Эрве Базен - Анатомия одного развода
Ветер сотрясал будку телефона-автомата, пока Ги рылся в карманах. У него осталась только одна монетка из тех пяти, что ему дают. Кроме того, у него есть еще сберегательная книжка, неприкосновенная, тетушки и бабушка пополняют ее мелкими суммами. Зато будут высокие проценты, малыш! – заверяет его Ме; Все проценты съест девальвация! – заверяет отец. У Ги есть еще и копилка, настоящая, осязаемая, но он ее прячет на вилле «Вдвоем» – из элементарной предосторожности после обыска и немедленной конфискации пятидесяти франков, когда мать сказала: Я тебе даю по пять франков в неделю. Если у тебя больше, значит, тебе их дал отец и он хочет купить тебя своими подарочками.
Только одна-единственная монетка у Ги, и нельзя упустить последнюю возможность. Кончиком карандаша Ги переправляет надпись на стекле. Изречение Дурак тот, кто это прочтет! превращается в Дурак тот, кто это зачеркнет. Потом он набирает номер фирмы «Мобиляр», вслух говоря себе: Если папы там нет, я пропал. Но телефонистка с акцентом, характерным для жителей Бордо, который он всегда узнает, уже напевно выговаривает: Тебе повезло: твой папа только что вернулся.
– Привет, Фиделио!
– Привет, мой птенчик!
Это пароль. Изобретение Розы. Хотя опера «Фиделио, или Супружеская любовь» меньше всего подходила к образу жизни Луи, но, согласно мнемотехнике, это слово великолепно укладывалось в цифры 345-35-40.
– Все еще ничего, папа?
– То есть как ничего? – прорычал телефон. – Феликс родился еще в воскресенье вечером, через три часа после вашего отъезда. Я известил твою маму в понедельник утром. – И у Лун невольно вырываются злые слова.
– Зачем ты нервничаешь, папа? – говорит Ги. – А что ты думал? Что она отведет нас в больницу с букетом цветов для Одили? – И несколько покровительственно, с высоты своих одиннадцати лет, добавляет:
– Не беспокойся. Остальным займусь я сам.
Рука мадам Равер, украшенная перстнем с аметистом, поднялась, описав в воздухе кривую, и Роза, стоявшая из песчаной дорожке пустого школьного двора, где ветер поднимал маленькие желтые круговороты пыли, увидела, как исчезли за поворотом на улицу последние группы детей с ранцами на спине. В эту минуту показался Ги – он бежал им навстречу.
– Кто это сказал вам о Комитетах надзора, черт побери? – спросила директриса. – Хотя это, пожалуй, неплохая мысль... Я могу дать вам адрес мсье Гордона, президента местного Комитета Но вы должны забыть, от кого вы этот адрес получили, понятно? – Рука с аметистовым перстнем легла на плечо Розы. – Но мсье Гордон скажет то же, что и я: «Подумайте, моя деточка. Ваша мать и так уже настрадалась».
Ги прибежал весь взлохмаченный, в разлетающейся, как крылья, перелине и, вытянув острую мордочку, хвастливо затрещал как пулемет. Он начал издали, не обращая никакого внимания на присутствие мадам Равер:
– Вот так здорово! Братик родился три дня тому назад. И мама, оказывается, знала...
– Бог ты мой! – выдохнула директриса.
Агата, у которой есть собственный ключ от дома, пришла раньше всех – как раз вовремя, чтоб схватить телефонную трубку и принять на себя первый раскат дальней грозы.
– Папа, папа, – успела она вставить, – ты ведь не с мамой говоришь. Она ушла за покупками. Это я, Агата...
Только она повесила трубку, как в замке скрипнул ключ. Явился Леон и сразу прошел к себе, сестра последовала за ним, и начались перешептывания.
– Однако! – сказал Леон. – Это уже, пожалуй, слишком.
