Дафна Дю Морье - Полет Сокола
— Мне нечего вам прощать, синьора, — сказал я. — Напротив, мне следует перед вами извиниться. Я услышал от Джакопо, что вы и ваш муж дома, что вы вернулись поздно вечером, и я не посмел бы беспокоить вас в первое же утро и в столь ранний час, не будь дело таким срочным.
— Срочным? — повторила она.
В музыкальной комнате наверху зазвонил телефон.
У нее вырвался раздраженный возглас, и, почти шепотом извинившись, она собиралась выйти из комнаты, когда услышала над головой медленные шаги. Телефонные звонки смолкли, и до нас донеслись приглушенные звуки мужского голоса.
— Произошло именно то, чего я так не хотела, — сказала она мне. — Стоит моему мужу начать подходить к телефону и разговаривать сперва с одним, потом с другим… — Она не договорила и стала прислушиваться, но сверху почти ничего не было слышно. — Бесполезно, — она пожала плечами. — Он снял трубку, и я ничего не могу сделать.
Мне было тяжело сознавать, что я доставляю ей неприятности. Более неподходящее время для визита трудно было бы выбрать. Темные круги у нее под глазами говорили об усталости и нервном напряжении. В воскресенье вечером их не было. В воскресенье вечером весь окружающий ее мир мог бы погибнуть.
— Как ректор? — спросил я.
Она вздохнула.
— Настолько хорошо, насколько это возможно в подобных обстоятельствах. То, что случилось в начале недели, было для него настоящим ударом. Но вам уже известно… — Она вспыхнула, и краска пятнами залила ее от природы бледное лицо. — Ведь именно с вами я разговаривала во вторник вечером, — сказала она. — Альдо мне сказал. Он потом мне звонил.
— За это я тоже должен принести вам свои извинения, — сказал я. — То есть за то, что положил трубку. Я не хотел вас смущать.
Она перебирала письма на столе и стояла спиной ко мне. По ее жесту я понял, что продолжение этой темы было бы нежелательно. Моя миссия стала еще более затруднительной.
— Вы говорили, — сказала она, — что имеете сообщить мне нечто срочное?
Голос наверху стал звучать громче. Слов мы не могли разобрать, но было совершенно очевидно, что начался долгий разговор.
— Наверное, мне стоит подняться наверх, — озабоченно сказала она. — За последние дни столько всего произошло. Профессор Элиа…
— Значит, вы уже слышали? — спросил я.
Она всплеснула руками и стала ходить взад-вперед по комнате.
— Сегодня утром в первом же телефонном звонке мужу представили крайне преувеличенный отчет о том, что случилось во вторник вечером, — ответила она. — Он узнал об этом не от самого профессора Элиа и не от профессора Риццио, а от одного из сплетников, которыми кишит это место. Но как бы то ни было, вред причинен. Муж страшно расстроен. Немного позднее сюда собирается прийти ваш брат, чтобы все ему объяснить и хоть немного успокоить.
— Синьора, — сказал я, — как раз об Альдо я и пришел поговорить с вами.
Она вся напряглась, и ее лицо превратилось в маску. Лишь глаза предательски выдавали ее волнение.
— О чем именно? — спросила она.
— Фестиваль, — начал я. — Я слышал, как брат говорил со студентами о фестивале. Он стал для них такой же реальностью, как и для него, что очень опасно. Я думаю, фестиваль надо отменить.
Беспокойство исчезло из ее глаз. Она улыбнулась.
— Но ведь в этом все дело, — сказала она. — Это всегда так. Ваш брат сочиняет сценарий. Он делает его таким живым и реальным, что каждый участник чувствует себя подлинным историческим персонажем. В прошлом году так было со всеми нами. И результат был просто великолепен. Вам это скажет любой.
— В прошлом году меня здесь не было, — сказал я. — Но я знаю, что в этом году все будет иначе. Во-первых, действие будет разворачиваться не в герцогском дворце, а на улицах. Студенты будут сражаться на улицах.
Все еще улыбаясь, она смотрела на меня с явным облегчением оттого, что я не затронул тему ее отношений с Альдо.
— В прошлом году мы тоже шли процессией по улицам, — сказала она. — Точнее, шел мой муж, изображавший папу Клемента, со своей свитой. Я была среди дам и кавалеров, которые ожидали его во дворе герцогского дворца. Обещаю вам — не будет ничего такого, чего следовало бы бояться. Полицейские к этому привыкли, все пройдет спокойно.
— Разве восстание может пройти спокойно? — спросил я. — Разве студенты, а им, как говорят, будет выдано всевозможное оружие, могут контролировать свои действия?
Она всплеснула руками.
