Нафиса Хаджи - Сладкая горечь слез
Обе прислушались.
— Да.
— Очень красиво, — заметила Джо.
— Первые секунды, — поправил я. — Пока не вступили другие мечети и призывы муэдзинов[127] не наложились один на другой. В каждой мечети стоит громкоговоритель. И они никогда не начинают одновременно, каждый умудряется вступить хотя бы на несколько секунд раньше или позже, но все вместе создает жуткую какофонию.
Женщины промолчали, поглощенные призывами муэдзинов, — их нимало не беспокоило неблагозвучие, которое я попытался описать. Когда мы добрались до дома, небо уже начинало светлеть. Усама с помощью чокидара внес вещи. Я проводил женщин в их комнаты. Мать отчего-то помедлила на пороге своей, заглянула в комнату Джо, шепнула ей что-то. Та шепотом ответила. Обе кивнули.
Джо, ласково обнимая мою мать за плечи, повернулась ко мне с улыбкой:
— Я поселюсь в одной комнате с вашей мамой, можно?
— Ну конечно.
Я уже ничего не понимал. Связь между этими женщинами, которых объединяло только отношение ко мне, возникла из ниоткуда, вне моего присутствия, скорее помимо моего существования, чем благодаря ему. Эти узы несколько стесняли меня. И — да, я ревновал, как ребенок, недоумевая, зачем они здесь, найдется ли мне место в их компании. И если найдется, то чего я хочу — занять это место или как можно скорее сбежать?
Я ушел, а они все шептались.
Через несколько часов все собрались в столовой. Молчание за завтраком нарушали только мои попытки играть роль любезного хозяина.
Обхватив ладонями чайную чашку, мать задумчиво произнесла, оглядывая комнату:
— Здесь ничего не изменилось.
До меня дошло. Как я мог забыть — это ведь был и ее дом тоже, пускай недолго.
Мы еще не успели встать из-за стола, как появилась сиделка, сказала, что у Дада закончилось лекарство. Я пообещал заказать.
— Как он? — спросила мать, когда медсестра вышла.
— Не очень. Инсульт был тяжелый. Совсем слаб. Прикован к постели, узник тела, которое ему больше не подчиняется. Но разум ясный. Речь, правда, невнятная, какой-то хрип, мычание — почти невозможно разобрать.
— Он знает, что я здесь?
Я утвердительно кивнул.
— Могу я увидеться с ним?
— Разумеется.
— А Джо? Он знает про Джо?
— Да, я рассказал. Давно уже.
Брови матери удивленно взмыли вверх, но я уткнулся в тарелку.
— То есть он знает, что я приехала? — уточнила Джо. — Вместе с Диной?
— Да.
— И я могу с ним встретиться?
— Думаю, он был бы рад.
Я проводил их в комнату Дада. Мать присела прямо на краешек кровати. Взяла его за руку.
— Асалаам алейкум[128], Дядя Аббас. Это я, Дина.
Дада попытался произнести что-то, но получился только невнятный стон.
— Я очень огорчилась, узнав о кончине Тетушки Саиды. Надеюсь, вы получили мое письмо?
Еще один стон. Дада не сводил глаз с матери. Потом перевел взгляд на меня.
— Он был очень рад письму, — перевел я. — Собирался ответить, но…
Дада опять попытался заговорить.
Мать озадаченно нахмурилась, не понимая. Я тоже не смог помочь, бормотание становилось все неразборчивее.
— Мне уйти, Дядя Аббас? Я не хочу вас беспокоить.
Он застонал что-то абсолютно невнятное. Но мать улыбнулась. Я догадался почему. Взгляд, вновь устремленный на нее, стал ласковым. А рука сжала ее руку.
— Хорошо, я останусь. — Она прекрасно поняла его.
— Дада, — я шагнул поближе, — это Джо.
Она терпеливо дождалась, пока я представил ее, а потом на прекрасном урду — нисколько не походившем на заученные из разговорника фразы — сказала, что счастлива познакомиться, добавила еще что-то. Она называла его Дада.
Джо мучилась от разницы во времени, глаза у нее совершенно слипались. Мать отправила ее спать, а сама осталась со мной на террасе.
— Зачем она приехала? — спросил я, едва дверь за Джо закрылась, с трудом сдерживаясь, чтобы не задать такой же вопрос ей самой.
— Она тебе скоро объяснит.
— Вы, кажется, довольно близки.
— М-м, познакомились немного. По пути сюда.
— Она говорит на урду. — Я все еще не мог прийти в себя.
— Гораздо лучше, чем Саба.
— Как поживает Саба? — Мне стало стыдно, что до сих пор не спросил о сестре.
— Нормально. Собирается замуж.
— Вот как? Я его знаю? — пошутил я.
