Нафиса Хаджи - Сладкая горечь слез
— Джо, но ты не пропадешь надолго, скажи?
— Я буду звонить, обещаю. — Я говорила правду.
Я не рассказала, что произошло, почему я вынуждена отложить поездку. Тому нашлась тысяча причин, большая часть которых связана была с тем, в чем я так и не призналась ей, так и не рассказала Садигу. Что у него есть еще и сын. Не только дочь. Никогда в жизни я не молилась так страстно и искренне. Все мы молились. Должно быть, это подействовало.
Врачи надеялись на лучшее, выводя Криса из комы. Мы ждали, когда он очнется, — кажется, вечность прошла. И потом едва сдерживались, чтобы не пуститься в пляс на радостях. Врачи тут же примчались проверять размер повреждений мозга, о возможности чего они нас предупреждали.
Спросили, как его зовут. Ответ верный! Потом попросили посчитать от десяти до единицы. Опять в точку! А потом захотели выяснить, помнит ли он, какой сейчас год.
— Девяносто седьмой? — с легкой вопросительной интонацией едва слышно прошептал Крис.
Врач спросил, что из последних событий он помнит. Ответ — концерт «Кристиан Марч» в школе — подтвердил диагноз. Он потерял память о последних шести годах жизни.
Со слабой улыбкой — о, какое счастье увидеть ее! — Крис вздохнул:
— Устал.
— Да, конечно. Отдыхай, Крис. Ты скоро поправишься, — заверила медсестра. — Тебе очень повезло.
Невролог, мой любимый врач из тех, что возились с Крисом несколько недель, индианка с легким акцентом, похожим на акцент Дины, сказала:
— Постепенно он окрепнет, а вы будете заполнять пробелы в его воспоминаниях. Пытаться подстегнуть его собственную память. Это помогает. Но должна предупредить, память может и не восстановиться полностью. Поэтому крайне важно разъяснять, что именно он забыл.
После ее ухода мама покосилась в сторону кровати Криса, дабы убедиться, что тот спит, повернулась к папе и тихо, кивнув на экран на стене, шепнула:
— Я хочу, чтобы ты отключил кабельное телевидение.
Прошли месяцы, прежде чем Крис смог вернуться домой. За это время я успела съездить в Вашингтон, выставить квартиру на продажу, упаковать и отправить вещи в Сан-Диего. И еще больше радовалась, что успела уволиться с работы. Связалась с Шерил, адвокатом. Дела ее клиентов продвигались со скоростью улитки, мои услуги пока не требовались.
В одном из разговоров Шерил подняла тему Фаззи.
— У меня есть для вас информация. Насчет… э-э… проблемы, о которой вы наводили справки…
— Да?
— Думаю, с этим случаем разобрались.
— Разобрались?
— М-м. Сначала, как я и говорила, создалось впечатление, что о нем никто не слышал. Потом прошел слух, будто некто нанял адвоката для клиента, подходившего под ваше описание. Адвокат — мой друг. Уверена, это именно то дело, которым вы интересовались.
— И?
— Еще до того, как он начал работать, выяснилось, что дело улажено.
— Улажено?
— Да, он дома.
— А, дошло.
— Разумеется, это не обязательно означает, что птичку выпустили из клетки.
— В каком смысле?
— Часто бывает, что это просто переезд. Смена попечителя. Ребенок переезжает от отца к матери. Но он по-прежнему остается ребенком, объектом посторонней заботы. Если вы понимаете, что я имею в виду.
— Думаю, да.
То есть Фаззи отправили обратно в Пакистан. Я могла лишь надеяться, что его не упекли в одну из тамошних тюрем. Но работа, на которую я подписалась в попытке искупить собственные грехи, все никак не начиналась. А значит, все время мира было в моем распоряжении и я могла посвятить его Крису. За неделю до его окончательной выписки из больницы я начала понимать, о чем думала мама, попросив отца отключить кабельное телевидение. Пока врачи собирали Криса по кусочкам, а потом его разбитое тело восстанавливалось, косточка за косточкой, мама убрала из дома все телевизоры. Отказалась от подписки на газеты. Отключила Интернет. Она прочесала комнату Криса, удаляя все свидетельства о последних годах его жизни — военную форму, лэптоп, телефон со списком номеров друзей, с которыми вместе он воевал в Ираке. Мама обзвонила всех его приятелей и выдала строжайшие инструкции, как с ним следует общаться. Она связалась с его новыми друзьями, морскими пехотинцами, и запретила звонить Крису. Мама очистила жизнь сына от всего, что могло напомнить о событиях, направивших его в то злосчастное дерево.
