Эрве Базен - Анатомия одного развода
Уже поздно, и это, пожалуй, неплохо: Одили неожиданно придется добавить еще два прибора на столе. Леон барабанит по звонку, выступающему с правой стороны на косяке парадной двери, под которым блестит медная дощечка, совсем недавно прибитая: ВИЛЛА «ВДВОЕМ» Мсье и мадам Давермель
Леон с интересом читает, продолжая невозмутимо нажимать на кнопку звонка.
– По-латыни надо: «dialis», – говорит он.
– Слушаю вас, – звучит голос из переговорного устройства.
– Смотри-ка, – говорит Леон, – вот что они тут соорудили.
Агата показывает пальцем: вон оно – аккуратненький квадратик с левой стороны. Это не только рот, но также и ухо!
– Это я, Леон! – восклицает Леон.
– Сейчас, – отвечает аппарат.
Щелк, и электронная задвижка приподнимается – еще одно дорогое и сомнительное новшество.
Леон вводит в калитку свой достойный всех похвал мотоцикл, прислоняет его к дереву, потом берет под руку улыбающуюся сестру. Многие считают Леона сухим эгоистом, и правда, он скуп на внимание. Но зато, если проявляет его, это уже ценится. Агата в ответ прижимает к себе его локоть, и они вместе подымаются на крыльцо, В холе стоит Роза, все еще склонившись над переговорным устройством, и громко извещает домашних: Одиль, прибыли старшие. Я пойду накрою еще на двоих. Не ожидая ответа, Роза входит в столовую и уверенно переставляет тарелки. Леон не спеша снимает свой кожаный комбинизон. Агата начинает расстегивать плащ и вдруг замечает Ги: внимательно глядя перед собой, осторожно шагая, он спускается с лестницы и повторяет: Смотри не оступись! – держа за руку Одиль, которая, если смотреть снизу, выглядит очень забавно: голова у нее вроде бы лежит прямо на животе, как яблоко поверх тыквы.
– Ну вот, на этот раз мы в полном составе, – говорит Одиль.
И все. В Фонтене обычно вопят, ругаются, меры не знают. А здесь негласное правило: лучше промолчать, принять непокорных так, будто только вчера с ними расстались. Но все равно, размахивая руками, крутя головой в поисках, где бы повесить плащ, – Агата уже раздражается, чувствуя, что своим вторжением нарушила спокойную атмосферу в доме.
Одиль сошла с лестницы; она так изменилась, настолько утратила свое изящество, что вместо злости Агата должна была бы ощущать радость. Но заботливость Ги просто невыносима – ведь прежде именно Агата начиная с шестилетнего возраста уже заботилась о нем, даже когда он был еще во чреве матери; а тут еще в столовой появился виновник происшедшего, с подкрашенными волосами, делавшими его моложе, в спортивном свитере, явно озабоченный тем же.
– Видите, ждать уже недолго.
– Да у тебя, Агата, мокрая голова, – говорит Одиль. – Беги в ванную. На туалетном столике есть сушилка. Воткни вилку в штепсель для бритвы, слева от шкафчика.
Только Роза может считать вполне естественным, когда папашина красотка указывает его родной дочери, где лежат необходимые вещи. Агата, резво прыгая через три ступеньки, побежала в ванную, недавно заново отделанную.
Пока мягко урчала сушилка, она успела рассмотреть все, что находилось вокруг, тем дружеским оком, которое бы охотно здесь все сокрушило: стены и пол облицованы фаянсовыми плитками; дорогое санитарное оборудование, эффектно контрастирующее с ними по цвету; толстые пушистые полотенца, подобранные в тон халатам; ванные коврики, мягкий пуф перед зеркалом и великое множество всяких дорогостоящих вещиц. Весы, полочки, сиденье для ванны, вешалки, мыльницы, набор стаканчиков – со всех сторон блестящий никель.
– Водятся денежки! – сказал Леон, вошедший следом помыть руки.
– Это все могло бы принадлежать нам, – ответила Агата.
Она с удовольствием прихватила бы золотую цепочку, лежавшую на столике: хоть мелкое, но все же возмещение. Но тут был Леон, да еще такой хмурый. Тогда Агата, тряхнув высохшими волосами, сделала небольшой крюк по коридору, заскочила в одну из комнат, где заметно прибавилось мебели, мигом открыла шкаф, вырвала из меховой накидки клок и степенно спустилась вниз.
– А мы только тебя и ждем, – сказала Одиль, внося жаркое.
Мясо было разрезано электрическим ножом на красивые ровные кусочки. И соус, которым его польют, не застынет сразу, потому что тарелки заранее нагреты. А после обеда грязной посудой займется недавно украсившая кухню моечная машина. Да, ничего не скажешь, у них есть все. Агата не зря сюда приехала, надо было захватить записную книжку, чтобы ничего не забыть.
Остается лишь как-то убить скучное воскресенье – телевизор поможет ей в этом. Не подниматься же в чердачную конуру, которую ей тут выделили, – это означало бы признать, что у нее есть пристанище, второй дом, как у Розы, которая здесь себя чувствует так непринужденно. Агата, оставшись с ней наедине, не может удержаться от укола:
– Клянусь, ты просто как у себя дома. Может, тебе следует здесь остаться? И Роза отвечает:
– Я уже об этом подумываю, представь себе! – Да еще добавляет:
– Тебя это очень устроит. Наша комната станет твоей. Но ты сдохнешь от зависти.
Агата помрачнела и в таком настроении находилась весь вечер. Всего на секунду проявила она слабость: когда отец, рассеянно глядя на экран телевизора, сел около нее и, как бывало, потрепал ее по затылку. Но это же послужило и сигналом к уходу – она уехала на мотоцикле своего покорного брата на его «такси».
Вечером Агата вынула из шкатулки свою заветную тетрадь, взяла ручку с серебряным колпачком и написала:
"Кто же там, в животе у Одили? Малыш, у которого будут отец, мать, два дедушки и две бабушки – словом, две семьи, все в двойном комплекте и в полной гармонии, как руки и ноги!
Короче, у него будет то, что положено иметь нам
Мне у отца не по себе, наверно, потому, что я та чувствую себя ущемленной. Как. впрочем, и в Фонтене – и чем дальше, тем больше. Мама ведь ничего н делает, чтобы мы могли забыть. Наоборот. Леон, который никогда не пускается в откровенности, все же вчера признался: «Когда я бываю с Соланж, то хоть забываю все это».
И это Леон обычно такой сдержанный! Что же до меня, то если я и соединюсь с кем-либо, то лишь при условии, что смогу порвать в любую минуту".
ЯНВАРЬ 1968
«Не больше двух человек одновременно» – гласило объявление. Но когда Луи добрался до клиники в Ножане (его долго задерживали: клиент был настолько важный, что нельзя было отмахнуться; затем следовала бумажная волокита по оформлению заказа, а потом такси застряло в пробке на улице Сен-Антуан) и когда он в конце выкрашенного масляной краской коридора толкнул дверь палаты №31, то оказалось, что в ней уже находятся девять человек: его родители, тесть с тещей, Габриель, две сослуживицы Одили, сама роженица и ее сын; их окружали бесчисленные горшки с азалиями, перевязанные шелковыми бантами, красивые вазы с прозрачной зеленью аспарауса и розами «баккара».
