Джонатан Коу - Какое надувательство!
Он еще раз прочел бумажку и отдал ее мне.
— Нет, Майкл. Мне она больше без надобности. В любом случае я выучил ее наизусть.
— Вы разве не хотите химически анализировать ее или что-то? Искать невидимые чернила?
— Насколько причудливые идеи приходят вам в голову, когда речь заходит об искусстве сыска, — сказал Финдлей. — По сравнению с ними мои методы выглядят весьма прозаическими. Верно, я вас разочаровал.
Сарказм был скорее добродушным, чем ледяным, поэтому я решился подыграть:
— Это правда. Я вырос на диете из Эркюля Пуаро и Шерлока Холмса. Даже сам писал детективные рассказы — когда был маленьким. Разумеется, я надеялся, что вы окинете записку беспристрастным взором знатока, потом переведете взгляд из-под полуопущенных век на меня и произнесете нечто внушительное. Например: „Это — единственное в своем роде, мой дорогой мистер Оуэн. Весьма и весьма“.
Он улыбнулся.
— Ну, не все потеряно, Майкл. У нас еще осталась работа, которую мы можем выполнить вместе, целые горизонты изысканий, а кроме того… — Он вдруг замолк — довольно неожиданно, — и в глазах его, мне показалось, зажегся и погас огонек. — А кроме того… Знаете, а ведь тут вы, пожалуй, правы.
— Пожалуй, прав? В чем именно?
— Оно ведь в самом деле единственное — в своем роде. Вот что самое странное.
— Боюсь, я потерял ход вашей мысли.
— Слово „крекер“, Майкл. Оно ведь должно стоять во множественном числе. Один крекер с сыром и стебельком сельдерея. Не очень питательный ужин, а? Этим не наешься.
Я попробовал найти какое-то объяснение и довольно неуверенно выдавил:
— Но-о… ведь это же было во время войны. Вероятно, пайки и все такое…
Финдлей покачал головой:
— Что-то мне подсказывает, что тяготы военного времени не сильно коснулись хозяйства Уиншоу. Не похоже, что эти люди вообще способны затягивать потуже ремни. Нет, все это гораздо интереснее, чем я предполагал. Придется еще немного пораскинуть мозгами.
— Кроме того, там была еще одна загадка, не забывайте.
Финдлей выжидательно посмотрел на меня.
— Не помните? Все эти разговоры о том, что Табита якобы слышала голоса немцев из спальни Лоренса. Она даже заперла его там, но оказалось, что все это время он был в бильярдной.
— Ну, этому, разумеется, есть вполне правдоподобное объяснение. Однако, чтобы его проверить, придется нанести визит в дом. Покаже, думаю, можно попробовать подойти к проблеме с другого конца.
— В смысле?
— Во всей этой истории есть одна часть, элемент, торчащий, как пресловутая заноза в пальце. Один актер, которому на сцене с партнерами настолько не по себе, что поневоле задумаешься, не забрел ли он сюда из совершенно другой пьесы. Я имею в виду вас, Майкл.
— Меня? А я тут при чем? Я вообще в этой истории случайно. На моем месте мог быть кто угодно.
— Естественно, мог. Но не оказался. Оказались вы. И этому может быть какая-то причина — и мы даже способны ее отыскать. Скажите, Майкл, вам не пора встретиться с Табитой Уиншоу? Ведь знаете, век ее не настолько долог.
— Знаю — я все время откладывал нашу встречу. А кроме того, у меня сложилось ощущение, что этого не очень хочется издателям.
— Ах да, ваши непостижимые издатели. Еще та компания, я бы сказал. Больше всего на меня произвела впечатление обстановка их офиса, вернее, того, что удалось разглядеть во время моего краткого неофициального визита. Я даже прихватил с собой одну брошюру, если вас это не шокирует. — Дотянувшись до своего письменного стола, он покрутил передо мной дорогим глянцевым каталогом и пролистнул несколько страниц. — Список явно эклектичен, — пробормотал он. — Возьмите, к примеру, вот это: „Прямо Фрицу на башку: беспечный отчет о бомбардировках Дрездена“, автор — командир эскадрильи „Яблочко“ Фортескью, награжден крестом Виктории. Должен сказать, звучит уморительно. Вот еще в глаза бросается: „Лютеранский подход к фильмам Мартина и Льюиса“[69]. А вот еще лучше — „Плинтусы от А до Я“ преподобного Дж. У. Чечевиджа, „несравненный справочный материал в удобном карманном формате“, как здесь говорится, „к его предшествующим революционным работам“. Прямо рог изобилия, а?
— Что вы мне рассказываете, — ответил я. — Я каждый год получаю на Рождество посылку с таким богатством.
