять часов утра я пришел к Мино.
