Эрих Кош - Избранное
И если на работе, в своих комбинезонах, похожих на прозодежду, все они казались ему почти одинаковыми, то на веранде отеля «Империал», тщательно причесанные, в нарядных платьях, они вдруг представали перед ним совсем иными — каждая по-своему привлекательной. Темноволосая Милена Брун — он ее только и запомнил по имени — особенно отличалась от своих приятельниц, полных блондинок. Потом он вспоминал, что уже тогда, в тот вечер, он смотрел на нее с интересом, но без каких-либо определенных мыслей, примерно так, как можно любоваться через стекло витрины на красивую вещь, не собираясь ее приобретать. Собственно, все три девушки казались ему тогда еще детьми, и ему стало неловко, когда младший его товарищ по работе, встретив их всех вместе в ресторане, посмотрел на него укоризненно. В те вечера ему случалось и танцевать с ними, вернее, с маленькой Миленой Брун, потому что ее подруг обычно приглашали молодые люди, сидевшие за соседними столиками. Обнимая ее за талию, он как-то вдруг ощутил, какая она еще по-детски тоненькая и хрупкая, а потом вспоминал, как стукались об него ее маленькие твердые груди под легким летним платьем — точно два язычка веселых и беспокойных пасхальных колоколов. В последний или в предпоследний день практики, когда девушки уже закончили все дела и собирались уезжать, он встретился с ней на террасе перед столовой.
Милена пришла поблагодарить его от имени всех трех практиканток. Ему показалось, что она немножко грустна, как все люди, которым приходится прощаться с морем и с не закончившимся еще летом, предчувствуя дождливую осень, а вслед за ней — холодную зиму. Он пригласил ее присесть и предложил выпить лимонаду или чего-нибудь еще, совсем как предлагают детям в жаркую погоду. Она приняла его приглашение, но подошедшему официанту заказала, надув капризно губы, коньяк, и Лукичу ничего не оставалось, как подтвердить кивком головы ее заказ и попросить коньяк и для себя.
Рабочие и служащие разошлись — кто купаться, кто просто отдохнуть в бараке, и никто им не мешал, и все-таки разговор не клеился. Ему никак не удавалось освободиться от принятого уже покровительственного и насмешливого тона, в котором он привык к ней обращаться, а она, вероятно, чувствовала себя рядом с ним неловко, как на экзамене. У нее было прелестное лицо — овальное, со смуглой, как у креолки, кожей, и, когда он смотрел на нее, ему хотелось точно так же надуть губы, как будто он откусил сочный, но терпкий, недозрелый плод. Она была в простой белой блузке и в темно-синей юбке, туго стянутой у тонкой талии, однако его взгляд особенно привлекали ее руки, лежавшие рядом с его руками на столе и просвечивавшие в лучах заходящего солнца. Они казались нежно-золотистыми и совсем прозрачными. Можно было рассмотреть их тонкую ткань, мельчайшие жилочки и кожу, покрытую пушком, как спелый персик. Он дал ей несколько советов относительно экзамена, предстоявшего ей осенью, она в третий раз поблагодарила его за помощь и за любезность, без которых их пребывание здесь было бы куда труднее и, уж во всяком случае, не таким приятным, а у него неожиданно мелькнула словно сама собой где-то глубоко зародившаяся мысль о том, как жаль, что он не может стать моложе, не может быть неженатым или почему не случилось так, чтобы хоть она родилась чуть раньше, и почему жизнь их не столкнула вовремя и при более благоприятных обстоятельствах. В этом состоянии чистого, возвышенного, почти поэтического восторга ему показалось, что она и есть та, о ком он мечтал еще в юности, а его жена — нечто случайное, но навсегда навязанное ему жизнью; что именно с ней, с Миленой, у него могло бы развиться то теплое и постоянное ощущение близости и гармонии, которое мы в обыденной жизни называем любовью, в то время как все то, что еще существует между ним и его женой, едва заслуживает называться привычкой и самой обыкновенной солидарностью двух людей.
За долгую историю их позднейшей связи он часто говорил ей об этом мгновении, когда он ее впервые по-настоящему заметил, она же, еще в тот день, когда они стали любовниками, откровенно, с оттенком превосходства и почти насмешливо сказала, что она уже в то время была настолько взрослой, что и ей могли прийти в голову подобные «грешные» мысли и что в тот вечер он, в сущности, оказался куда более наивным, чем она. Едва ли, правда, она тогда стала бы для него тем, чем стала сейчас, если бы он сделал первый шаг. Скорее всего, она бы его оттолкнула и скрыла бы свои чувства. Но одно несомненно — в тот день она жалела, что ему не пришло в голову нечто подобное, что он так неловок и — пусть уж он извинит ее за выражение — туповат в этих делах, что он не сумел угадать ее затаенные мысли.
