Макс Фрай - Русские инородные сказки 2
Через несколько дней мы увидели сильно изрезанный берег.
Мы шли вдоль него галсами. "Ползучий Нидерландец" приближался к нам в тёмное время суток, а днём неразличимой точкой маячил на горизонте.
Наконец, в самый ответственный момент, когда нервы натянулись как жилы, а неизвестность выпала в осадок, Капитан прошёл в каюту и отворил капитанский шкаф.
В шкафу висела аккуратно отглаженная рубашка — та самая, в которой он родился много лет назад.
Капитан облачился в неё и стал просто рубаха-парень. Затем он достал из ящика стола председательский колокольчик.
Колокольчик дрогнул и зазвенел всеми цветами радуги.
И мы поняли, что лёд тронулся.
Первым признаком потепления появились мухи. Может, конечно, у нас что-то протухло, но хотелось верить в лучшее. Одна из этих мух нас перекусала. Часть экипажа нас заснула, а часть начала веселиться и играть как дети.
Мы витали в облаках и строили там замки. Но радость была не беспочвенна — то был не знак, а знамение.
И действительно вечером того же дня мы достигли искомого берега. Мы достигли того места, где уже были видны берега Ставриды, колосились горы этой невиданной страны, набухали её почки и цвели её озёра и реки. Наш труд пропал не даром.
Там, невидимый ещё глазу, ждал нас Золотой Срун, сам не ведая того.
Берег был всё ближе. Скоро стало видно, что на этом берегу стояла Коломенская Верста, цепляясь за облака. На ней, однако, не было никаких явных цифровых обозначений.
Капитан задумался.
— Скажите, Кондратий, — спросил он, окончив задумываться и раздумав, — кто, по вашему мнению, тут живёт?
Рылеев, впрочем, спал. Себастьян Перрейра, решив снова послужить обществу, вынул у него из-за пазухи изящный сафьяновый томик и прочитал вслух:
— Племена, эти многочисленны и загадочны, как население Средиземья. Местность подальше на этнографических картах заляпана зелёным помётом точек, означающим редкое население. Севернее живут нганасаны, южнее на карте красные кружки кетов, тех, что зимой в окна землянок вставляли льдину. А вот эвы, живущие также и в Китае топают оленьими камосами по серому цвету карты. "Их обеспеченность оленями была невелика" — скорбно вздыхают о них справочники. Ламуты и сами называющие себя «орочель», что значит «оленные», имеют в загашнике, за плечами и в сундуке культ медведя, тайги, огня воды и солнца. Многочисленные долганы, селькупы, ворочаются сейчас ближе к нам. Жёлтый цвет на моей карте присвоен племенам даргинцев и шорцев. Есть тут и каргасы. Языки их всех спутаны и исчезающи — как исчезающи они сами. Сгинувшие от болезней сымско-касские кеты, что осенены крестом, но духи и дух анимизма до сих пор гуляют над их лесами, дымной памятью об исчезнувших. Около большого озера карта окрашивается салатным цветом — цветом ленточек на ветках близ священных мест — родников и камней.
И повсеместно здесь отмечены в проживании люди, называющие себя русскими, народность, куда более загадочная, чем маленькие ежи, притворившиеся северными оленями.
Мы переглянулись с гордостью.
Переглянулся даже Себастьян Перрейра, решив отныне навсегда зваться Егоровым. Или, хотя бы принять двойную фамилию.
На берегу стоял храм Свечки и Кочерги. Двери его были заперты, настоятель, а равно и прихожане отсутствовали.
— Экуменисты хреновы, — Наливайко пнул дверь, и мы начали искать местного жителя или, хотя бы, телефонную книгу.
На пустой площадке стояла огромная колода и не менее огромный пень.
— Это метафора бытия, — сразу сказал Кондратий Рылеев.
Но обнаружилось, что мы всё же не одни. Из-под колоды резво выползла подколодная змея. Сразу было видно, что это настоящий Гад Полосатый.
Змея посмотрела на нас и снова спряталась.
— Нет, это больше, чем метафора, — сказал Кондратий Рылеев. — Это Знамение. Я вернусь на корабль.
И сколько мы не упрашивали его, он исполнил своё намерение беспрекословно, точно и в срок.
— Мы вступаем на особое пространство, территорию неожиданностей и случайностей, — сказал Носоглоточный. Он должен был сказать это по долгу службы, и, сказав, счёл свой долг исполненным.
Мы радостно согласились, что только это нам и нужно. Действительно, случайности и неожиданности — о чём ещё только и можно мечтать.
И мы приступили к ним с упованием.
