Игорь Ушаков - Семейная сага
Не сродни ли это тем чувствам, которые испытывают верующие люди? Возможно…
Стога, стога…
Зеркальность озёр.
Изморось паутиной.
Низкие облака.
Тишина. Простор.
Осени половина.
Свинец небес.
Яшма полей.
Сталь Даугавы.
Сосновый лес
В ожиданьи дождей.
Балтийский август…
ПРИТЧА О ПРОРОКЕ: Распятие
И как настал день, собрались старейшины народа, первосвященники и книжники, и ввели Пророка в свой синедрион и сказали: ты ли Пророк?
Он отвечал им своим обычным любимым ответом:
— Вы сказали, не я сказал…
И отвели затем связанного Пророка к Правителю Римскому над Иудеей. Боясь Пророка и ища его гибели, обвинили его первосвященники и старейшины иудейские в том, что Пророк якобы провозглашает себя среди народа Царем Иудейским, а за этот бунт против власти один путь
— на Голгофу.
Могли бы они организовать и просто побиение Пророка камнями — толпа падка на дикие поступки — брось искру и вспыхнет пламя ненависти. Видимо, скудная жизнь ожесточает людей настолько, что готовы они искать виноватого в их бедах среди любых других, если тем паче
те другие отличаются формой носа или цветом волоса. Но не просто смерть его была нужна первосвященникам, а смерть позорная, смерть от руки власть предержащих, а
не от обезумевшей толпы.
И спросил Правитель приведенного к нему Пророка:
— Правда ли, Пророк, что ты говоришь, что ты Царь
Иудейский?
— Ты сказал, не я сказал… — Ответствовал ему Пророк.
И больше не ответил ни на один вопрос Правителя
Римского, чем немало удивил его.
Тогда, созвав первосвященников и начальников,
сказал им Правитель:
— Вы привели ко мне человека сего, как развращающего народ. Я при вас исследовал и не
нашел человека сего виновным ни в чем том, в чем вы
обвиняете его. Отправляю я его к Ироду Антипе, откуда родом Пророк, пусть он рассудит, опасен ли этот блаженный.
И спустя время, вернули Пророка от Ирода Антипы, и удостоверил тот, что нет никакой вины на том. И призвал
вновь Правитель Римский первосвященников и сказал второй раз: все я проверил и перепроверил — нет вины на человеке сем, сказал он о Пророке. Но первосвященники
продолжали настаивать на своем.
И грязно выругавшись, сказал на это Правитель:
"Ваша страна, ваши порядки… Ненавистно мне все, что вы творите даже во благо…" — и подписал приговор невинному.
И настал день казни. А день тот совпал с иудейским праздником Пасхи. И по обычаям той страны давали право народу, собравшемуся перед дворцом Правителя, помиловать одного из осужденных. И воля эта народная чтилась даже между первосвященниками иудейскими.
И вот уже собрался народ на придворцовой площади и гудел подобно улью пчелиному. А кроме Пророка, было
еще трое приговоренных, совершивших истинные
злодеяния. Правитель вышел на балкон и произнес народу:
— Итак, наказав Пророка плетьми, отпущу его ибо он
истинно невиновен.
Но весь народ стал кричать:
— Смерть ему! Смерть! Отпусти нам Варавву!
Тогда был в узах были некто по имени Варавва со своими сообщниками, которые во время мятежа сделали убийство.
Правитель снова возвысил голос, желая отпустить
Пророка:
— Чем же виновен перед вами этот безобидный человек?
Но толпа по-прежнему кричала:
— Распни, распни Пророка!
Правитель в третий раз сказал им:
— Какое же зло сделал он? Я ничего достойного смерти не нашел в нем.
Но народ, потерявший лик человеческий и забывший о том добре, которое изливал на них Пророк, продолжал с великим криком требовать распятия Пророкова. Толпа неистовствовала и кричала, потеряв разум:
— Да будет распят! На крест! Распни его!
И превозмог крик толпы, подталкиваемой первосвященниками. И Правитель, видя, что ничто не помогает, но смятение увеличивается, попросил воды и, сказав:
— Истинно невиновен я в крови праведника сего —
смотрите!
умыл руки свои перед тем народом. А потом по прошению их, отпустил им Варавву, посаженного за убийство в
темницу, а Пророка предал в их волю.
И надели на Пророка багряницу и возложили на голову ему венец терновый, а в руку правую дали посох, как бы
изображающий царский жезл. И били его, и плевали в
лице его, и бранными словами называли, а он молчал и не ответствовал, шествуя к месту распятия.
