Эмма Донохью - Чудо
Убийство.
Как могла она дойти до того, чтобы замыслить убийство пациента?
Это все от недосыпания и неопределенности. Неразбериха и грязь. Дикая болотистая местность, умирающий ребенок, и Либ в полном замешательстве.
Никогда не отчаивайся, приказала она себе. Разве это не один из непростительных грехов? Либ вспомнила историю о человеке, всю ночь сражавшемся с ангелом, вновь и вновь повергаемом ниц. Не выигрывать, но никогда не сдаваться.
Думай, думай! Либ изо всех сил старалась применить свой натренированный ум. «Какая может быть у ребенка история?» – это спросила Розалин О’Доннелл в то первое утро в ответ на вопросы Либ. Однако каждая болезнь имеет свою историю с началом, серединой и концом. Как проследить эту историю с конца до начала?
Ее глаза блуждали по комнате. Наткнувшись взглядом на ящик с сокровищами Анны, Либ вспомнила о сломанном ею подсвечнике и локоне темных волос. Брат, Пэт О’Доннелл, которого Либ знала только по фотографии с нарисованными глазами. Откуда взялась у его младшей сестры уверенность, что ей надо выкупить его душу ценой собственной?
Либ пыталась понять мучения Анны, поставить себя на место девочки, для которой эти древние предания были настоящей правдой. Четыре с половиной месяца голодания. Почему этой жертвы недостаточно для замаливания грехов простого мальчика?
– Анна. – Шепотом. Потом громче. – Анна!
Девочка силилась проснуться.
– Анна!
Тяжелые веки затрепетали.
Либ приблизила губы к уху девочки:
– Пэт сделал что-то дурное?
Ответа не было.
– Что-то такое, о чем никто больше не знает?
Либ ждала. Смотрела на трепещущие веки. Оставь ее, говорила она себе, вдруг почувствовав усталость. Какое это теперь имеет значение?
– Он сказал, это нормально. – Анна говорила еле слышно. Глаза по-прежнему закрыты, словно она спала.
Затаив дыхание, Либ ждала.
– Он сказал, она двойная.
Либ ничего не поняла.
– Двойная – что?
– Любовь.
Моя любовь принадлежит мне, а я ему. Один из гимнов Анны.
– Что ты хочешь этим сказать?
Теперь глаза Анны раскрылись.
– Ночью он был моим мужем.
Либ моргнула раз, потом другой. Комната оставалась на месте, но мир вокруг, кружась, погружался во тьму.
«Едва я усну, он приходит ко мне, – сказала как-то Анна, но она не имела в виду Иисуса. – Он хочет меня».
– Я была его сестрой и невестой тоже, – прошептала девочка. – Две в одном лице.
Либ стало тошно. Другой спальни в доме не было. Должно быть, брат и сестра спали в этой. Только складная ширма, которую она вынесла из комнаты в первый день, отделяла кровать Пэта – эту кровать, его ложе смерти – от матраса Анны, лежавшего на полу.
– Когда это случилось? – спросила Либ, чувствуя, как слова царапают ей горло.
Анна чуть пожала плечами.
– Ты помнишь, сколько было Пэту?
– Наверное, тринадцать.
– А тебе?
– Девять, – ответила Анна.
– Это произошло только однажды, Анна, – случайно или… – сморщилась Либ.
– Замужество – это навсегда.
О эта ужасная невинность ребенка! Либ еле слышно попросила ее продолжать.
– Когда брат и сестра женятся, это священная тайна. Тайна между нами и небесами. Так говорил мне Пэт. Но он умер, – глядя на Либ, произнесла Анна срывающимся голосом. – Я подумала, что, может быть, он ошибался. – (Либ кивнула.) – Может быть, Бог забрал Пэта из-за того, что мы сделали. Тогда это несправедливо, миссис Либ, потому что Пэт несет все наказание.
Либ сжала губы, чтобы ребенок продолжал говорить.
– Потом в миссии… – Анна горестно всхлипнула. – Бельгийский священник сказал в проповеди, что брат с сестрой – это смертный грех, второй по тяжести прегрешения из шести видов похоти. Бедный Пэт не знал этого!
О, бедный Пэт прекрасно знал, как сплести блестящую паутину вокруг того, что он ночь за ночью делал с младшей сестрой!
– Он умер так быстро, – рыдала девочка, – и не успел исповедаться. Может быть, он попал прямо в ад. – Мокрые глаза в свете лампы казались зеленоватыми. Она говорила, всхлипывая. – В аду пламя не для очищения, от него очень больно, и этому нет конца.
– Анна… – Либ не в силах была слушать дальше.
– Не знаю, как его вызволить, но я должна попытаться. Уж конечно, Господь сумеет вырвать его…
– Анна! Ты не сделала ничего плохого.
– Сделала.
