Элис Сиболд - Счастливая
Удачи следствию. Потерпевшая — надежный свидетель».
В следующий раз я отправилась домой, в Пенсильванию, на День благодарения. Через день после возвращения в Сиракьюс междугородным автобусом компании «Грейхаунд» я получила письмо, отправленное на адрес общежития.
«В соответствии с Вашим запросом, — говорилось в нем, — настоящим ставим Вас в известность, что вышепоименованное лицо, находящееся в изоляторе временного содержания, решением жюри присяжных привлекается к уголовной ответственности».
Это меня взбудоражило. Стоя у себя в комнатушке общежития «Хейвен-холл», я дрожала от волнения. Потом позвонила матери и рассказала ей. Дело мое двигалось. Похоже, до суда оставалось совсем немного — считанные дни.
Четвертого декабря я еще сидела на лекции, когда Мэдисон вручил судье, Уолтеру Т. Горману, свое заявление. Ни по одному из восьми пунктов обвинения он не признавал себя виновным. Досудебные слушания были назначены на девятое декабря. Пэкетт признал, что за его подзащитным числится одно правонарушение: мелкая кража в подростковом возрасте. Государственное обвинение не располагало дополнительными сведениями, а данные о правонарушениях, совершенных до наступления уголовной ответственности, не могли быть приняты во внимание. Когда Горман спросил заместителя районного прокурора Плочоцки (выступавшего государственным обвинителем в отсутствие Гейл, занятой на другом процессе), желает ли тот сделать заявление относительно залога, Плочоцки сказал:
«Ваша честь, у меня нет материалов по этому делу». В результате ответчика отпустили под залог в пять тысяч долларов. Я же в течение рождественских каникул пребывала в счастливом заблуждении, что насильник сидит за решеткой.
Перед отъездом домой я получила зачет по первой части курса итальянского, сдала античную литературу на «удовлетворительно» и спецкурс Тэсс — на «хорошо» (моя курсовая оказалась слабовата), а также получила две отличные оценки по спецкурсам: у Вульфа и у Гэллагер.
На каникулах повидалась со Стивом Карбонаро. Он и думать забыл про «Дон Кихота», зато приобрел манеру держать у себя в квартире (он жил рядом с Пенсильванским университетом) бутылку дорогого виски «Чивас ригал». Стив скупал на блошиных рынках старинные, до дыр протертые восточные ковры, носил атласный смокинг, курил трубку и писал сонеты для новой подружки, подкупившей его своим именем — Джульетта. Выключая свет у себя в комнате, он подглядывал за раскрепощенной любовной парочкой в квартире напротив. Вкус виски мне не понравился, а курение трубки показалось дешевым выпендрежем.
Моя сестра в свои двадцать два года все еще хранила девственность. Я убеждала ее не быть такой целомудренной. Она и сама убеждала себя не быть такой целомудренной. Но мотивы наши были разными. Я желала ее грехопадения — а именно так это расценивалось в нашей семье, — чтобы мы с ней встали на одну доску. Она желала для себя грехопадения, чтобы не выделяться среди большинства подруг.
Мы жили невесело, каждая по свою сторону этого слова. Она была девушкой, я — нет. На первых порах мама пыталась взять шутливый тон, говоря, что теперь можно больше не читать мне нотаций по поводу сохранения девственности, а переключиться на сохранение добродетели. Но в этом сквозила какая-то фальшь. Было бы странно внушать сестре старые правила, а для меня изобретать новые. Вследствие того, что со мной приключилось, я перешла в категорию, которая выпадала из подвластной ей сферы.
Тогда я вспомнила, что помогало мне в самых трудных ситуациях и что в доме Сиболдов принято было делать в спорных случаях: докопалась до смысла. Взяла словарь и посмотрела все эти существительные и прилагательные: девственница, девственность, девственная, добродетельная, добродетель. Когда определения не давали желаемого результата, я их слегка передергивала, наделяя слова новыми значениями. В итоге выходило, что я все еще девственница. Ведь я не потеряла девственность, твердила я себе; у меня ее отняли. Следовательно, я сама вправе решать, в каких случаях следует говорить о девственности и что это такое. Своей «настоящей девственностью» я назвала то, что мне еще предстояло потерять. Как и причины, по которым я отказывалась спать со Стивом или настаивала на возвращении в Сиракьюс, эти выводы казались непререкаемыми.
Как бы не так. Многое из того, что я подтвердила или опровергла, не выдерживало никакой критики, просто у меня не хватало духу это признать. Помимо всего прочего, я еще придумала мазохистские доводы в пользу утраты девственности в результате насилия.
— Может, это и к лучшему, что меня изнасиловали невинной девушкой, — говорила я знакомым. — По крайней мере, у меня не возникло никаких сексуальных ассоциаций, как у других женщин. Это было насилие в чистом виде. Поэтому, когда у меня все же будет нормальная интимная жизнь, я смогу безошибочно различить секс и насилие.
Интересно, кого я хотела обмануть.
В промежутках между занятиями и вызовами в суд я нашла время потерять голову. Его звали Джейми Уоллер, и он тоже посещал семинар Вульфа. Джейми был старше меня — ему исполнилось двадцать шесть — и дружил еще с одним студентом в нашем семинаре, Крисом Дэвисом. Крис был голубым. Их дружба казалось мне свидетельством того, что Джейми, при своей нормальной сексуальной ориентации, — весьма продвинутый представитель мужского племени. Если ему так комфортно в обществе голубого, рассуждала я, то, может быть, он благосклонно отнесется и к жертве изнасилования.
Я ухитрялась делать все, что делают влюбленные девицы. Договорилась с Лайлой, чтобы та после занятий пришла на него посмотреть. Вернувшись в общежитие, мы говорили, что он просто пупсик. После каждой встречи я перечисляла подруге, в чем он приходил. Джейми был приверженцем молодежной небрежности — так я обозначила его стиль. Его свитера, перевязанные из старых шерстяных вещей, хранили следы яичного желтка, а из-под пояса вельветовых штанов в крупный рубчик вылезала резинка трусов «Брукс Бразерз». Жил он за пределами кампуса, в отдельной квартире, и рассекал на собственном автомобиле. По выходным уезжал кататься на горных лыжах. Это было независимое существование, о каком я могла только мечтать. Наедине с собой я предавалась грезам, на людях притворялась невозмутимой.
Свою внешность я ненавидела. Считала себя нелепой, уродливой толстухой. Наверное, Джейми не находил во мне физической привлекательности, но он любил потрепаться, а еще — любил выпить. И в одном и в другом деле я могла составить ему компанию.
