Алексей Колышевский - МЖ. Роман-жизнь от первого лица
Дорога до отеля заняла около получаса, в течение которого я глазел в окно и слушал комментарии Клары, для которой этот визит в Буэнос был уже четвертым. Мне сразу же бросилось в глаза почти полное отсутствие американских автомобилей, увидеть которые здесь я ожидал во множестве. Вместо этого по дорогам сновали юркие «VW Golf», «Peugeot» и «Renault». Из «американцев» попадались лишь почтенного возраста небольшие грузовики с открытыми кузовами. В них ехали рабочие и крестьяне в грязной одежде. Развалившись на покрышках и неидентифицируемом скарбе, они с пренебрежением истинных портеньос взирали на окружающий мир. Изображая из себя добропорядочного туриста, я достал из сумки свой маленький фотоаппарат и сделал два-три снимка этих пролетариев, пояснив Клаудии: «На память». Она лишь неопределенно улыбнулась и, уткнувшись в мое плечо, задремала.
Между тем мы въехали в городские пределы. Платная магистраль, шедшая от аэропорта, проходила над землей, и окружающие дома были доступны для обзора начиная примерно с третьего этажа. Вид их поначалу меня вовсе не обрадовал. То были довольно облезлые, построенные безо всякой архитектурной изюминки многоэтажные строения, единственным отличием которых от московских или подмосковных собратьев были верхние этажи, заметно меньшие по площади, чем все прочие, отчего дом вверху походил на лестницу и претендовал тем самым на некоторую, пусть и сомнительную, оригинальность. Бедные пригороды за окном сменились на более свежие кварталы с вкраплениями старинных красивых зданий, выстроенных в стиле, который ранее я никогда не встречал. Это была какая-то своя, особая, латинская готика, а на подъезде к центру города таких домов, этажей в восемь, с непременной башенкой на углу, становилось все больше. С ними продолжали соседствовать здания более современной архитектуры. Вначале мне не очень был понятен такой mix-up, но через несколько минут я пришел к выводу, что подобный городской пейзаж довольно интересен и даже начинает мне нравиться. Город радовал обилием скверов, площадей с обширными, засеянными изумрудной травой газонами и огромным количеством прекрасных раскидистых деревьев. Сразу было понятно, что тень здесь ценили и старались затенить все, что только можно: к домам, до самой проезжей части, скрыв собой тротуары, были пристроены галереи, под которыми прохожих не могли побеспокоить ни жаркое солнце, ни дождь. Октябрь в Южном полушарии соответствует апрелю, и в воздухе был разлит восхитительный аромат весны. Я немного опустил стекло в дверце машины, и нас захлестнуло весенними запахами, которые не могли перебить выхлопы едущего транспорта. Я крепче прижал к себе Клаудию, и она в ответ потянулась ко мне, подставив губы. Мы слились в долгом горячем поцелуе, а шофер одобрительно хмыкнул.
Оторвавшись от своей истекающей желанием горячей испанки, я взглянул в окно. Мы проезжали по самой широкой в мире улице – Avenida 9 Julio. Впереди вздымался в небо белый обелиск: начало всех аргентинских дорог.
– Обелиск, – сказала Клаудия, – обелиск торчит, как член. Словно он клал на всех в этой стране.
– Клаудия, ты знаешь, я все больше убеждаюсь, что мы идеально подходим друг другу, как люди с драматически схожим мышлением и поступками. Спроси шофера, когда же наконец будет мой отель? Мне не терпится показать тебе свой собственный обелиск, дабы ты убедилась в том, что он не менее фундаментален, чем тот, что мы только что обсуждали.
Шофер показал пять пальцев на руке, и действительно, через пять минут, обогнув какой-то памятник человеку на лошади, стоявший на высоком гранитном постаменте, он подъехал к отелю Plaza Franzia. Отель оказался довольно симпатичным четырнадцатиэтажным зданием с номером «Penthouse» наверху, в который мы, после недолгих формальностей, в виде предъявления кредитной карточки и паспорта на имя Романа Клименко, и поднялись. При этом наши вещи приехали на грузовом лифте отдельно. Я сунул в руку обрадованному пареньку-швейцару бумажку в пять долларов, закрыл за ним дверь, поднял Клару на руки и, пробежав со своей вожделенной ношей несколько шагов, бросил ее на роскошную кровать.
Это было больше похоже на взаимное изнасилование. Ни первый, ни второй, ни третий оргазмы не опустошили нас, а скорее наоборот: наполнили силой для взятия новых рифов (воспользуюсь электрогитарной лексикой). С кровати мы переместились на пол, затем продолжили на широкой мраморной полке умывальника в ванной, и, наконец, словно обезумевшая после нескольких разными способами достигнутых оргазмов Клаудия вытащила меня голого прямо на балкон, где она принялась орать так, что это должно было быть слышно за несколько кварталов вокруг. Я, ранее не замечавший за собою тяги к эксгибиционизму, почувствовал мощную волну возбуждения от нашей открытости и, постаравшись, чтобы со стороны это выглядело максимально эффектно, стал заставлять ее делать то, что больше смахивало на акробатические этюды в исполнении Алины Кабаевой, а не на стандартный набор поз европейского секса.
В перерывах между соитиями мы заряжали наши подсевшие аккумуляторы с помощью икры, которую ели, за неимением ложек, зачерпывая пальцами и запивая водкой из стаканов, взятых в мини-баре. Клаудия держалась очень долго, но в какой-то момент она в мгновение сломалась, и после этого мне, закаленному в боях с Ивашкой Хмельницким опытному алкоюзеру, на которого водка оказывала лишь действие адреналинового катализатора, пришлось иметь дело с почти безжизненным телом. Я уложил его в кровать, накрыл легким одеялом, закрыл тяжелые, не пропускающие света портьеры и перешел в другую комнату, прикрыв за собой дверь в спальню. Я остановился перед зеркалом и, поглядев на свое обнаженное отражение в зеркале, присвистнул от удивления от увиденного. На меня смотрел человек, у которого был огромный раздутый член синего цвета, весь словно расцарапанный дюжиной озверевших кошек, красные, как у дьявола, страшные глаза и невероятный ирокез на голове. После такого пятичасового сексмарафона мои нервы были натянуты каким-то особенным способом, словно струны теннисной ракетки. Никакого приятного расслабления не было, а была самая настоящая гиперагрессия и желание с ревом бить себя кулаками в грудь подобно горилле.
Я взглянул на часы: было около трех дня. Клаудия, забывшись сном, свернулась вокруг подушки, сползшее на пол одеяло позволяло рассматривать ее восхитительные длинные ноги, крепкие ягодицы без малейшего признака целлюлита и правую грудь с ослепительно розовым небольшим соском От нее пахло какими-то цветочными духами, и это создавало иллюзию ее собственного запаха, состоявшего к тому же из запахов воды ее йони, на вкус схожей с недавно питавшей наш пыл белужьей икрой, алкоголем и моим телом, столь долгое время бывшим с ней единой плотью.