— Они и в прошлом году были вооружены. И уж конечно, если кто-нибудь из них слишком увлечется, его быстро остановят. Не сочтите меня слишком черствой, Бео, но мы уже три года устраиваем в Руффано такие фестивали. То есть мой муж устраивает с помощью вашего брата. Они знают, как проводить подобные мероприятия.
Все было бесполезно. Моя миссия потерпела неудачу. Точнее, была напрасной. Ничто ее не убедит, кроме прямого предательства Альдо с моей стороны. Рассказа о том, что я услышал из его собственных уст накануне вечером. Но то был запрещенный прием.
— По-моему, Альдо изменился, — сказал я, пробуя сыграть на другой струне. — Стал более мрачным, более циничным. Смех и веселая болтовня сменяются внезапным молчанием.
— Вы не виделись с ним двадцать два года, — напомнила она мне. — Это тоже надо принимать во внимание.
— Взять хотя бы вчерашний вечер, — не сдавался я. — Только вчерашний вечер. Я показал ему старое письмо нашего отца, которое случайно нашел в одной из книг библиотеки. Письмо к крестному отцу и врачу Альдо, в котором говорится, какой он прекрасный малыш. Я думал, Альдо будет приятно. Я прочел ему письмо. Он не сказал ни слова и уехал.
Ее терпеливая, почти соболезнующая улыбка сводила меня с ума.
— Возможно, он был слишком растроган, — сказала она, — и не хотел, чтобы вы это заметили. Он был привязан к вашему отцу, а ваш отец очень гордился им? Во всяком случае, я всегда так думала. Да, пожалуй, я понимаю, почему он забыл с вами попрощаться. Возможно, Бео, он и кажется вам несколько циничным, но это только на поверхности. На самом деле…
Она замолкла: внезапно вырвавшиеся наружу чувства не оставили и следа от ее кажущейся холодности и сдержанности. Наверное, подумал я, именно так она выглядела в воскресенье вечером, когда Альдо, пожелав мне доброй ночи, вернулся в музыкальную комнату; в тот вечер, когда мотороллеры с ревом объезжали город, а замаскированные студенты врывались в женское общежитие, чтобы учинить шутовское насилие над синьориной Риццио. «Жена наиболее уважаемого гражданина пала жертвой любострастия». Вставал вопрос — которого? В ответе я не сомневался.
— Прошу прощения за то, что я отнял у вас столько времени, — сказал я. — Когда увидите Альдо, пожалуйста, не говорите ему о моем визите. Но попросите его быть осторожным.
— Непременно, — ответила она. — К тому же мой муж захочет подробнее узнать программу фестиваля, хотя, возможно, состояние здоровья не позволит ему самому принять в нем участие. Послушайте…
Телефонный разговор наверху закончился. В комнате, а затем на площадке послышались шаги.
— Он идет вниз, — сказала она. — Ему нельзя спускаться и подниматься по лестнице. — Она быстро подошла к двери и обернулась. — Он не знает, кто вы. — Ее щеки порозовели. — Я имею в виду ваше родство с Альдо. Я сказала ему, что кто-то пришел по делу, я и сама не знала точно, кто именно.
Ее чувство вины передалось мне. Я последовал за ней к двери.
— Я пойду, — сказал я.
— Нет, — возразила она. — Не сейчас.
Мы вышли в холл. Ректор уже прошел половину лестницы. Это был мужчина неопределенного возраста от пятидесяти пяти до семидесяти пяти лет, широкоплечий, среднего роста, седовласый, с прекрасными глазами, не утративший красоты, которой он отличался в молодости, хотя цвет его лица и говорил о недавно перенесенной болезни. Сразу было видно, что это один из тех людей, которые с первой же встречи вызывают симпатию, уважение и даже привязанность. Я почувствовал себя еще более виноватым.
— Это синьор Фаббио, — сказала жена ректора, когда тот, увидев меня, замедлил шаги. — Он пришел с сообщением из библиотеки, где работает ассистентом. Он как раз собирался уходить.
Я понял, что ей не терпится, чтобы я поскорее исчез. Я поклонился. Ректор поздоровался со мной наклоном головы.
— Надеюсь, не мое появление послужило причиной вашей спешки, синьор Фаббио, — сказал он. — Прошу вас, останьтесь. Мне бы хотелось услышать про новую библиотеку, разумеется, если вы можете и мне уделить несколько минут.
Я снова поклонился, следуя вдруг пробудившемуся во мне инстинкту групповода. Синьора Бутали покачала головой.
— Гаспаре, врачи говорят, что тебе не следует ходить по лестнице, — возразила она. — Я слышала, как ты подошел к телефону. Надо было позвать меня.
