Татьяна Соломатина - Папа
– Стейси? – перебиваю я словесный поток.
– Вообще-то она Настя.
– Вашу дочь Настю должно воспитывать государство? Почему не вы, её отец? И в чём во всём виновато государство?
Долго – и всерьёз! – рассказывает мне, в чём именно виновато государство. Бедная девочка Настя с англизированной кличкой Стейси. Ей не в чем будет винить своего никчемного отца. Отец уже во всём обвинил государство, дэржаву, бездарей-протекционистов и даже меня лично.
Что-то саркастичное говорю местечковому журналисту. Он не врубается.
Зачем? Зачем я трачу вакцину своего ехидства на этого безнадёжного местечкового журналиста? Он так упивается собой, что мне уже просто смешно.
То, что у них под Дюком – журналист, так у нас, под Мининым и Пожарским, – еле-еле поц при редакции.
Мой друг явно попал на бутылку отменного Whisky.
Местечковый журналист попал в книгу столичного писателя. Теперь он знаменит. Мечты сбываются…
Девочка Настя попала в бесчисленную когорту девочек, чьи отцы не были и уже никогда не станут папами.
Тогда, в этом бульварном ресторане, был и настоящий профессионал своего дела – быстрая, точная, умелая официантка.
Сегодня – очень любезный официант. Только слишком подвижный и слишком разговорчивый. Они все здесь, в основном, слишком подвижные и слишком разговорчивые, в этом южном приморском городе. Ну, скажите на милость, на фиг мне такой официант, который мне сообщает максимально любезно:
– Служить бы рад! Прислуживаться тошно…
Ну так служи. А Грибоедова потом почитаешь.
Что именно я хочу и в какой последовательности, слишком очень любезный официант уточняет раз семь, не меньше. И всё равно приносит мне не тот кофе. Я заказывала американо без сливок. Он притащил мне капучино.
– Вы бы, может, просто записали? – предлагаю я ещё одному непрофессионалу, опасаясь, что вместо малосольной дунайки, бесподобной в этом южном приморском городе в это время года, он притащит мне кусок сильно зажаренной баранины.
– Та шо мне записывать, я и так всегда и всё помню! – возмущается официант. – Я даже знаю, в какой гостинице вы живёте, я вас третий день наблюдаю!
Лучше бы он наблюдал за моим заказом.
Я вырываю листок из ежедневника – да, я забежала в «ванную комнату» «Лондонской» по дороге в «кухню» – и записываю свой заказ сама. Почтительно-ехидно склонившись, он наблюдает. Передаю ему листочек. Хмыкает.
– Так не перепутаете?
– Нет. Спасибо. Я буду хранить этот заказ. Распишитесь внизу.
Да нет проблем! Как это я сразу не подписалась? Я недавно поймала себя на том, что, проставляя даты на обратных сторонах фотографий, я подписываюсь. Например: «11.04. Юбилей Олега. Подпись». Идиотизм, не правда ли? Любая профессиональная деформация – немножечко идиотизм. Хорошо ещё чеки не подписываю: «Банку от автора с наилучшими пожеланиями!»
Кстати, да. Я печатаю фотографии. Я люблю бумажные фотографии. Я наполняю ими альбомы и достаточно часто вечерами, у камина, под рюмку текилы и сигарету, листаю и листаю эти альбомы. И никогда мне это не надоедает. Как может надоесть наблюдение собственной эволюции? И разве можно представить себя сидящей у камина, с рюмкой текилы и сигаретой, листающей экран компьютера? Это даже хуже, чем строка поисковика. Фотография должна быть бумажной. И должна быть в альбоме. Да, я старая зануда. Мне уже сорок четыре, и я могу рассчитывать на понимание, листая страницы альбомов. На чьё понимание? На собственное. Только на собственное понимание себя.
Мимо ходят нарядные люди. В этом южном приморском городе по Приморскому бульвару люди всегда ходят нарядные. Здесь вообще слишком нарядные люди. Слишком яркие. Их как-то слишком много, и они сильно рябят в глазах. И они говорят, говорят, говорят… И жестикулируют.
Две молодые девушки. Манерно растягивают слова так, как они сейчас их все манерно растягивают. Это ужасно, но сегодня меня ничто не раздражает. Как ничто не раздражает наблюдателя. А созерцатель – так и вовсе получает удовольствие. Одна из них плотно сбита, и кой чёрт сказал ей, что арийские бёдра совместимы с мини-юбкой? Видимо, тот же чёрт, что заставил её стройную подружку нацепить штаны, которые моя дочь называет, пардон, «двое насрали, один на жопу натянул». Они очень гармоничны, эти гундосящие нелепые подружки. Они обсуждают мальчиков. Молодых людей. Или, как на форумах глянцевых журналов принято называть эту форму жизни, – «молчелов». Да. Есть парни, есть мужчины. Есть даже бармены. А есть молчелы. Парни, мужчины и даже бармены встречаются с девушками, женщинами и, например, студентками. Молчелы встречаются с девушками, всё знающими о психологии отношений. Такие девушки читают советы стилистов и очень любят давать советы своим подружкам:
– Я ей говорю: «Так ты ему скажи!»
– А она что?
– А она молчит, как что-то с чем-то!
Две еврейки сильно элегантного возраста. Обе выкрашены под каштанок. Обе с усиками. Обе не спешат:
– Ему в следующем году поступать, так мы ищем связи.
– Да какие сейчас связи? Сейчас были бы деньги!
– Сейчас надо и связи, и деньги.
– Так то и раньше так было.
– Так я же тебе и говорю, что ничего не изменилось, так мы ищем связи…
Он и она. Муж и жена. Он – тощий и вихляющийся. Она ему по плечо, и сразу видно, что ассистент кафедры. Из таких – из главных по бумагам. Он на чём-то настаивает и нервничает. Нервничает потому, что она уже давно приняла решение и альтернативного развития событий не будет:
– Я тебе русским языком говорю!..
– Я неделю подряд переводила тесты с украинского на английский! Я не понимаю твой русский!
Две молодые женщины. В по-южно-приморско-городскому ярких макияжах. Вышли просто прогуляться. В столице бы так пошли в ночной клуб. А тут так принято просто ходить по улицам. Обсуждают третью. Чем ещё занимаются женщины, собирающиеся вдвоём? Всегда одним и тем же – обсуждают третью:
– Она купила норковую шубу только потому, что дёшево. На три размера больше, чем ей надо, но дёшево.
– И что она с шубой делает?
– Она шубу перешивает. Она уже три раза шубу перешивала, и каждый раз с неё брали столько, что та шуба ей уже не норковая, а золотая.
Высокая, стройная, лет пятидесяти. Размахивает сигаретой, говорит в телефон:
—Он не может заменить в кране прокладку. Я ему говорю, ты же капитан! Ты такое огромное судно ведёшь по океану! Это же столько воды – соображать надо. Как ты можешь соображать, если ты не можешь поменять в кране прокладку?! С ума сойти! Махину железа – может, а прокладку поменять – не может! Я таки сделаю ему много воды!
