Мир всем - Богданова Ирина
— Запомните, с этого момента вы не Васи, Миши или Равили, а слушатели военного факультета мединститута. И чем скорее вы забудете про свою гражданскую сущность, тем скорее станете настоящими бойцами Красной армии, — сказал начальник курса — военврач второго ранга, на первом построении. — Перед вами стоит задача в крайне сжатые сроки пройти четвёртый и пятый курсы института. Будет нелегко, но вы должны помнить, что ваши знания и руки необходимы фронту, поэтому трудиться придётся в полную силу.
Двухнедельный курс молодого бойца начался в шесть часов утра следующего дня с пронзительного крика дневального:
— Рота, подъём!
До отбоя в двадцать три ноль-ноль изучали уставы, топографию, оружие, строевую подготовку. Времени в обрез — впереди фронт. Скудный обед после блокады представлялся роскошью: на первое суп с перловкой в горячей воде, на второе тушёная капуста. В помещении сразу два курса: пятый — слушатели эвакуированной академии из Куйбышева, и четвёртый — новички из Ленинграда, Одессы, Мурманска, несколько харьковчан и два бурята из Улан-Удэ. После обеда самоподготовка и стрельбы.
После присяги начались занятия по госпитальной практике. Кафедры разбросаны по разным местам, транспорт не ходит, и чтобы успеть на занятия, курсантам приходилось бегать из одного конца города в другой, плюс по ночам часто поднимали по тревоге разгружать эшелоны с ранеными. Война чувствовалась даже за тысячи километров от фронта, и самым большим желанием курсантов было как можно скорее попасть туда, в самое пекло боёв.
Через год он сдал государственные экзамены на хорошо и отлично, а на следующий день молодым врачам зачитали приказ о присвоении званий и распределили в войска. Через неделю после выпуска лейтенант медицинской службы Марк Сретенский прибыл в распоряжение 320 пехотной дивизии и приступил к службе.
Марк до мельчайших подробностей помнит своего первого раненого с осколочным поражением брюшной полости. У долговязого бойца ступни ног свешивались с операционного стола, а лицо имело предсмертный оттенок восковой бледности.
— Не бойтесь, Марк Анатольевич, — подбодрила его операционная сестра, — вы справитесь.
Преодолевая дрожь в пальцах, он мысленно несколько раз обозвал себя тряпкой и трусом, но с первым же разрезом неуверенность улетучилась, и операция прошла успешно. Тогда шло наступление, и он не отходил от операционного стола почти сутки, вскоре потеряв счёт и дням, и операциям.
В День Победы его медсанбат атаковала группа фашистских солдат. Их много тогда неприкаянно болталось по лесам и полям, пытаясь пробиться через линию фронта, которая уже не существовала. Когда в ночи прозвучали автоматные очереди, он не сразу понял, что случилось. Марк тогда извлекал пулю из плеча молоденького солдатика с круглой стриженой головой и испуганными глазами.
— Все на землю! Оружие к бою! — раздалась на улице команда замполита Кошкина.
Со всех сторон раздавались выстрелы, одиночные и очередями. Отбросив корнцанг, Марк стащил солдатика со стола. Сестрички с санитарами метались от раненого к раненому, стягивая их на землю. Пули насквозь прошивали брезентовые стены палатки.
Мигнула и погасла лампочка. Наступила кромешная тьма.
«Нет-нет, только не сейчас, — колотилась в мозгу короткая мысль, не успевая оформиться во фразу. На четвереньках, на ощупь, он подобрался к своему автомату и залёг у входа в палатку. Если в палатке было темно, то на улице колыхался зыбкий полумрак, отражаясь от белых стволов берёзовой рощи. Лесное эхо умножало звуки боя, и казалось, что стреляют отовсюду — не разобрать, где свои, где враги. У госпитальной палатки какой-то боец рухнул навзничь, раскинув руки. Марк несколько раз выстрелил наугад и пополз к человеку — вдруг ещё жив. Тот оказался немцем. На Марка уставились стеклянные глаза из-под сбитой на лоб серой шапки, их называли гансовками. Подняв голову, Марк скорее угадал, чем увидел фигуры замполита и начальника штаба. Значит, враг в той стороне. Короткими перебежками он бросился к ним.
