Альфред Кох - Отходняк после ящика водки
Тот первый вечер прошел без открытий и скандалов, тихо, почти по-семейному. Делить присутствующим было нечего. Мы прослушали знакомые по старым заходам на сайт «Литпром. ру» стихи, жидко поаплодировали, все это, слегка выпивая, – и разошлись. Единственную эмоциональную, даже нервную ноту в течение того тихого вечера внес молодой, в районе 60, писатель Валерий Гринберг, который, как обычно, пил водку с пивом. Но как-то резвей обычного. Я подсел к нему и, чтоб не сбивать декламатора, на ухо сказал:
– Валера, ты ж только из больницы вышел!
– Да нормально все.
– У тебя ж с сердцем что-то, – не унимался я. Так легко волноваться о здоровье, когда оно чужое, и ты беспечно волнуешься в форме, которая тебя ни к чему не обязывает.
– Чего ты? Вот видишь, человек сидит со мной за столом и молчит. Ты тем более не лезь.
– Ну а при чем тут человек?
– При чем, при чем! При том, что это мой кардиолог. Из Четвертого управления. Я там лежал на обследовании за бешеные бабки. Если б я превысил меру, он бы мне сразу сказал. А он же не говорит.
Кардиолог действительно молчал и, ни слова не говоря, пил тоже водку с пивом.
Думаю Гринберг пришел неспроста. Не ради же единого слова и тысяч тонн словесной руды, которыми там увлекаются поэты. Полагаю, он вслед за Орлушей намерен выйти на рынок публичной декламации. Тем более что опыт у него имеется: прежде чем начать записывать свои рассказы на бумаге, он их, как известно, излагал устно перед собутыльниками. Осталось сделать новое усилие, чтоб выйти на новый виток славы и вообще успеха…
Вскоре после той попытки поруководить отечественной поэзией Мост предпринял новую. Теперь это были не просто публичные чтения, но поэтический конкурс, как во времена не только античные, но и в Серебряном веке. И Маяковский побил Есенина на турнире – или наоборот? – ну да не важно… Короче, Орлуша сразился с некими пятью поэтами – и проиграл, точно так же, как и Степанцов. Он скорей всего подыграл одной поэтессе, поддался – это же любимец и любитель женщин. Мне легко себе представить, как он на ходу сочиняет намеренно никуда не годный стишок и читает его, путаясь и сбиваясь; на кой ляд ему такая победа над дамой… Но я винил себя, что не бросил все и не пришел на тот вечер, – мог бы своей поддержкой сбить ход турнира и свести дело к победе Орлуши… Эх!
И вот новый прорыв: турнир под названием «Поэтический бокс», или, сокращенно – так и на афише, – поэ-бокс. Это креатив, кстати, орловский. На сцену, оформленную в стиле боксерского ринга, вышли в халатах оба наши поэта и попрыгали, как бы разминаясь. После скинули халаты и предстали в майках. Пафос Орлушин был в эротической надписи, к которой официально не придерешься, в две строчки: «Peace ДА». На Степанцове же была простая черная безрукавка, которая обнажала его, тоже рискованные, татуировки.
Поэты перешли к делу. Они начали, как им и положено, исполнять свои стихи. Пока все смотрели на сцену, я оглянулся на публику: кафе, к моему удивлению, было переполнено! Заняты все столы! Судя по тому, что поминутно ко мне обращались какие-то люди и просили отдать им зарезервированный для Дуни Смирновой стул, это был чистый аншлаг. Через 40 минут после начала матча я отдал очередному просителю Дунин стул, с условием, что он его вернет, если она появится.
Этот ажиотаж смутно мне напомнил 70-е годы: я хаживал тогда на поэтические вечера, которые проходили в футбольных Лужниках, а народу все равно было не протолкнуться. Лишние билетики начинали спрашивать еще у выхода из метро «Спортивная». Блистали тогда не Орлуша со Степанцовым, которые были еще студентами, – но Евтушенко с Вознесенским. Похоже, они реально и были тогда доминирующими самцами в номинации «не цеховики и не кавказцы». Учителки и инженерши всей страны всерьез подумывали о том, как бы невзначай встретиться в Сочи с этими ребятами, поразить их своей духовностью и дать. Но как бы то ни было, в наши дни я такого интереса к поэзии не ожидал.
Все эти любители поэзии, которые к 19.00 забили кафе до отказа, создали серьезные проблемы персоналу. Официанты с самого начала имели бледный вид – взмыленные, они бегали между столиками и выполняли бесчисленные заказы. Я подозвал одного, и он бросил на меня полный отчаяния взгляд – видно, его возмутил тот факт, что я, даром что был, как член жюри, обеспечен фабричным самогоном, солеными огурцами и эвианом для запивки, претендую еще на что-то. Но он все же подошел и безропотно принял мой заказ, который, как это ни странно, был быстро исполнен.
