Малькольм Брэдбери - Обменные курсы
В коридоре по пути к кабинету госпожи Гоко стоит господин Пикнич в черных очках.
– Вас долго не было, – говорит он. – Мы вас ждали.
– Бренди, пийти быстри, – говорит госпожа Гоко, протягивая ему бокал. – Уже почти времи идти к студенти.
Поднявшись на кафедру, Петворт снова воодушевляется, говоря о вещах, которые так хорошо знает. Аудитория выглядит несколько иначе: слушателей примерно столько же, но прежние лица сменились новыми, светлые – смуглыми, женские – мужскими, гражданские – военными. Только в первом ряду все те же, за исключением одного новоприбывшего, который расположился с краю, спрятавшись за «Пъртыуу Популятууу»; впрочем, брюки в узкую полоску позволяют сделать кое-какие догадки; на последнем ряду по-прежнему си-Дят Стедимен и Катя Принцип.
– Думаю, мы позволи вопроси, – говорит госпожа Гоко после того, как Петворт садится и смолкает одобрительный стук. – А также критицизьми. Знаете, профессори Петворти, мы всегда критичніі, в соответствии с нашими революционни принципи.
Следует долгая пауза, потом несколько вопросов. Доцент с бородкой клинышком встает, чтобы на английском заклеймить английский язык как орудие капиталистического гнета; мисс Мамориан тоже встает и говорит, что образ мыслей неправильный; господин Пикнич замечает, что в лекции не раскрыта гегемония сил, определяющих процесс, о котором в ней говорилось.
– Профессори Петворти, – говорит госпожа Гоко, – вы прочли нам замечательни лектори, очень важны для всех, кто изучает английски. Мы ради, что вы говорили ее очень хорошо. Вы слышали очень хорошие критицизми, и мы верим, что ваш визити пройдет не напрасни. Мы верим, что вы измените ваши теории, и все останутся в выигрыши.
– Теории существуют для того, чтобы меняться, – говорит Петворт.
– Так что спасиби за прекрасни лектори, и позвольте сказать, что в этой страни мы делаем лингвистични революсьон, с целью создати истинно народни язык в ногу со времи. Надеемся, вы его изучи.
– Обязательно, – отвечает Петворт.
Пока он идет к выходу, в аудитории, кажется, начинается диспут; Пикнич стоит за кафедрой и обращается к студентам на языке, которого Петворт не понимает. Однако у него другие дела.
– Наверно, я напрасни сказала про языкови революсьон, – говорит госпожа Гоко. – Но вы лингвисти, я думала, вас интереси.
– Да, очень, – отвечает Петворт.
– Я хотели сказать вам больше за обеди, который организуй факультети.
– А, понятно.
– Итак, мой друг, – говорит человек, прятавшийся за «Пъртыуу Популятууу» – не кто иной, как Плитплов. – Это была очень хорошая лекция о буржуазной лингвистике. Разумеется, критицизмы мадам Гоко и других весьма сильны.
– Очень, – подхватывает мисс Мамориан.
– Надеюсь, вы извините, что я пропустил часть ваших мудрых слов, – продолжает Плитплов. – Как я сказал вам вчера на неком приеме, у меня множество обязательств.
– Вот как, на приеме? – восклицает Любиёва. – Вы поели и легли спать, совсем один? Я больше так не думаю, товарищ Петвурт.
– О, мадемуазель Любиёва, – говорит Плитплов. – Приятно видеть вас в нашем университете.
– Думаю, вы видели меня здесь и раньше, – отвечает Любиёва. – Может быть, вы забыли, потому что у вас болит голова. Я не думаю, что прием ей помог. Он не помог лицу товарища Петвурта.
– Меня зовут Стедимен, – говорит Стедимен, подходя к Любиёвой. – Насколько я понимаю, вы – переводчик мистера Петворта.
– Меня нельзя обвинять за мистера Петвурта, – с жаром произносит Любиёва, – я пытаюсь делать его хорошим, а он безобразит. Откуда вы его знаете?
– Дип-дип-дип, – отвечает Стедимен.
– О, мистер Петвит, какая хорошая лекция, – говорит некая писательница, подходя. – Знаете, я почти всё поняла.
– Вы друзья? – спрашивает Пикнич, вставая рядом с Пет-вортом. – Как вы познакомились? Кто кого знает?
В темном коридоре собралась почти вся галерея здешних знакомых Петворта. Он смотрит, как эти люди разговаривают между собой, усиливая его смущение, раскрывая или усложняя его ложь; он больше не знает ответа.
– Так вы мистер Плитплов? – восклицает Катя Принцип. -Я с интересом читаю ваши статьи в газетах.
– Спасибо, – отвечает Плитплов.
– А вы – Катя Принцип? – восклицает госпожа Гоко. – Мы очень вам ради!
