Рышард Клысь - «Какаду»
— Ну что ж! — произнес Грегори. — Можно садиться за стол…
Монтер бросил взгляд на покрытый чистой скатертью стол, уставленный дымящимися тарелками с огромными порциями колбасы с капустой, и удовлетворенно кивнул.
— Ты балуешь мне людей, Грегори, — заметил он с улыбкой. — После такого угощения их палкой не заставишь есть картофельный суп, верно?
Грегори кивнул головой.
— Потерпите еще немного, — сказал он. — Скоро все это кончится.
— Я тоже так думаю, — подтвердил Монтер.
Он снял шляпу, пальто, бросил на стул и принялся разливать в рюмки водку из графина.
— Я не пью, — напомнил я. — Мне не наливай.
— Ох, pardon. Совсем забыл.
— Ничего страшного.
— А что? Может, выпьешь?
— Нет, — ответил я. — И на сей раз еще нет.
— Ладно. Не буду уговаривать…
— Правильно. Ты делаешь успехи, Монтер.
— Рад, что ты это заметил.
Он отодвинул графин, улыбнулся мне и взял свою рюмку. Глядя на Монтера, я вновь испытывал какое-то странное чувство, будто все это когда-то со мной уже было, будто когда-то, в очень далекие времена, я видел те же жесты, слышал те же слова от людей, чьи черты давно стерлись в моей памяти. Но вот я перевел взгляд с Монтера на сидевших за столом парней, встретился с их усталыми глазами, чужими и незнакомыми, и все вдруг прошло, снова я оказался в маленьком зале «Какаду», сидел на стуле лицом к двери, глядел на Монтера, его товарищей и просто ждал, пока они перекусят перед дорогой.
— Salud, ребята!
— Твое здоровье, командир!
Они выпили по рюмке и принялись за еду. Я вытащил из кармана сигареты и закурил, оркестр за стеной играл «Гранаду» Хуана Ласоса, эта мелодия напоминала мне о чем-то очень дорогом и близком. Я закрыл глаза, чтобы сосредоточиться, и вдруг вспомнил — ведь это любимое танго Юлии. Мне оно тоже нравилось. Юлия это хорошо знала, и нередко случалось, что именно его она играла на пианино, когда я входил в дом пани Марты. Но только для нас двоих — для Юлии и для меня — «Гранада» служила сигналом приветствия и таинственным шифром, только нам двоим был понятен его смысл.
— Хмурый!
Я открыл глаза и посмотрел на Монтера.
— Слушаю.
— Ты плохо себя чувствуешь?
— Почему ты об этом спрашиваешь?
— Что-то скверно ты выглядишь.
— Немного простужен. Но это пустяки.
— А как температура?
— Уже спала. Принял аспирин.
Монтер кивнул.
— Ты знал Ворона? — спросил он.
— Кажется.
— Так вот, брат, больше его уже не увидишь…
— Что случилось?
— Отправили к праотцам…
— Полицаи?
Монтер отрицательно покачал головой.
— Нет, — буркнул он. — Рыцари Непорочного Зачатия Пресвятой Девы Марии. Дорогие друзья из НСЗ.
— Когда они его убили?
— Позавчера.
— Известно по крайней мере кто?
— Уже известно.
— Волк?
— Нет. Он этого не мог сделать, даже если бы очень хотел.
— Откуда у тебя такая уверенность?
— Он уже угомонился, намного раньше, чем Ворон, — не спеша ответил Монтер. — Заработал себе ящик из четырех досок и двухметровую яму да еще лопатой по заднице от могильщика…
— Проклятие, когда же все это кончится?
Монтер нетерпеливым жестом отодвинул тарелку с едва начатой колбасой и достал сигарету.
— Не знаю, что ты имеешь в виду, — сказал он уже серьезнее. — Но если речь идет о войне, то для нас она кончится в течение ближайших недель. В скором времени мы сможем сказать, что живем в свободной стране. Только боюсь, что тогда-то и начнется настоящий балаган. У нас слишком много деятелей, которые захотят наводить порядок в отечестве. Соображаешь? Каждый на свой страх и риск и во имя своих личных интересов…
— Люди измучены войной.
— Да. Но это кое-кому вовсе не помешает снова начать драку, как только речь зайдет о власти в стране…
— Но они же должны понять, что у них нет никаких шансов…
— Правильно. На сей раз шансы только у нас. Но не забывай, что и ставка очень велика, и найдется немало таких, которые не захотят согласиться с новым порядком. Они сделают все, чтобы воцарилась полная анархия…
— Это глупо.
— Что?
