Борис Фальков - Тарантелла
— А если вы нормальный язык понимать разучились, и предпочитаете богохульствовать при помощи аллегорий — то пожалуйста, вот вам моя аллегория. В ней намного правдивей описываются ваши мёртвые боги с их мощью. Она не из Физиолога, нет, из Metamorpho… не Ovidius Naso ли, кстати, у вас под рукой? Ну и не важно, я и так отлично помню эту сказочку ещё одного эпилептика, можно подумать — все они пишут книжки, которого выгнали на край света и заперли там, чтоб он не смог больше… появляться в обществе нормальных людей на их родине. И правильно сделали.
— На край света? Ну, если вы так называете родину своего папочки — это ваше дело. Только ему ведь, по вашим же словам, удалось оттуда сбежать! Значит, сегодня эта мера предосторожности не гарантирует, что изгнанный не появится в нашем обществе… Слушайте, а вдруг он и сюда явится?
— Сегодня! Почему же это именно сегодня не гарантирует!
— Я имею в виду, а вдруг он явится сегодня? Но давайте вашу аллегорию, ваша очередь… А я послушаю.
— Дочь речного бога Инаха, девственница Ио, — продекламировала она с отвращением, будто и впрямь читала в сотый раз накрепко выученное напамять, стала жрицей богини Геры. Гера приставила к Ио, к её девственности, если опять же быть современным, стоглазого сторожа… Аргуса! Вот уж не знала тогда, насколько точное имя подобрала… Но продолжим: по слухам, Ио вскоре сошлась с самим Зевсом, мужем Геры, и потому Гера начала ей мстить. А на деле, не по слухам, это Зевс убил сторожившего Ио стоглазого стража, потому что тот мешал его домогательствам. А мешал он не потому, что был такой уж неусыпный, а потому что сам уже был любовником Ио. Красивая, полная сил девочка, один на один с полным власти над нею сторожем, далеко не евнухом: стоглазый — это ведь тоже метафора, говорящая о его мужской мощи, такую метафору поймёт и самый тупой четырёхглазый, вросший задом в стул безногий петух. Днём и ночью в пустом доме, в соседних комнатах… да как же им не сойтись? Итак, Зевс, домогаясь отбрыкивавшейся Ио, употребил всю свою мощь, употребил своё самое тяжёлое копьё: насилие. Так он был разъярён тем, что Ио не давалась ему. Её друга он зарезал. Саму девочку превратил в корову. Отделил от остальных людей и всего живого. И продолжил одиночить её дальше: погнал её гневом своим, это снова такая метафора, она означает кнут — но и кнут может служить метафорой для… но эту даже и вы способны расшифровать.
— Способен, — подтвердил он. — Похоже, и вы делаете открытия, прошу прощения за мои несправедливые упрёки. Стало быть, и вы не прочь переписать наново какую-нибудь старую книжку, чтобы выкрикнуть то, о чём она так наглядно умолчала, и заодно ещё разок подстроить прошлое под свои теперешние нужды. Я ж говорил, умолчания ясней всего откровенничают об укромном. Или, постойте, откровения теперь упорядоченно рассылаются по университетам и гостиницам поровну, чтоб никого не обидеть? Пропало дело, и этот процесс централизован, есть, наверное, и соответствующее министерство. Но тогда из этого следует… Господи, неужто мы с вами и впрямь одного типа?
— Следует то, что Зевс продолжал домогаться Ио, шантажировал её и всячески длил её мучения, чтоб та всё-таки далась. Но та продолжала не даваться ему. Бежала прочь от него всё дальше и дальше, так что бег стал её жизнью, а она вечной беглянкой. Так бывает в страшном сне: перебирают ногами на одном месте — и ни с места, вот как я тут у вас. Ни с места! Хотя, вроде, и мелькают мимо разные пейзажи и страны. Именно так принуждают бегать ваши мёртвые бессмертные боги, на одном месте. В расчёте, что выдохнется сопротивление вместе с бегуньей. А чтобы она живей двигалась, Зевс наслал на неё eine Bremse, постоянно и жестоко кусающую её. Зудящую, гудящую над ней по-шмелиному. Чтобы die Bremse подкалывала корову ещё и своей метафорой, и та побыстрей перебирала копытами в своей пляске… Как, кстати, называется это насекомое по-итальянски?
— Начто оно вам? И так сойдёт, валяйте дальше…
— Вот-вот, так и следует думать дилетанту: сойдёт и так. А я профессионал, если помните…
— Хорошо: пусть будет — порхающая куколка, осьминогая нимфа, на всех языках она называется Парка. Так что, летающий тарантул вас устроит? Хм, заметьте, вовсе не так глупо, как кажется… Последний вариант мужского рода, по меньшей мере.
