Девушка без прошлого. История украденного детства - Даймонд Шерил
Гроза набирает силу. Мы подбегаем к огромным воротам камеры хранения, ветер едва не сбивает с ног. Я ввожу код на панели. Лампочка мигает красным. Я снова касаюсь кнопок непослушными пальцами, сосредотачиваясь на каждой цифре. Откройся, пожалуйста!
Ничего. Наверное, замок сломался. Я смотрю в темноту, а потом сажаю Тигру в сумку и пропихиваю ее сквозь решетку. Цепляясь за скользкий металл, я лезу наверх. Почти у самой цели я чуть не срываюсь, но все-таки перетаскиваю себя на другую сторону и падаю, ударившись копчиком. Подняв сумку с Тигрой, я кое-как доползаю до здания.
Внутри сухо и темно, дождь бьет по окнам коридора. В своей ячейке я раздеваюсь догола, с волос ритмично падают капли, надеваю сухую футболку и шорты. Все еще дрожа, я сижу на бетонном полу и обнимаю Тигру. Мы оба больны, покрыты царапинами и измазаны кровью, телефон родителей не работает — наверное, кончились деньги. Конечно, я в ужасе. У меня нет плана, но есть Тигра. Его тепло наполняет меня непонятным счастьем. Ничто еще не кончено. Мы еще повоюем.
Глава 33
Нью-Йорк, 17 лет
Прошло полгода. Я стою у раковины в туалете автобусного терминала Порт-Асорити. Подо мной грохочет метро. Надо двигаться вперед, нельзя пропустить кастинг. Сосредоточься, Бхаджан! Женщина рядом со мной старательно моет руки. Я узнаю в ней наркоманку. Этому я постепенно научилась, и даже могу теперь определить, на каких наркотиках сидят люди.
В последнее время у меня бывает работа — не общенациональные рекламные кампании, конечно, но я уже могу снимать маленькую комнатку в шумном районе Джерси. Каждое утро я просыпаюсь рядом с Тигрой, который лежит на моей подушке. Единственная мебель, которая у нас есть, — это односпальный матрас на полу. Раскинув руки, я касаюсь ими стен. Но для меня это место — настоящий рай. Я теперь осознала, что значит иметь возможность закрыть за собой дверь и запереться.
Разумеется, отопление не работает, поэтому мы спим под горой одеял и зимним пальто, но мои запавшие щеки и торчащие острые ключицы очень нравятся дизайнерам. Одна модель из Москвы как-то сказала со вздохом на кастинге: «Они хотят, чтобы мы худели и худели, пока не начнем умирать».
Как я обнаружила, меня зовут в основном тогда, когда нужна невинная, неиспорченная и несчастная на вид девушка. Я бы рассмеялась над этим, если бы не кашляла. Очередной приступ сотрясает все тело, во рту становится непривычно горячо, и я хватаюсь за край длинной столешницы. Наклонившись, сплевываю в раковину и замираю: в белой раковине алеет кровь.
— Детка, да ты кровью кашляешь. — Женщина рядом со мной качает головой. — Поганый признак, уж я-то знаю.
Я смотрю на нее в зеркало и вижу, что устало улыбаюсь, а зубы у меня измазаны красным. Когда тебя жалеет героиновая наркоманка, приходится признать, что все идет не совсем так, как ты планировал.
Я решила, что важнее всего сохранять бодрый и довольный вид. Когда звонят родители, я скрываю одиночество, которое все усиливается по мере появления рождественских украшений и толп, спешащих на праздничный шопинг. Я ненавижу эти улыбающиеся семьи, которые загораживают мне дорогу своими огромными пакетами с подарками. Я бы предпочла, чтобы мне не тыкали в лицо моим одиночеством. Пусть оно лучше прячется где-нибудь у меня в голове, непризнанное и никем не замечаемое, как дитя незаконной любви в девятнадцатом веке.
К началу весны я привыкаю ко всему: к одиночеству, к городу, к подиумам, к голоду. Когда ко мне приезжают родители, поначалу мне становится легче, но затем я вспоминаю, что не скучала. Мне ужасно не хочется смотреть, как отец медленно ломает мать, унижая ее до такой степени, что она почти перестает разговаривать, даже со мной. Каждое утро я ухожу из собственной квартиры все раньше, пытаясь сбежать от их удушающего присутствия и при этом мечтая свернуться рядом с ними в комочек и забыть обо всем на свете.