– Ой, смотрите, вот и мадемуазель Любиёва, – говорит Катя Принцип. – Вы видите, я не заблудила мистера Петвита и довезла его до отеля.
– Вот как? – отвечает Любиёва. – Думаю, хорошо, что завтра он уедет из Слаки.
– Надеюсь, вы организовали ему хороший обед, он так замечательно прочел лекцию, – говорит Катя Принцип.
– Обед организовала госпожа Гоко, – вставляет Петворт.
– Нет, – отвечает госпожа Гоко, – я сказали, что хотели устроить обеди, но это неможно. Маркович приболей, он один может тратить факультетскыіі фонди.
– Так обед отменяется? – спрашивает Катя Принцип.
– Тогда найдем ре-ре-ресторан, – предлагает Стедимен.
– Я не могу идти, – отвечает госпожа Гоко, – много дели в университета.
– Я знаю хорошее место, – говорит Плитплов.
– Какое? – спрашивает Пикнич.
– Идемте с доктором Плитпловым, – говорит Любиёва. – Будем надеяться, его голова получшала.
– Мы очень много узнали, – произносит госпожа Гоко, пожимая Петворту руку. – Большии спасиби.
– Точно Вордворт? – спрашивает мисс Мамориан, когда аспирантки в вязаных кофточках выстраиваются, чтобы обменяться с ним прощальным рукопожатием, а Пикнич делает последний снимок для своей и без того уже непомерно большой коллекции.
И внезапно оказывается, что мероприятие закончилось, как это обычно и бывает с официальными мероприятиями. Остатки компании спускаются по большой каменной лестнице в сумрачный вестибюль – впереди Стедимен и Любиёва, беседуя, может быть, о его вчерашней эскападе, за ними Петворт, Катя Принцип и запыхавшийся Плитплов.
– Итак, ваша лекция прошла очень хорошо, – говорит Плитплов. – Может быть, за обедом я смогу дать несколько советов по вашему улучшению. Наши научные стандарты очень высоки, и мы ждем особой четкости анализа.
Вахтеры смотрят сквозь стекло будочки, как компания выходит из здания; на ступенях стоят несколько студентов с портфелями.
– Мне она тоже показалась интересной, – говорит Катя Принцип. – И, думаю, для меня вы говорили немножко медленно.
– Вы всегда замечательного качества, – продолжает Плитплов, – но, разумеется, в нашем контексте станут заметны несколько диалектических погрешностей. Мы не такие прагматики, как британцы. Определенно я не сделал ошибки, когда сюда пришел. Вы прекрасно знаете, что не уронили себя в грязь.
Они выходят из-под колоннады на залитую солнцем площадь. На другой ее стороне высится статуя Хровдата, этого слакского Вордворта, национального поэта, который, как многие национальные поэты во всех таких странах, был революционером-романтиком, переводил Шекспира и Байрона, писал пьесы, боролся с восточным и западным иноземным гнетом, с турками или австрияками, с македонцами или шведами, дружил с Кошутом, сражался и декламировал стихи на баррикадах 1848 года, бежал за границу, тайно вернулся из эмиграции с помощью друзей-подпольщиков, собрал свежие силы, вышел на битву и пал со словами последней, самой героической поэмы на устах; сейчас по бронзовой голове расхаживают голуби, а компания, сыпля подробностями, смотрит на него через площадь.
– А теперь поедим все вместе? – спрашивает Плитплов. – Предлагаю идти за мной.
– А по-моему, хороший ресторан есть вон там, – говорит Любиёва, отходя от Стедимена и его зонтика.
– Уж простите, но это мой университет, – возражает Плитплов. – Я знаю, что вот в ту сторону есть хороший балканский ресторан.
– Ах тот, – говорит Любиёва, – там всё острое и часто вообще нет еды.
– Я знаю в городе душ… душевный ресторанчик, – вмешивается Стедимен. – Кажется, там берут «Американ Экспресс».
– Ладно, всё зависит от того, что люди хотят есть, – говорит Любиёва. – Товарищ Петвурт, чего вы хотите? Острое или пресное?
– Рыб или мяс? – спрашивает Плитплов.
– Традиционное или современное? – подхватывает Любиёва.
– И во всех этих местах нет еды, – шепчет Катя Принцип,
– Ресторанчик в городе вполне недурной, – говорит Стедимен. – Хоть я и не знаю, как отсюда туда попасть.
– Этот лучше, – уверяет Плитплов.
– А тот дешевле, – возражает Любиёва.
И так перед колоннадой университета маленькая компания, как часто случается с маленькими компаниями, превращается в комок разнонаправленных воль, когда ни один не хочет уступить, но и не желает обидеть никого другого, поэтому никто никуда не может пойти.
Петворт стоит, и тут на его локоть ложится рука.