XXXIКондратий Рылеев, верный Знакам и Знамениям, больше не хотел сходить с корабля. Мы, правда, поняли, что он просто боится разочароваться. К тому же кому-то надо было остаться за старшего и привести корабли в бухту, поближе к Дарьиной роще.
Вот он о чём-то посоветовался с нидерландским капитаном, и они решили не сходить на берег.
Впрочем, поскольку мы собирались забрать с собой Золотого Сруна, Кондратий Рылеев надеялся рассмотреть подробнее и пристальнее нашу добычу позднее.
Мы же решили большую часть пути сделать по суше. И эта суша стоила того.
Перед нами был весь мир. Здесь, на острове, к которому мы плыли столько лет, было всё — и арбузные груди, и мослы с козлами.
Здесь были грецкие орехи и брюссельская капуста, бенгальские огни и краковская колбаса, исландская сеть и чешское пиво, бразильский кофе и шведские спички, французская любовь и русская водка, восточные сладости и западный образ жизни, банановые шкурки и бешеные огурцы.
Чем дальше мы продвигались, тем более пересечённой была местность. Она прямо-таки была иссечена и зачёркнута.
Не задорого мы наняли провожатого и следующим утром отправились в путь. Перед нами лежала скатерная дорога, кюветы были расшиты крестиком, осевая линия — гладью, а кое-где дорога хранила следы от еды.
XXXIIПеред нами простирались предгорья среднего класса. На горизонте сияли восьмитысячники высшего света. Раскинулась перед ними равнина пролетариата.
Были тут и крестьянские низменности и урочища, скальники и обрывы Растиньяков.
А где-то вдали, отражённая лишь на карте, зияла Марианская впадина бомжей.
На плоскогорье мы увидели широкую белую полосу. Она шла по холмам, спускалась вниз, поднималась наверх, и со стороны этой полосы раздавалось громкое чавканье.
— Это что? — спросили мы провожатого.
— О! — отвечал он, и голос его дрожал, — это Широкий читатель.
— Что-то не похож он на читателя, — сказал Боцман Наливайко.
— Это совершенно не важно, на что он похож. Собственно, никто его не видел. Что вы, видели в глаза Широкую Масленицу, что смотрели ей в глаза? А? А видели Длинный Рубль? Но сколько глупостей совершают люди, чтобы подержать Длинный Рубль в руках. Сколько из людей погибло от этого желания. Одним словом, давайте держаться в стороне, иначе мы вдруг станем доступны Широкому Читателю, а ни один человек после этого живым не возвращался.
Путь до Дарьиной Рощи был долог. Тянулись перед нами глухие окольные тропы.
Наконец, мы вступили в горы Ставриды.
Потом мы прошли ещё дальше и увидали Дарьину Рощу.
Она была невелика — всего три сосны. Правда, за этими деревьями совершенно не было видать леса.
В середине этой рощи на дереве что-то виднелось.
Тяжело было так — разом — завершить наше путешествие. Ведь когда цель близка, понимаешь, что путь к ней сам по себе был бессмысленным подарком судьбы. И мы, разбив лагерь на опушке Дарьиной рощи, стояли в нём до лета.
Когда же подошёл срок, отгрохотали майские грозы, закуксился июньский дождь, мы вспомнили о Золотом Сруне.
— Какой сегодня день? — спросил капитан, отряхая брабантские манжеты своего парадного кителя.
— Четверг, — ответил ему неизвестно кто.
— Отлично! — бодро крикнул Капитан. — Дождь уже кончился. Приступаем!
Поднявшись с ягодиц и колен, как были, мы приступили к нашей цели с упованьем.
Мы запели:
Как алконавты в старину,
Спешим мы, бросив дом,
Плывем, тум-тум, тум-тум, тум-тум,
За Золотым Сруном…
Затрещали под нашими ногами сухие ветки, свистнули раки в проёмах близлежащих гор, и, наконец, мы вышли к огромному дереву.
На дереве действительно сидел Срун. Воняло вокруг гадостно, даже подойти ближе было тяжело.
— Н-да, — сказал Боцман Наливайко.
А Всадница Без Головы воскликнула:
— Но он же не золотой!
Женщины вообще очень часто говорят мужчинам обидные слова.
Срун печально поглядел на нас.
Мы ждали объяснений, нервно притоптывая ногами.
— Сначала я был золотым, и прославился этим. Но потом меня долго и много трогали и хватали, тем самым они стёрли всю мою позолоту. Некоторые норовили вытирать меня полотенцами, носовыми платками и туалетной бумагой — так от этого стало ещё хуже.
— Ну что, будем требовать желаний? — спросил Перрейра. — Одно на всех, и не будем стоять за ценой? Или такое, чтобы никто не ушёл обиженным? Как у нас с общечеловеческими ценностями и гуманизмом, а?