— Бей прицельно, — бросил сквозь зубы начштаба, едва оглянувшись в сторону Марка. Легко сказать — прицельно, если стрелять приходилось только на учениях. Он с трудом удержался от желания беспорядочно поливать огнём движущиеся тени между берёзами. Закусив губу от напряжения, он взял на мушку участок в поле зрения и на несколько томительных секунд замер в ожидании. Выстрел прозвучал резко и хлёстко, словно надломленная сухая ветка. Марк увидел, как тёмная фигура пошатнулась вперёд и медленно сползла на землю по стволу дерева.
— Ложись! — выкрикнул начштаба.
Едва Марк неловко шмякнулся на землю, как над головой просвистел веер пуль. Чтобы занять удобную позицию, он положил ствол автомата на торчащий пенёк и прицелился. Перед глазами по-прежнему метались неясные мишени, и он стрелял, стрелял и стрелял, пока на его плечо не легла ладонь пожилого санитара Кукушкина, которого все величали дедом.
— Баста, товарищ военврач, кажись отбились.
— А раненые?
Кукушкин пожал плечами:
— Пока не проверял.
Санитары, начштаба, замполит, медсёстры… — Марк перебегал взглядом с одного лица на другое, — живы, жив, жив, живы.
Удивительно, но в том бою с приблудными фашистами не пострадал ни личный состав подразделения, ни раненые.
— Ну, что, Марк, видно, мы в рубашке родились, — закуривая, сказал главврач, подполковник медицинской службы. — Признайся, испугался?
Марк подумал, прислушиваясь к собственным чувствам:
— За раненых переживал, а про себя было некогда думать, хотя… — он вытер рукой потный лоб, — хотя знаете, я боялся, что погибну, не узнав, когда будет День Победы.
— Сегодня он, Марк, сегодня, девятого мая, — устало сказал подполковник, — только что радист принял сообщение.
После войны путь лежал в родное Колпино, разрушенное почти до основания. Отец погиб в Ижорском батальоне, мама попала под обстрел и умерла в больнице. Удивительно, но его дом на улице Павловской оказался одним из немногих уцелевших. В разбитые окна его комнаты дул ветер и хлестал дождь. Кое- как приведя жильё в порядок, Марк на следующий день по приезде вышел на работу и день-деньской мотался по вызовам, в свободное время взахлёб читая медицинскую литературу, чтобы восполнить пробелы в педиатрии, терапии, неврологии и даже психиатрии.
Подстанция скорой помощи ютилась в двух комнатёнках уцелевшего здания детской инфекционной больницы. Шофёр Аверьянов дул на кипяток, налитый в огромную жестяную кружку, а медсестра Наташа вязала чулки, и спицы в её руках издавали лёгкий монотонный стук. Время от времени Наташа выдёргивала из вязания спицу и чесала ею в волосах.
— Наташка, у тебя никак вши? — весело спросил доктор Васильев, которого сменял Марк. Шумно отдуваясь, он содрал с себя халат и повесил на вбитый в стену гвоздь.
— Дурная привычка, — не отрывая взгляд от вязания, сказала Наташа, — вот у вас, Илья Константинович, привычка грызть карандаш, а у Марка Анатольевича по любому поводу морщить лоб.
Марк непроизвольно провел пальцем по лбу:
— Неужели? А я не замечал.
— Хмуритесь, хмуритесь, — Наташа назидательно улыбнулась, как малышу-несмышлёнышу, — надо следить за собой, а то раньше времени состаритесь, и девушки любить не будут.
— Сейчас бабы всех любят, — встрял Аверьянов, — мужиков-то раз-два и обчёлся.
Вон, моя жена меня от себя ни на минуту не отпускает, чтоб, значит, другие не увели.
Глянув на него исподлобья, Наташа фыркнула:
— Увели! Скажешь тоже. Да это не жена за тобой, а ты за ней как привязанный бегаешь! — Она состроила скорбную мину и передразнила: — «Маша заругает, если поздно вернусь. Маша велела карточки отоварить».
Аверьянов сурово засопел, и Марк подумал, что сейчас разразится перебранка, но тут захрипела тарелка динамика над дверью и голос диспетчера сообщил о новом вызове на улицу Веры Слуцкой.
Антонина
Зима не собиралась сдавать позиции, и март начался с завывания вьюги над крышами, но уже через неделю погода резко сменилась на оттепель с весенними атрибутами в виде капели и обширных луж, едва прикрытых тонким льдом. Я не удержалась от соблазна и продавила каблуком ледяную корку, глядя, как вода медленно просачивается на поверхность вокруг подошвы моего сапога. Двое мальчишек из нашего барака по очереди лизали сорванную сосульку и заливисто хохотали.