— Ну, само по себе это довольно щедро, как вы думаете? Похоже, в их сфере книгоиздания денежный поток не иссякает. Этот тип, что управляет издательством, — Макгэнни, так? — должно быть, умелый бизнесмен. У меня такое чувство, что в его делишки следует заглянуть немного глубже.
Его план дальнейшего расследования меня несколько разочаровал, и я не удержался:
— Но что нам это даст? Как мы выясним, чем занимался Лоренс в сорок втором году?
— Может, и ничего, Майкл. Но что бы там ни было, возможно, подлинная загадка — вовсе не в этом.
— Так что именно вы предполагаете?
Финдлей выбрался из кресла и подсел ко мне на оттоманку.
— Я предполагаю, — сказал он, кладя свою старческую клешню мне на ляжку, — что подлинная загадка — вы сами. И в ее решении я намерен добраться до самого дна.
* * *
Кеннет:
— Мисс, вы, случайно, не знаете, где моя спальня?
Ширли грустно покачала головой:
— Боюсь, что нет.
Кеннет:
— О, — и умолк. — Простите. Я пойду.
Я размышлял над тем, как меня назвал Финдлей: „Один актер, которому на сцене с партнерами настолько не по себе, что поневоле задумаешься, не забрел ли он сюда из совершенно другой пьесы“. Описание, как ни странно, очень точное — именно так я раньше и рассматривал себя по отношению к семейству Уиншоу. Например, в этот вечер…
Ширли поколебалась — в ней собиралась решимость:
— Нет. Постойте. — Она сделала повелительный жест. — Отвернитесь на минутку.
Кеннет отвернулся и уперся взглядом в зеркало, где увидел собственное отражение, а у себя за спиной — Ширли. Она стояла спиной к нему и через голову стаскивала комбинацию.
…ушел от Финдлея, сел на 19-й автобус с ощущением привычного уныния, что затапливало меня, пока ехал в Юго-Восточный Лондон; добрался до дому. Вся эта обыденность, слишком знакомая обстановка превратили его рассказ и прораставшие из него безумные готические кошмары в какую-то абсурдную фантазию…
Кеннет:
— Э… секундочку, мисс.
Он торопливо опустил зеркало — оно было подвешено на шарнирах.
Ширли повернулась:
— А вы милый. — Комбинацию она с себя уже стянула и теперь начала расстегивать бюстгальтер.
… Неужели у этих нелепых людишек те же тревоги, что у меня? Неужели у них — те чувства, которые я способен понимать и разделять? Ведь недостаточно просто сказать, что они из других кругов. Все гораздо чрезмернее, предельнее: они вообще принадлежат другому жанру существования. Тому, что по-настоящему приводит меня в ужас…
Ширли спряталась за головой Кеннета.
Кеннет:
— Ну, э… симпатичное лицо — это еще, знаете ли, не все.
По-прежнему удерживая зеркало, он старался не смотреть в него, но время от времени совладать с собой не мог. От каждого взгляда лицо его слегка кривилось физической болью. Ширли надела ночную сорочку.
… а за несколько последних лет едва не вынудил меня утратить, как я теперь понимал, все ощущение того, как нужно жить. Фактически чуть не убил меня — или, по крайней мере, усыпил: вызвал такой паралич, от которого я, быть может, никогда бы не оправился, не постучи в дверь Фиона и не сними воспроизведение со стоп-кадра…
Кеннет:
— Не все то золото, что блестит.
Ширли вынырнула из-за его головы, тело уже закутано в короткий халатик.
— Теперь можете повернуться.
Он обернулся и посмотрел на нее. Казалось, он доволен.
— Ничего себе. Весьма вызывающе.
Я выключил телевизор. Кеннет и Ширли сжались в светлую точку, а я пошел на кухню налить себе еще выпить.
Всякий раз заходя в кухню и видя свое отражение в оконном стекле, я вспоминал о том вечере, когда впервые ко мне зашла Фиона и попросила поставить имя на ее подписном листе, а потом снова и снова повторяла свою историю, чтобы я все понял.
И вот — снова это отражение. Но если заглянуть за него — что там? Не очень много. Хоть я и сновидец, до Орфея Кокто мне далеко — это он мог проходить сквозь жидкие зеркала в невообразимые миры. Нет, я больше похож на Кеннета Коннора — и навсегда останусь похожим на него. Вечно буду удерживать себя, чтобы не глянуть в зеркало на роскошную и ужасающую реальность, что обнажается всего в нескольких дюймах у меня за спиной.
Вот только прошлым вечером я увидел новое отражение: мимолетно, поскольку пришлось закрыть глаза пред его красотой, однако было оно столь отчетливым, столь реальным, что даже сейчас я пытаюсь распознать его следы, не до конца веря, что у оконного стекла не может быть памяти.