— Да, мужской род больше соответствует истине. Становится неприкрыто ясно и без помощи padre, чего этот скотоложец Зевс домогался от коровы своим копьём. А точнее — хоботом, давно переросшим его собственные размеры. В этом переводе его здоровенного хобота уже никакими резиновыми метафорами, самыми безразмерными, не прикроешь, никаким презервативом от него не предохранишься. В таком варианте перевода содержится и ваше полное признание в том, чего вы добиваетесь от меня, вы все…
— … скотоложцы, — подсказал он. — Но разве это уголовное дело, профессионал? Может, скотам это приятно. Может, все вы только о том и мечтаете, тупо пережёвывая свою жвачку, только для того и жиреете… вы, сторона страдательная.
— Страдающая! — хмуро подправила она, нисколько не смутившись своим ляпом. Не те теперь времена, когда её могло смутить одно лишь неловкое упоминание о трансвеститах, не те. — Именно так: превращая Ио в животное, Зевс превращается в отвратительное животное и сам. В крокодила, в кусающую саму себя ехидну, в… вот этого вашего летающего тарантула. И это превращение неизбежно, посмотрите на себя, поглядели бы вы на моего папочку! О! Вот кто действительно похож на Зевса, с его львиной благородной наружностью!
— Бычьей, — подправил и он, несколько раздражённо. Ещё бы, конторка вот-вот развалится от ударов её копыт. — Вы-то, бедняжка Ио, всего лишь корова, не забудьте. Отнюдь не львица.
— Да вы все похожи друг на друга, не отличить! Вы все — близнецы, одинаковые огромные летающие хоботы, которым делать больше нечего, кроме как пытаться засадить его в корову, своё же создание, своего детёныша. Вот так любящие папочки! Да, этот ваш Зевс, папочка вашей цивилизации, и вы все — его детки, ничего другого из себя и не представляете, вы все лишь головастый половой орган! А бедная корова, возмущённая подлыми домогательствами добрых папочек, потерявшая от омерзения рассудок, облитая собственным вонючим навозом, ибо вы не даёте ей передышки, даже чтобы по-человечески оправиться… А бедная девочка, сбегая от вас, мчится и мчится дальше, тряся вспотевшими вздувшимися боками, без остановки скитается, где попадя, из страны в страну… Прекрасная иллюстрация ко всей вашей гуманной цивилизации, титульный её лист, не правда ли! Начал-то ваш папочка Зевс не с Ио, к тому времени он все приёмы уж отлично освоил. Этот азиатский тиран сначала хорошенько потренировался на корове Европе…
— Что-то не похожа ваша сказочка на аллегорию… И стиль подачи не соответствует жанру, никакой отстранённости, слишком много личного. Неужто мы, наконец-то, имеем дело с вашей подлинной предысторией?
— Да конечно же всё это моё личное, как и всякой женщины! Большого ума, как у вашего padre, не требуется, чтобы понять, достаточно знать язык не аллегорий — а простой, ваш родной итальянский: разве не значит на нём Ио просто я? Пусть вас не смущает другое ударение, его запросто можно переместить обратно, говорю вам как филолог, содержание от того не пострадает…
— Ещё лучше сделать оба ударения сразу, тогда оно ещё и выиграет. Я имею в виду, тогда это имя может применить к себе каждый. Я ж говорил, ничего особенного, лично ваши потери невелики.
— Вот я и применяю: и за мной гонятся, и надо мной вечно кружатся… вы все. И тот же зуд, гудение, и та же вибрация в унисон ему — этому голосу преследующего жертву Зевса.
— Я имел в виду — каждый, не только женщины… Но ваш папочка, оказывается, дважды насильник! Насильно родил, не спрашивая у вас разрешения, и только чтобы снова изнасиловать… Ну и семейка! Или это неправда, и вы всё выдумали? Может, и эту легенду вам придумали в вашем университете?
— Выдумала? От выдумок не умирают, а я хотела умереть, от отчаяния. Но нам и умереть-то не дают, держат под рукой неотложку со всеми её пыточными инструментами! Неудивительно, что в конце концов даже самая коровистая из коров Ио сама начинает пылать гневом. Её отчаяние преображается в ярость и в свою очередь — преображает её саму. Те же домогательства, которые привели её в отчаяние, придают ей силы. Её бока начинают сиять звёздным светом, рога позлащаются, благовонное дыхание пламенно пышет из мраморных ноздрей… Вся она, только что из обычного мяса и костей, становится волшебным тиглем алхимика, в котором всякий мусор переплавляется в золото. И вот, корова переплавляется назад в человека, чего не предусмотрел тупой Зевс.
— Или наоборот — именно это и предусматривал?
— Какая разница? Если увидев это, он сменяет свой гнев на милость, и оставляет бедную девочку в покое. Так будет и со всеми вами, никуда не денетесь: ваше время истекает. Правда, с Ио это случилось уже в Египте, куда она успела добежать через все пустыни, но рано или поздно из Египта возвращаются все. Благословенная страна, этот Египет: там, за границами его азиатского отечества, Зевс, очевидно, не имеет такой полной власти. И отлично, потому он вынужденно и подтверждает новообретённый Ио человеческий облик, облик прежней, красивой девочки.