Так он слаб был телом уже, что крест его на Голгофу
заставили нести проходившего мимо случайного прохожего — некоего Киринеянина Симона, шедшего тогда с поля в дом свой.
… И вот распяли Пророка на кресте, и привязали руки его к кресту, а ладони прибили большими гвоздями
железными к дереву креста. Потом подняли крест и укрепили его. Высоко стоял крест на Голгофе, отовсюду был виден, а посему и Пророк мог смотреть в обширную даль, открывавшуюся перед ним.
Под ногами его толпа злословила и издевалась:
— Других спасал, а себя самого спасти не может!
— Если он Царь Иудейский, пусть теперь сойдет с креста, и уверуем в него!
И многое другое обидное и злое кричали ему. А вдалеке стояла безмолвная толпа тех, кто говорил, что верил в него; тех хворых, кого он исцелил от всяческих недугов; тех бедных, кого он накормил… И все молчали, равнодушно или испуганно. Истинно сказано, пуще врага убивающего и друга предающего бойся равнодушного, ибо лишь с его молчаливого согласия и враг убиет, и друг отворачивается.
И вот увидел Пророк Магдалину, стоящую в стороне,
совсем одну и плачущую безутешно. И стало ему жаль ее,
и простил он ей грехи прелюбодеяния и измены: он все еще любил ее и любил, может быть, сейчас еще сильнее, чем прежде…
Но не нашел он в толпе всех учеников своих, а может,
просто уже слеза застила очи его, а смахнуть ее было никак невозможно…
Вечерело, солнце уже зашло, и только кроваво- багровая полоса заката еще жила на небе. В шестом же часу настала тьма по всей земле и продолжалась до часа девятого. Шло время… Два злодея на соседних крестах уже испустили дух. В девятом часу возопил Пророк громким голосом:
— Элои! Элои! ламма савахфани? — что значит: Боже
Мой! Боже Мой!
Для чего Ты Меня оставил? Как можно громче прокричал Пророк…
Будто Господу — если он хочет слышать — не достаточно было бы и тихого шепота! Но не было ответа с небес. Не разверз Элоим уста свои, промолчал…
Пророк же, опять возопив громким голосом, испустил дух.
Какой-то стражник подошел к Пророкову кресту и острием копья поддел его под правые ребра. Пророк был мертв…
И вот затрещал хворост, положенный горкой у подножия креста, огонь осветил ступни его и руки,
напоминавшие сломанные крылья. Языки пламени, как змеи, потянулись к ногам Пророка, но он уже не мог
чувствовать боль, ибо душа его отлетела, Бог знает куда…
Так ушла в небытие (или же в Царствие Небесное?)
жизнь еще одного праведника…
Да… Люди не прощают сделанного им добра…
Катерина. 1948, 9 ноября
Я сижу в поезде Рига-Москва. Вагон СВ, так что мы с
Сережей едем без соседей. Он залез на верхнюю полку и сначала смотрел в окно, а потом быстро уснул. Я же сижу, сна ни в одном глазу. Смотрю на мелькающие за окном огоньки и думаю о прошедших днях, проведенных у Михаила.
Как я и обещала Сереже, мы на первые же праздники съездили погостить к Михаилу. Встретил он нас "по первому разряду", он умеет все красиво устроить.
На машине начальника училища нас с шиком довезли до дома, где живет Михаил. Дом отличный, еще довоенной постройки, из настоящего кирпича, на фронтоне барельеф: рабочий и работница, похожи на Мухинскую пару, которая стоит на ВДНХ. В таких домах в буржуазной Латвии жили рабочие расположенной неподалеку трикотажной фабрики. Ну, может и не совсем рабочие, а какие-нибудь управляющие да начальники, но в городке таких домов много. Может, и вправду, рабочие тоже жили.
Квартира шикарная! В общей комнате на обеденном столе огромнейший букетище дивных хризантем в хрустальной вазе. В нашей спальне еще букетик поменьше. В спальне для Сережи — новенькая кровать и письменный стол- парта, а на стене громадная карта мира, как у Сережи в Москве, но громадная — наверное, раза в четыре больше, во всю стену.
Вечером Михаил принес в судках вкусный ужин из офицерской столовой, на столе оказалось три хрустальных бокала, бутылка "Советского шампанского" для нас и несколько бутылок рижского портера с фарфоровыми