– У мамы есть на то причины, – возразила Агата. – Если тебя интересует мое мнение, то я думаю, нам не надо вмешиваться, – докончила сестра и затянула на нем потуже галстук.
Бесшумно повернулся ключ в замке, и появилась Алина, хмурая, с опухшей от воспаления надкосницы щекой.
– Младших нет еще? – пробормотала она. И, не дождавшись ответа, пошла в кухню, зло бранясь по дороге.
– Что, Роза поселилась там насовсем? У нас не семья, а куча шариков <Во Франции среди детей, особенно в рабочих кварталах, популярна игра в маленькие стеклянные или каменные шарики> – каждый стремиться закатиться куда-нибудь подальше. А я что тут делаю, скажите, я-то кто? Только прислуга?
Алина и правда мать-служанка; она принялась швырять тарелки, кастрюли. Ах, какая мерзкая история! Красотка нарочно сообразила себе младенца, чтоб реабилитироваться в глазах людей, превратить Луи в няньку и оттяпать долю Четверки.
Нет, тут нельзя ликовать да еще позволять этим дурачкам прославлять ее самую опасную соперницу. Но возможно, умолчание тоже было ошибкой. Рефлекс страуса. Конечно, неплохо, что Роза и Ги сразу не отправились туда, к колыбельке, пусть там думают, что они относятся к этому событию с полным равнодушием.
Но придется еще с ними объясняться, как-то оправдываться.
Медленно движется стрелка стенных часов. Алина успевает промолоть остатки мяса, смешать его с хлебным мякишем. Кладет в духовку котлетки, и в эту минуту у входной двери наконец раздается звонок. На полчаса опоздала, моя доченька, погоди же! Лучший способ защитить себя – сразу перейти в наступление:
– Ну, и где же вы таскались?
Они входят вместе в глубоком молчании, ранцы на плечах. Ладно, все ясно. Только откуда они могли узнать? Наверно, из запрещенного источника? Она, Алина, как молчала, так и будет молчать, выжидая, пока противник разоблачит себя.
– Нас задержала директриса, – спокойно ответила Роза, распространив сообщение на двоих.
Никаких подробностей. Ги, который обычно хитрит, сейчас очень уверен в себе. Роза тоже кичливо выпятила грудь – они просто невыносимы.
Алина резко схватила дочь за руку:
– Что вы от меня скрываете?
– Скорее нам следует спросить тебя об этом, – говорит Роза.
Алина поворачивается, ища взглядом старших – даже если они не вмешиваются, одно их присутствие будет для нее поддержкой. Но их здесь нет, укрылись в комнате Леона, наверно, заранее решили удалиться. Рука, держащая
Розу, угрожающе поднимается. И тут вдруг Алина замечает, что Роза почти одного с ней роста и вовсе не пытается увернуться. Пришлось ограничиться окриком:
– Как ты со мной говоришь? Что за тон? Я тебе запрещаю...
– Ты мне запретишь иметь брата? Раздается пощечина, Роза отскакивает и заслоняет собой Ги. Алина разражается злобной тирадой:
– У тебя брат появился? Ну и что? И ты мне, своей матери, обманутой твоим папашей, радостно объявляешь, что эта богородица, которая спит с кем попало, уже выродила ему Иисусика? Ты что, дурочка, что ли? Бог весть где болтаешься, дерзишь отчаянно да еще пользуешься тем, что Ги мал и глуп и можно его подстрекать. Но ведь на деле ты упрекаешь меня совсем в другом. И я скажу тебе, в чем: тебе не нравится наша нужда, то, что мы не можем свести концы с концами. Ты мечтаешь, глупая, что станешь у них любимицей, сможешь пользоваться деньжатами, которые папочка заработает, если будет малевать портреты этих простофиль. Как же ты не понимаешь, что отец не для того вас бросил , чтобы снова брать к себе, и что его добрая женушка не благословит тебя за то, что ты хочешь за ее счет поживиться.