— Глупо погибнуть после того, как сумел уцелеть в этом аду и дождался свободы…
— Еще немало таких людей, для которых слово «свобода» имеет другое значение…
— Ты прав, — сказал я. — Это верно. Как видно, много воды утечет, прежде чем я снова смогу взять в руки кисть, краски и вернуться к своим полотнам…
Монтер положил мне руку на плечо.
— Нет, Хмурый, — произнес он сердечно. — Теперь ты будешь только рисовать. В штабе принято решение, что это последняя операция с твоим участием…
— Ты что, с ума сошел?! — вскочил я. — Что ты мелешь, старина? Неужели ты действительно думаешь, что я буду спокойно сидеть на заднице и смотреть, как вас всех одного за другим приканчивают?
— И тем не менее, Хмурый, ты будешь теперь только рисовать…
— Черта с два!
— Пока плакаты, — сказал, улыбаясь, Монтер. — Смекаешь? Нам нужны хорошие плакаты и рисунки для газет, а потом, когда в стране наконец наступит спокойствие и порядок, ты сможешь спокойно рисовать пейзажи, натюрморты, портреты друзей…
— Ладно, Монтер. Но ведь эту работенку с успехом могут отмахать и те, кто никогда не держал в руках оружия и не умеет им пользоваться, верно?
Монтер покачал головой:
— Нет, парень. Ты не прав. Не прав по двум причинам. Во-первых, работу, которую мы тебе вскоре поручим, нельзя просто отмахать, уж слишком большое она будет иметь для нас значение, а во-вторых, хорошо делать ее могут только люди, которые сами активно участвуют в нашем движении.
— Да провались они, эти плакаты!
— Ну вот, наконец-то, браток, мы нашли общий язык. Впрочем, я никогда не сомневался, что с тобой можно договориться…
— Слушай, отвяжись от меня!
Монтер рассмеялся, его ребята, молча прислушивавшиеся к нашему разговору, заулыбались. В комнату вошел Грегори, неся шесть стаканов чаю и сахарницу, наполненную до краев самым настоящим сахаром. Я взглянул на часы: было уже двадцать пять минут седьмого, время летело неимоверно быстро, с каждой минутой приближая нас к важнейшему моменту этого дня; и я подумал о том, что круг дел постепенно замыкается, а на мою долю осталось только четыре часа. Если мне не удастся преодолеть этот жалкий барьер времени, значит, всему конец. Сегодня в последний раз мне поручили отвезти опасный груз, и я обязан сделать все, чтобы в назначенное время доставить его на место. Я твердо знал, что его ждут, но ничего не знал о том, как развернутся дальнейшие события. Всего четыре часа, но за это время может произойти многое.
Я хорошо помнил сочельник прошлого года, когда пережил самое удивительное приключение в моей жизни, но такое может случиться только раз, так что надо быть готовым к самому худшему.
Я был совершенно хладнокровен и уверен в себе, в душе не оставалось и тени тревоги. Должно быть, в этот вечер со мной и в самом деле что-то произошло — нечто такое, чему не подберешь названия. Мною овладело какое-то особое спокойствие, и я почувствовал себя необыкновенно счастливым: до сих пор я слишком часто давал волю воображению, тем смутным и едва осознанным мечтам, которые отнимали у меня почти все силы. Не раз я пытался положить этому конец, но мне почти никогда не удавалось достичь такого душевного равновесия, как сейчас. Все это, впрочем, произошло как бы само собой, помимо моей воли.
Впервые за много лет я по-настоящему был доволен собою.
У меня появилось ощущение свободы, радостного возбуждения и внутренней дерзости. Я любил рискованную игру, но с самого ее начала бывал страшно возбужден и меня трясло как в лихорадке; наверно, поэтому игра никогда не приносила мне полного удовлетворения; даже выигрывая, я не испытывал настоящей радости, но на этот раз все было по-другому, наконец все было так, как должно быть. Впервые за много лет я отправлялся в путь, готовый не только к любым, самым неожиданным событиям, но и к любым, самым тяжелым испытаниям, которые помогли бы мне полностью освободиться от неверия в себя, и я подумал, что на этот раз мой самый верный и надежный друг, на которого в прошлом я рассчитывал больше всего, сейчас, пожалуй, мне уже не нужен. Если хочешь проверить все до конца, убедиться, на что ты способен, если стремишься доказать самому себе, что ты свободен — полностью свободен, — эта маленькая, величиной с горошину, ампула с цианистым калием становится балластом, от которого нужно как можно скорее избавиться. Теперь уже мою судьбу не будет решать маленькая стеклянная ампула. Решено: доведись мне умереть под пытками, лучше погибнуть либо с ясным сознанием собственного краха — если они сломают меня и уничтожат мое человеческое достоинство, — либо с сознанием полной независимости человека, над которым никто не властен.