К счастью, с переменой погоды бронхит почти проходит, но я заставляю себя оставаться такой же худой, как в самый разгар болезни. Я не могу давать повод для увольнения. Глава агентства порой появляется в самые неожиданные моменты с сантиметром в руках, и если уж у тебя раньше была такая тонкая талия… В общем, в модельной индустрии нет пути назад. У меня сейчас больше работы и больше денег, но я хочу есть, как никогда в жизни.
Днем папа иногда приезжает в город между моими кастингами и пытается меня подбодрить, заверяя, что эти придурки вообще не понимают, чего хотят. Мы идем по улице, его уверенность притягивает взгляды. Вдруг ниоткуда приходит волна слабости и накрывает с головой. Прислонившись к изрисованной стене, я жду, когда мир перестанет вращаться передо мной.
— Что такое? — Испугавшись, он ведет меня к каменным ступеням какого-то здания. Я неловко сажусь, ноги у меня дрожат. — Рассказывай.
— Я есть хочу… — признаюсь я, прячу лицо в ладони и плачу.
Мы заходим в крошечное кафе и садимся рядом, как когда-то сидели, когда завтракали вместе. Чувство потери стало еще сильнее, потому что сейчас я ощущаю себя невероятно старой. Передо мной появляется большой стакан молока и кусок черничного пирога. Папа обнимает меня за плечи.
— Что я могу для тебя сделать? — просто спрашивает он, и я отвожу взгляд, чувствуя, что мне сложно дышать.
Мне нужно так много, что это почти невозможно. Этот список не имеет начала.
— Я так устала…
— Тебе не нужно этим заниматься. Бросай модельный бизнес. Я о тебе позабочусь. Можешь вообще ничего не делать до конца своих дней.
Я неуверенно начинаю есть. Пустой желудок с благодарным урчанием оживает, черничная начинка прилипает к нёбу. Его слова успокаивают меня, и я позволяю себе расслабиться. Но я не могу бросить свою работу — и теперь я в этом уверена. Я больше не доверяю ему — он не сможет нас вытащить. И все-таки мне нужна его поддержка. Вокруг по-прежнему царит жуткий хаос, нас преследуют, и, чтобы обезопасить себя, приходится покупать новые документы. Мне нужны его контакты в преступном мире, которые он так хорошо умеет находить и поддерживать. Мне нужен он сам. Я просто должна найти способ добывать деньги.
Ощущение отчаянной спешки возвращается, но я пытаюсь задержаться в этом моменте. Я медленно принимаюсь за второй кусок пирога и закрываю глаза. Когда я окажусь одна и снова стану отвоевывать каждый дюйм, это воспоминание — его теплая рука на моих усталых плечах — поможет мне.
Я не представляю, что должна делать, так что делаю то, что положено, что предлагает агентство. Хожу на все кастинги, пораньше прихожу на любую работу, а когда заканчивается день, начинается другая работа. Важно, чтобы тебя видели, важно светиться. Никогда не знаешь, кого повстречаешь, кто заметит тебя.
Одно время я не понимала, почему днем двери дорогих заведений для нас закрыты, а как только темнеет, бархатные веревки, перегораживающие вход, сами падают. Днем я не всегда могу позволить себе сэндвич, но вечером лучшие рестораны и самые роскошные клубы платят, чтобы заполучить нас. Бизнес охотников за моделями — людей, которым платят за то, чтобы они приводили нас человек по пять или больше, процветает. Большинство моделей такие же новички, как и я, и это радует. Наконец приятно обрести какую-то власть, запрыгнуть в «кадиллак» очередного охотника, касаться голыми ногами других девиц, входить туда, куда мы хотим. Ни одной из нас нет восемнадцати, все в коротких юбках, на шпильках, и мы улыбаемся охране.
Пока полиция не устраивает облаву на несовершеннолетних в клубах, и я не понимаю, что за роль мы на самом деле играем. Что мы здесь делаем, когда стоим и надеемся, что нас кто-нибудь заметит и пригласит на работу.
Владельцы лучших клубов объединяются и делают в прессе заявления, что перестанут пускать подростков. Нас, правда, все равно проводят через задний вход в вип-зону и следят, чтобы у нас было бесплатное шампанское, бесплатная водка и все остальное. Столик в их клубе стоит несколько тысяч, и у богатых мужчин должны быть причины за него платить. Я только один раз была на шоу «Си Уолд»[18], но мне ясно, что без приманки здесь никто работать не станет. Самые могущественные мужчины Нью-Йорка ведут себя как касатка Шаму, а мы служим для них анчоусами.