После того он несколько раз встречал ее в Белграде, случайно, на улице, и не всегда одну. Как-то он видел ее в кино — она вошла, опоздав, с красивым молодым брюнетом спортивного вида, а Лукич уже давно сидел рядом с женой, зажатый со всех сторон, держа на коленях пальто и шляпу, в полутьме последних рядов. Другой раз он заметил ее из машины, проезжая Теразие — она переходила улицу, покачиваясь на высоких каблучках, — потом он встретил ее в одном из модных ресторанов, все с тем же видным молодым человеком, элегантно одетую и очень красивую. Затем, года два с половиной спустя после их первой встречи, они столкнулись лицом к лицу на улице, поздоровались остановились, долго не отнимали рук. День был солнечный, на ней было голубое весеннее платье, которое было ей очень к лицу.
— Можете меня поздравить! — сказала она, и он почувствовал, как внутри у него все замерло. Она смотрела на него снизу вверх своими большими, круглыми, всегда широко открытыми и как будто удивленными глазами, в которых отражался яркий свет ясного весеннего утра.
— С удовольствием, — ответил он. — Не знаю, правда, с чем. Вы, наверное, вышли замуж?
— Да нет! — Она даже отмахнулась. — Бог с вами! Я сегодня, вот только что, защитила диплом. Я как раз иду с факультета, и вы — первый знакомый, которому я это сообщила.
— Ну, тогда поздравляю… коллега! Не мешало бы это и отпраздновать!
Они остановились рядом с центральным белградским кафе. Столики уже были вынесены на площадь, разноцветные зонтики защищали от солнца пока еще немногочисленных посетителей; неподалеку оказался свободный столик.
— Найдется у вас время выпить со мной по рюмочке? Помните, как тогда, на веранде, перед вашим отъездом.
Она согласилась охотно, без малейшего оттенка натянутой вежливости. Он стал расспрашивать, как прошел экзамен, как поживают подруги, бывшие с ней на практике. Она рассказала, что обе они уже замужем, а одна так и не кончила факультет. Видятся они редко, говорить не о чем: жизнь разбросала в разные стороны. По площади проходили два приятеля Лукича; он с ними поздоровался, на минуту прервав разговор с ней. Она усмехнулась не без лукавства.
— Надеюсь, я уже не похожа на девочку, и вам теперь не так неудобно, когда ваши знакомые встречают вас со мной.
Было совершенно очевидно, что она видит его насквозь — она его «вычислила», как говорят белградские пижоны. Когда они допили вино и поднялись, она попросила ее проводить. Жила она недалеко, на тихой улице Даничича. И когда он, прощаясь, сказал, что надеется теперь ее увидеть несколько раньше, чем через два года, Милена сама предложила, если он не занят, увидеться в тот же вечер. Он, смутившись и, вероятно, покраснев, с готовностью согласился. Запинаясь от волнения, он сказал, что свободен, зашел на работу, по телефону отменил все намеченные деловые встречи, под каким-то предлогом ускользнул от домашних дел и заехал за ней на машине. Они отправились за город, в Кошутняк. Долго гуляли по парку и вернулись довольно поздно. Выяснилось, что она сейчас одна в квартире — мать и сестра вчера уехали на курорт, — и, когда они подъехали к ее дому, он вместе с ней вышел из машины и запер дверцу. Милена открыла своим ключом парадную дверь, и они поднялись на второй этаж. В тот же вечер они стали любовниками.
Милена оказалась действительно намного взрослее, чем он думал, и все его колебания были совершенно излишними. Лежа рядом с ним в своей комнате, она очень просто и без малейшего стеснения сказала ему, что он понравился ей еще тогда, два с половиной года назад, на море, и что еще тогда ей хотелось, чтобы он вот так был рядом с ней. И вообще, сколько она себя помнит, ей всегда нравились именно такие мужчины, серьезные, решительные и мужественные, немолодые, с сединой на висках, потому что от них исходит спокойствие и уверенность в себе, не то что от всех этих растерзанных, безбородых, прыщавых и к тому же неумытых студентов, с которыми ей приходилось встречаться на факультете. Почему так — она сама не знает, но один приятель — врач — объяснил ей, что в этом выражается неудовлетворенная потребность в защите, которой ей недоставало в детстве, так как она рано потеряла отца. И ее первой любовью и первым любовником был не какой-нибудь однокурсник, как это обычно бывает у студенток, а именно такой человек, почти ровесник Лукича, преподаватель, с которым она встретилась, едва придя на факультет. Кстати, тоже женатый человек, у которого был ребенок.