— Возможно, да. — Мать от души рассмеялась. — Перебрав целый букет вкусов и этносов, Саба нашла себе пакистанца. Слышал про семейство Фарух? Хасан Фарух?
— Страховые компании?
— Точно. Она выходит замуж за внука Хасана Фаруха.
— За которого? Хабиба?
— Да. Я сперва не поверила. В прошлый День благодарения она привела его в гости. Вот это был сюрприз. Как, однако, тесен мир.
— Я его знаю. И всю их семью. Очень хорошо. Как они познакомились?
— Говорит, через общих друзей. Наверное, в каком-нибудь сомнительном месте. В баре или в клубе.
— Они шииты.
— И что?
— А что, у тебя нет проблем с твоим… с отцом Сабы? — Я запнулся, как и всегда, говоря о мужчине, за которого она вышла замуж. О человеке, который для меня навсегда останется просто «крокодилом».
— Умара никогда не волновали такие глупости, Садиг. Он был приятно удивлен, что парень вообще оказался мусульманином. Да еще и пакистанцем. Мы долго готовились принять любого, на ком Саба остановит выбор. Это тебя, Садиг, беспокоят детали такого рода.
— Ладно, — после паузы ответил я. — Он хороший человек.
— Надеюсь.
— Из хорошей, уважаемой семьи.
Мать лишь весело рассмеялась — как она всегда умела, и я тоже улыбнулся, уловив старомодный пафос своих слов. Настало время и мне удивить ее.
— Кстати, я тоже женюсь.
— Какая радостная новость, Садиг! И кто она?
— Ее зовут Акила. Она вдова, и у нее две дочери.
— Надо же… Вдова. И ей позволили оставить у себя детей? — В тоне ее не прозвучало и намека на горечь.
— Твой случай необычен.
— Хм. — Мать не стала спорить. — Они тебя любят? Ее дети?
— Надеюсь, что да. Я не спрашивал.
— Ты не любил Умара. Когда приехал к нам.
— Думаю, я тогда вообще никого не любил.
— Ну, Анжела-то тебе очень понравилась.
— Да, пожалуй. И посмотри, к чему это привело. Целая жизнь в неведении. А ведь я имел полное право знать.
Мать молча смотрела на меня, и из глаз ее струилось беспредельное сочувствие.
— Я плохо к нему относился, да? — помолчав, все же спросил я.
— К кому?
— К крок… к Умару.
— Ты хотел назвать его, как звал всегда — крокодилом!
— Это по-дружески. Он сам так назвал себя, когда мы познакомились. Ты рассказывала мне сказку. Ему, наверное, тоже.
— Да, рассказывала.
— Так это правда? Мне говорили, что вы были знакомы… что ты любила его… еще до брака с моим отцом?
— Да, мы были знакомы. Он был моим другом. Раньше. И потом опять. В тот период, когда мне очень нужен был друг.
Медленно и осторожно я пытался озвучить мысли и чувства, что хранил много лет.
— Сейчас я знаю. Всю правду. Все, о чем не знал прежде и чего не мог понять. Про то, как они… Дада… моя семья… семья Мубарак… как они поступили с тобой.
— О, Садиг, по твоему голосу, по тому, как цепенеет твой язык, я понимаю, что ты по-прежнему разрываешься на части. Между двумя сторонами. Эта война для тебя все еще продолжается. Неужели ты не понимаешь, Садиг, что игра окончена? Давным-давно. Уж если ты рассматриваешь прошлое с точки зрения сторон, подумай об этом как о двух сторонах монеты. В конечном счете все суть одно. Голова Или хвост, конец или начало. Победа или утрата — лишь вопрос точки зрения. Результат броска, то, какой стороной упадет монетка, — все уже случилось, и закончилось, и прошло.
— Но в данном случае монетка оказалась фальшивой. Бросок — мошенничеством.
— Возможно. Но игра все равно окончена.
— Ты простила его?
Долгая пауза перед ответом могла уже считаться ответом. Но тут она заговорила:
— Если тебя интересует, Садиг, не держу ли я зла, то ответ — нет. Я перестала сердиться очень давно. Но для меня вопрос о прощении не имеет смысла. Последствия действий твоего деда принесли страдания всем. И ему, и мне. И в первую очередь — тебе. Вопрос в том, простил ли ты его. Когда ответишь ты, отвечу и я. Он ведь не единственный, кого тебе придется прощать.
Я ведь могла бороться. Должна была. Неважно, сколько сил это потребовало бы.
— Ты полагаешь, что могла победить? — невесело усмехнулся я.
— Может, и нет. Но, по крайней мере, должна была попытаться. А не бросать тебя здесь, не уезжать в новую счастливую жизнь. Да, счастливую, несмотря на боль разлуки с тобой. Вот так я отношусь к ситуации, и, думаю, ты должен простить не только его, но и меня.