Я понимала ее стремление и поначалу разделяла его. Защитить Криса от воспоминаний. Но я знала, что это ошибка. Рано или поздно Крис начнет вспоминать. И сравнивать все, через что прошел, с тем, кем он собирался стать. Как было с отцом, когда он встретил маму. За день до возвращения Криса я поговорила с мамой. Рассказала про его дневник. Знакомые истории — рейды в жилых кварталах и обстрелы блокпостов, убитые и подорвавшиеся на минах друзья, — такие рассказы обычно остаются за рамками выпусков новостей, об их отдаленных последствиях для солдат и гражданских никто не говорит. Для подобного анализа нет места на телевидении — только байки в эфире, которые якобы призваны прославить военных. Но, рассказав маме о дневнике, я, похоже, лишь укрепила ее решимость.
— Это ненадолго, — убеждала я. — Ты создаешь вокруг него мыльный пузырь. Рано или поздно он узнает правду. Будет гораздо хуже, если узнает не от нас.
— Нет. Я не допущу. Я сумею защитить его. Я должна была это сделать гораздо раньше. Разве ты не видишь, Джо? Он ведь возвращается, его глаза вновь светятся. Несмотря на боль, которую испытывает. Я не позволю угаснуть этому свету. Но это непременно случится, если мальчик вспомнит прошлое.
— Не выйдет, мам. Ты должна понять, ничего не получится.
Но она не слышала меня. Пришлось обращаться к папе.
Он полностью встал на мамину сторону.
— Анжела, мама… она знает, что лучше для Криса. Знает лучше всех нас.
Бабушка Фэйт согласилась со мной. Но делать ничего не стала, молчала, поддерживая маму лишь своим присутствием. Вместе со всеми я праздновала возвращение брата домой, участвовала в устроенной мамой амнезии для Криса. Он знал только, что попал в аварию и потерял память о последних шести годах, от окончания школы до того дня, как очнулся в больнице. Когда Крис задавал вопросы, мама ласково убеждала его не волноваться, говорила, что важные воспоминания вернутся сами собой.
Через год после аварии Крис физически почти восстановился. И сначала мамин план имел успех. Крис был сосредоточен на внутренних ощущениях, на физиотерапии, возвращая тело в былую форму. Но время шло, и плотина, возведенная мамой, начала давать течь. И маме не хватало пальцев, чтобы затыкать дырки.
К примеру, однажды, после поездки куда-то с папой, Крис влетел в комнату со словами:
— Эй! А я и не знал, что мы ведем войну.
— Что? — ахнула мама.
— Я только что слышал по радио.
Папе за это здорово досталось — мама категорически запретила включать радио в машине, набив все ящички любимыми дисками Криса.
В другой раз Шон, приятель Криса, навлек на себя мамин гнев, заговорив о бейсбольном матче, что транслировали по кабельному телевидению. Это разожгло интерес Криса к телевизору, о котором до сих пор просто не было времени вспомнить.
— А почему у нас нет кабельных каналов? — спросил он, вернувшись от приятеля.
— Мы… э-э… просто нет, — пролепетала мама, а мы с папой озабоченно бросились убирать посуду со стола.
— Но почему нет?
— У нас его и раньше не было, — пожала плечами мама. — Когда вы маленькими были.
— Да, но потом-то появилось. Когда Дядю Рона стали показывать.
— Ну да, а потом опять не стало.
— Ага… может, подключить? А то по обычному телевидению не все показывают.
Несколько отчаянных секунд мама подыскивала подходящий ответ.
— Послушай, Крис, я не хотела тебе говорить, не хотела волновать тебя. Но мы несколько стеснены в средствах. И просто не можем себе позволить сейчас кабельное телевидение. Все эти медицинские счета… после аварии… они…
— Прости, мам, — виновато перебил ее Крис. — Я не подумал.
Весь вечер мы с папой не решались посмотреть в глаза Крису.
Маме же все было нипочем. Она лишь еще с большим упорством старалась занять все его время, еще тщательнее ограждала от телевизора и новостей. Не допустить утечки сведений о войне в Ираке — это серьезная задача, особенно на фоне текущих событий: штурм Фаллуджи; скандал с Абу-Грейб; обезглавленные солдаты, повешенные на ограждениях моста; второй, еще более страшный, штурм Фаллуджи. Но маме каким-то образом удавалось скрывать информацию от Криса.
Вместо телевизора мы смотрели кино. Но и здесь мама тщательно проверяла содержание фильмов. Никакого насилия. Без всяких исключений. Помню, поставили «Страсти Христовы». Еще шутили — мы, мол, последние из христиан Америки, собравшиеся посмотреть фильм, которого с нетерпением ждал весь мир, на премьеру которого приезжали целыми автобусами, даже церкви организовывали просмотры.