– Ты не знала, – настаивала Либ. – Это зло причинил тебе брат.
– Я тоже любила его двойной любовью, – покачала головой Анна.
Либ не могла вымолвить ни слова.
– Если Господь поможет, мы скоро будем вместе, но только на этот раз без женитьбы, – сказала Анна. – Просто снова брат и сестра.
– Анна, я этого не вынесу, я…
Либ, скорчившись на краю кровати и ослепнув от слез, не видела ничего вокруг.
– Не плачьте, миссис Либ. – Тонкие руки протянулись к ней, обхватили за голову и прижимали к себе. – Милая миссис Либ.
Чтобы заглушить рыдания, Либ уткнулась лицом в одеяло, чувствуя твердые бугорки коленей. Все перевернулось с ног на голову: ее утешает ребенок, и какой ребенок!
– Не волнуйтесь, все в порядке, – бормотала Анна.
– Нет, не в порядке!
– Все хорошо. Все будет хорошо.
Помоги ей. Либ поймала себя на том, что молится Богу, в которого не верит. Помоги мне. Помоги всем нам.
В ответ она услышала лишь тишину.
Посреди ночи – Либ не могла больше ждать – она ощупью пробралась через кухню, мимо силуэта спящей на лавке горничной. Кожа на щеках Либ оставалась натянутой и соленой от рыданий. Нащупав грубую занавеску, отделявшую закуток, она прошептала:
– Миссис О’Доннелл!
Кто-то зашевелился.
– Что-то с Анной? – хрипло спросила Розалин.
– Нет, она крепко спит. Мне надо с вами поговорить.
– В чем дело?
– Это частный разговор, – сказала Либ. – Пожалуйста.
После долгих часов раздумий она пришла к выводу, что должна выдать секрет Анны. Но только одному человеку – как ни странно, тому, кому доверяла меньше всего, – Розалин О’Доннелл. Либ надеялась, что это откровение может наконец пробудить в Розалин сострадание к несчастной девочке. История была семейная, и мать Пэта и Анны, как никто другой, имела право услышать правду о том, какое зло один из них причинил другому.
В голове Либ звучал гимн, обращенный к Марии: «Мать моя, взгляни же на меня».
Розалин О’Доннелл отодвинула занавеску и выбралась из закутка. В красноватом свете тлеющих углей ее глаза выглядели жутковато.
Либ поманила ее, и Розалин пошла следом по утрамбованному земляному полу. Либ открыла дверь, и Розалин, на миг замявшись, потопала за ней.
Едва за ними закрылась дверь, как Либ поспешно заговорила, боясь потерять самообладание.
– Я знаю все про «манну», – стремясь взять верх, начала она.
Розалин, не мигая, смотрела на нее.
– Но я не сказала комитету. Миру не нужно объяснять, как жила Анна все эти месяцы. Важно только, выживет ли она. Если вы любите свою дочь, миссис О’Доннелл, то сделаете все, что в ваших силах, чтобы заставить ее поесть.
По-прежнему ни слова.
– Все дело в выборе, – наконец очень тихо проговорила она.
– Хотите сказать, ее выбрал Бог? – с отвращением спросила Либ. – Обрек на мученичество в одиннадцать лет?
Розалин поправила ее:
– Она сама сделала свой выбор.
Либ задохнулась от абсурдности этих слов.
– Неужели вы не понимаете, в каком отчаянии сейчас Анна, как мучается чувством вины? Разве человек выбирает, когда проваливается в бездонное болото?
Ни слова.
– Она не девственница.
Розалин прищурила глаза.
– Должна вам сказать, ее совратил ваш собственный сын. – Простые и грубые слова. – Он стал спать с ней, когда ей было всего девять.
– Миссис Райт, – произнесла женщина, – я не потерплю больше никаких сплетен.
Возможно, для Розалин это непостижимый ужас. Не проще ли ей поверить, что Либ все придумала?
– Это все те же грязные выдумки, которые насочиняла Анна после похорон Пэта, – продолжала Розалин, – и я велела ей не порочить бедного брата.
Либ пришлось прислониться к шершавой стене хижины. Значит, это совсем не новость для женщины. Мать понимает то, о чем молчит ребенок. Так, кажется, говорится в их пословице? Однако Анна сказала-таки. Тогда, в ноябре, скорбь по умершему брату придала ей сил признаться матери во всей постыдной истории. Розалин назвала ее лгуньей, и сейчас, глядя на чахнущую дочь, думает так же.
– Ни слова больше не хочу от вас слышать! – прорычала Розалин. – Черт бы вас побрал!
И она скрылась за дверью.
В субботу утром, сразу после шести, Либ подсунула записку под дверь Берну.
Потом она вышла из паба и поспешила прочь через топкое поле под убывающей луной. Это адово царство непоправимо сдвигалось с орбиты Царства Небесного.