Меж тем начался конкурс. Проходил он очень просто. Каждый из поэтов читал по одному тексту, после чего жюри голосовало – и раунд считался законченным.
Как сказано в каком-то интернетовском отчете, «Орлов с самого первого раунда лупил по вялому маньеристу крупным калибром, уже просто потому, что мелких и проходных вещей в его репертуаре нету. На «Анастасии Волочковой» и «Ксении Собчак» зал выл от восторга и заходился в рукоплесканиях, а на фразе «А еще мы умеем хуй сосать головой» из «Грустной песни молдавских женщин» начался вообще уж какой-то пиздец».
Что касается меня, то я, признаюсь – зачем скрывать, чего и кого мне стыдиться? – заранее решил голосовать исключительно за Орлушу. Но по ходу чтения стихов во мне произошел нравственный переворот: я заметил, что какая-то неизвестная сила вынуждает меня быть объективным. Случилось это как раз на том раунде, в котором Орлуша воспевал веселых молдавских женщин. Но Степанцов со своим текстом про женщин запорожских был убедительнее и ярче – и я вместо совсем уж было приготовленной красной карточки поднял синюю. Вы будете смеяться, но я стал судить честно и беспристрастно. Чего и сам от себя, кажется, не ожидал.
Где-то в середине поэ-бокса, перед тем как объявить голосование, ведущий попросил меня прокомментировать ситуацию и сказать, какой из поэтов мне ближе и почему. Я сказал дословно следующее:
– Орлов мне ближе, потому что он поэт пушкинского толка. Он, как и Александр Сергеевич, много пишет про еблю, про родину и поднимает философские вопросы…
В этом месте меня перебил Степанцов, который со сцены бросил реплику:
– Он поднимает, а я что – опускаю, что ли?
Я ответил на это:
– Нет, Степанцов, ты не опускаешь. Просто ты как поэт ближе к Блоку и Вертинскому, а они от меня далеки. Но несмотря на это, в тех случаях, когда ты выступаешь с удачными текстами, я, как видишь, голосую за них…
Весь вечер я не переставал впечатляться публикой, которая оказалась очень громкой и естественной. Она, будучи не очень пьяной даже и под конец мероприятия, заранее начинала орать и стонать, как только объявляли название любимого произведения. Видно было, что тут собрались настоящие любители такого весьма немодного, казалось бы, искусства, как поэзия. Тут и там неожиданно мелькали знакомые лица. Никас Сафронов, Влад Бородулин (относительно главный редактор «Коммерсанта», а прежде главный в gazeta.ru), Артемий Троицкий, Сергей Мостовщиков («Крокодил») – эти сидели рядом со мной за столом жюри. В зале я приметил бывшего журналиста Алексея Кучеренко (это соратник Кирсана Илюмжинова), которого совершенно не ожидал тут увидеть.
– Тебя-то, – спрашиваю, – как сюда занесло?
– А меня Вадик позвал, когда мы с ним в Питер ездили.
И тут я вспомнил про то, что в своих интервью Степанцов называет Алексея олигархом и благодарит его за меценатство. За столиком рядом с Кучеренко сидел его друг Глеб Пьяных, сменивший Леню Парфенова в роли звезды энтэвэшного субботнего прайм-тайма. Иногда телезрители из числа интеллигентов шестидесят-нического толка обвиняют меня чуть ли не в авторстве концепции передачи «Программа-максимум» – на том основании, что в конце прошлого века Глеб работал у меня в отделе. Когда я это с доказательствами в руках отрицаю, объясняя, что моей заслуги в этом нет, люди все равно не верят и укоризненно качают головой.
Однако больше меня умилили даже не эти признанные ньюсмейкеры, но целый ряд девушек – любительниц поэзии в целом и одного поэта в частности… Их было много на этом вечере, и каждая из них в свое время была музой Орлуши. Одна из них пришла с, увы, другим поэтом, у них серьезно. Эта девушка – просто чудо, не в смысле блядском, а в том, что у нее глаза хорошие. (Такие обычно и бывают у девушек Орлуши, куда я включаю и его бывшую официальную жену.) Новый друг в курсе того, кто был его предшественником; он не то чтобы ревновал – поэты обыкновенно выше этого, – но это его как-то задевает; он, похоже, видит во всем этом загадку, которая его беспокоит. Еще одна любительница поэзии в присутствии своего мужа зачем-то сказала, что Орлов – лучший мужчина из всех, кто у нее был, причем муж выслушал это ровно. Но такое равнодушие не всегда имеет место быть. Я тщетно искал глазами девушку N., но ее не было по очень прозаической причине – ее на поэ-бокс просто не пустили, после того как она мелькнула в светской хронике с Орловым. Муж, увидев в прессе компрометирующую фотку, дал супруге в глаз. Это именно он ее не пустил, а не секьюрити «Гоголя». Хотя с подбитым глазом девушка могла и фейс-контроль не пройти…
