Воображаемые жизни Джеймса Понеке - Макерети Тина

Именно Итан пытался растормошить меня, когда у нас совпадало время отдыха. Ему хотелось знать мою историю во всех подробностях, а взамен он предложил свою собственную.

– Знаешь, Джимми, – сказал он, потому что именно так меня там звали, – когда я был рабом, из всех тягот самым тяжким для меня всегда было то, что в этом не было смысла. Один человек смотрит в глаза другому и ничегошеньки не видит. Сколько бы я ни крутил это у себя в голове, я не мог найти в этом смысла. От этого я чуть не спятил.

Я подумал о глубоких рубцах на спине у Итана. Мы все видели их в жаркие дни, и каждый раз мне хотелось узнать, как они были сделаны и как человек мог такое вынести. Выглядело это так, словно с него содрали кожу, а потом натянули обратно, и она срослась как попало. Там были гребни и долины, а плоть так и не обрела свой естественный цвет. И когда Итан увидел, что я рассматриваю его спину, он велел мне потрогать ее. «Не бойся, парень, но молись, чтобы тебе никогда не довелось самому распробовать, что такое настоящая порка». После этого мне стало легче выносить собственные синяки. Странно, какой утешительной может быть боль другого человека.

– Как же ты выбрался?

– Меня продали на корабль. Так что по-настоящему я никуда не выбрался. Стал рабом корабля. Меня обменивали с одного на другой. На рожон не лез, меня считали надежным. Делай так подольше, и они начнут ошибаться, начнут давать тебе чуток больше свободы. Если бы я был на суше, эти крохи свободы ничего бы не значили, но в порту, если подгадаешь время, то можешь оказаться на другом корабле и уплыть в другом направлении, прежде чем кто-нибудь заметит неладное. А потом, в некоторых частях света, к примеру, в Англии, стало немодно говорить о рабах. Им нравится, когда негры невидимы, и не нравится, когда им напоминают, откуда берутся их деньги. Все, что у них есть, по-прежнему держится на спинах рабов. Так что меня обвинили только в том, что я проник на борт, не заплатив, но человек моего роста может отработать проезд, даже если не оплатил его заранее, – зачем им меня вышвыривать, если они могут выгодно меня использовать.

Я рассказал Итану свою короткую историю из приключений и невзгод. Рассказал обо всем, кроме своих чувств к Билли, для которых я не смог подобрать слов. Рассказал о своем народе, о нашей неукротимости на дне мира.

– Иногда мне кажется, что я не из того мира, – сказал я ему.

Итан посмеялся.

– О чем ты, Джимми? Как ты можешь не быть? Это проявляется во всем – в том, как ты выглядишь, как смеешься. – Он обхватил меня огромной рукой за плечи. – Малыш маори, возомнивший себя английским джентльменом. Что ты в них нашел, парень? Они всего лишь бледные подобия настоящих мужчин. Восковые призраки. Мерзкие ниггеры. Думаю, поэтому они и крадут нас из наших земель. Поэтому и не могут смотреть на нас как должно. Мы лишь показываем им их собственную слабость.

Я помню тот низкий голос. Звучавшую в нем уверенность. Его глубокое крещендо. Я стал вызывать его на откровенность.

– А как насчет женщин, Итан? У тебя есть жена?

– У меня были женщины, но не жена. По правде говоря, даже не знаю, есть ли та, которая для меня предназначена. – И тут он посмотрел на меня, слишком долгим взглядом. Всего на мгновение дольше, чем обычно. – А у тебя, малыш маори?

– Ну, как ты сам заметил, я еще даже не вполне мужчина. У меня был раз или два, но они вряд ли достойны упоминания. – Меня встревожило то, какой по-английски чопорной стала вдруг моя речь. Интимность вопроса заставила меня растягивать слоги и использовать самые формальные выражения. Итан кивнул и вернулся к работе, начав карабкаться по снастям, его мускулы играли под глянцем пота, а вечерний свет скользил по ним, выгодно подчеркивая.

Я прибился к Итану в ученики, слишком часто и подолгу наблюдая за своим новым другом. И когда я видел, что он оглядывался на меня, я очень долго не доверял этому, думая, что мое сознание наверняка затуманено моими собственными чувствами. Долгий взгляд может ничего и не значить, и все же мне этого хотелось.

Митчелл же по-прежнему следил за мной и поручал мне самую паршивую работу, однако он получил выговор за побои, из-за которых я три дня пролежал в постели, и больше не поднимал на меня руку. Было слишком много причин, по которым мне не следовало бросать на кого бы то ни было хоть сколько-нибудь долгие взгляды.

Однажды за ужином мне случилось сесть прямо напротив Итана. Такие мгновения выпадали редко. Я по обыкновению украдкой поглядывал на него, напоминая себе не задерживать взгляд надолго. Мы говорили с другими матросами за столом, пересмеивались, жевали и пили и переглядывались. Я наблюдал за его губами, когда он жевал, за тем, как напрягалось его горло перед глотком. И тогда я увидел это: его взгляд медленно пробежал по моему лицу вниз, задержавшись на шее, и снова вверх, чтобы вновь встретиться с моим взглядом. Это заигрывание было лаской. И тут я понял. То, что казалось невероятным, постепенно становилось вообразимым, даже возможным, если бы я только смог пересечь разделявшее нас пространство. Признав желание Итана, я осознал свое собственное. Итан смотрел на меня так, как измученный холодом и жаждой моряк мог бы смотреть на большую кружку горячего кофе, в который плеснули виски.

После того, что случилось с Билли, я считал свои чувства неестественными. Я снова и снова говорил себе, что на них нельзя обращать внимания. За исключением того, что они казались столь же естественными, как дышать, и есть, и спать, и вот они снова захлестнули меня, пусть даже я думал, что смог их подавить. Итан взглянул на меня, а я взглянул на него, и то, что произошло между нами, было более опьяняющим, чем все чудесные зрелища Лондона вместе взятые.

Корабль – это отдельный остров. Но этот остров мал и многолюден. Дни переходили в недели. Наконец, когда теплый день превратился в ночь, мы оказались наверху во время поздней вахты, пока все остальные дремали или были заняты на корме. Осознание представившейся нам возможности было таким же быстрым, как и движение Итана в мою сторону. Он крепко схватил меня за плечо и толкнул за фок-мачту, запустил руку мне в волосы и потянул, запрокидывая голову, чтобы обнажить шею.

– Нравится? – прошептал Итан. – Сделать тебя мужчиной? – И меня обжег жар его рта, его руки ощупали мое тело под одеждой. Его мужской смрад проник мне в ноздри и исторг из моего горла тихий рокот. Итан хмыкнул и прижался ко мне. Я чувствовал его нужду, словно свою собственную, и вот она уже была моей собственной. Я не знал, что будет дальше, но он знал. Он схватил мой член и смочил свой, и забрался мне под одежду, чтобы войти в меня. Я слыхивал о таком. Я знал, что так можно было сделать, хотя это казалось невозможным. Он входил медленно, и я нашел способ расслабиться, впустить его. Сперва боль, а затем облегчение. Какое же облегчение. Мы оба почувствовали эту свободу, и Итан заработал надо мною усерднее, продолжая держать руку на моем члене, пока мы оба не вздрогнули и не застонали, как двое страждущих, которые обрели избавление.

Все длилось считаные минуты. Мы разъединились, и я рассмеялся. Огромная рука Итана лежала у меня на затылке, как бальзам, и я наклонил голову вниз, поправляя одежду. Он что-то тихо сказал, но я не расслышал, потому что поднял глаза и увидел, как кто-то поднимался с нижней палубы. Жар, разлившийся по моему телу, словно залили ледяной водой: на меня в упор смотрел Билли.

После этого Билли продолжал избегать меня, но я чувствовал жало его неодобрения. Он не мог меня ревновать, он ясно дал это понять, сказав, что ему все равно, что я делаю и с кем. Теперь я видел, что эти заявления не соответствовали действительности. Ну или мне так казалось. Поначалу я испытывал самодовольство от своей дерзости: у меня было то, чего не было даже у искушенного Билли Нептуна. Но шли дни, и, лишенный даже краткого утешения от прикосновения Итана, я уже не особо гордился своим положением. Погода стала ненастной и сырой, а я по-прежнему был мальчишкой в самом низу корабельной иерархии и по-прежнему недостаточно закаленным, чтобы постоять за себя. К счастью для меня, пристрастие Сонга к своему подручному и мелодичному Шаози спасало меня от беды наряду с защитой капитана. А время шло. То мгновение с Итаном казалось наваждением. Я не осмеливался напомнить ему о нем, хотя однажды, проходя мимо, он провел рукой по моей заднице, а в другой раз врезался прямо в меня, и наши тела столкнулись с такой силой, что после мы несколько дней носили друг друга на себе в качестве синяков. Наша связь была как мясо для голодного крестьянина, и ни один из нас не знал, случится ли это еще раз. Я понимал, что слишком рискую, если позволю себе войти во вкус. И в то же время мне не хватало сил с этим бороться. Нам выпадали мгновения, краткие и грубые. Объятия украдкой и молчаливые мгновения в безлунные ночи. Возможности уединиться не было. Билли бы нас не выдал, но мы оба боялись, что свидетелем нашего совокупления может оказаться более злобный член команды.