Ирвин Шоу - Богач, бедняк
— Ну и семейка! — продолжала она, качая головой. — Прямо-таки собрание античных мумий. Почему бы тебе не сесть вместе со мной на поезд и не уехать в Нью-Йорк?
— Ты же знаешь, что пока я не могу.
— Мне тоже казалось, что мне никогда на такое не решиться. Но вот видишь, все же решилась, и вот сейчас уезжаю.
— Почему?
— Что значит — почему?
— Почему ты уезжаешь? Что случилось?
— Очень многое, — рассеянно ответила сестра. Она сделала большой глоток виски. — Из-за одного человека. Прежде всего. Он хочет на мне жениться.
— Кто? Бойлан?
Глаза Гретхен вдруг расширились и стали почти черными в темном салоне бара.
— Откуда ты знаешь?
— Мне рассказал Томми.
— А он-то откуда знает?
Ну, почему бы и нет, подумал он про себя. Она сама этого захотела, так что поделом. Ревность к сестре, чувство стыда заставляли его сделать ей больно.
— Он следил за вами, отправился на холм и все видел через окно.
— И что же он видел?
— Бойлана. Голого. В чем мать родила.
— Несчастный Томми! Зрелище явно не захватывающее, должна признаться. — Она засмеялась, но смех у нее получился невеселым, глухим, с какими-то металлическими нотками. — На него не так уже приятно глядеть, на Тедди Бойлана. Может, ему повезло, и он видел и меня голую, а?
— Нет, не видел.
— Плохо, — сказала она, — просто отвратительно. Ради чего он перся в такую даль? — Рудольф заметил у сестры твердое стремление унизить себя, причинить себе как можно больше боли, а этого он прежде в ней не замечал.
— Откуда ему известно, что именно я была у него в доме?
— Бойлан крикнул тебе снизу, принести ли тебе выпивку наверх.
— Ах, в ту ночь, — вздохнула она. — В ту ночь. Это была потрясающая ночь, скажу тебе. Когда-нибудь расскажу тебе подробнее. — Она внимательно посмотрела ему в лицо. — Нечего зря злиться, у сестер есть дурная привычка вырастать и гулять с парнями.
— Но не с Бойланом же, — горько заметил Рудольф. — С этим тщедушным мерзким человеком, стариком.
— Не такой он и старый, — ответила она. — И не такой уж тщедушный.
— Выходит, он тебе понравился? — с обвиняющим видом упрекнул он ее.
— Мне понравился секс, — возразила она. Ее лицо внезапно посерьезнело. — Мне понравилось заниматься любовью больше всего на свете. Такого я прежде никогда не испытывала.
— В таком случае почему же ты убегаешь?
— Потому что я давно уже здесь живу и если останусь еще, то все кончится браком с ним, понимаешь? А Тедди Бойлан не пара для твоей чистой, красивой сестренки. Не ему на ней жениться. Довольно сложно, не так ли? Тебе это трудно понять? А разве твоя собственная жизнь не такая сложная? Разве тебя не снедает, не изводит греховная, темная страсть? Женщина, которая старше тебя, которую ты регулярно навещаешь, когда ее мужа нет дома, а?
— Нечего насмехаться надо мной, — оборвал он ее.
— Прости меня, прошу тебя, — сказала она и, похлопав его по руке, подозвала бармена. Когда он подошел, она сказала: — Еще одно виски. — Тот пошел выполнять заказ, а она продолжала: — Мать напилась, когда я уходила. Она была пьяна, одна допила все вино, купленное на твой день рождения. Кровь агнца. Только это и требуется нашей семье. — Гретхен говорила о семье так, словно речь шла о чужаках, незнакомцах. — Захмелевшая чокнутая старуха, обозвала меня проституткой. — Гретхен недовольно фыркнула. — Вот тебе милое прощание с дочерью, уезжающей жить в большой чужой город. Уезжай отсюда и ты, — хрипло сказала она. — Уезжай, пока они не искалечили тебе жизнь. Уезжай из дома, в котором ни у кого нет друзей, где дверной звонок никогда не звенит.
— Никто меня не калечит, — возразил Рудольф.
— Не морочь мне голову, братец, — сказала Гретхен. — Война идет в открытую. Тебе меня не одурачить. Всеобщий любимчик, и тебе абсолютно наплевать на весь окружающий мир, наплевать тебе, живут люди вокруг тебя или уже все вымерли. Если ты не считаешь, что такой человек не калека, то можешь посадить меня в инвалидную коляску в любую минуту. — К ним подошел бармен, поставил стакан с виски перед ней, добавил из сифона содовой.
— Что ты мелешь, черт тебя подери, — воскликнул Рудольф, резко вставая. — Если у тебя такое обо мне мнение, то для чего я здесь? Я ведь тебе не нужен!
— Нет, не нужен, — подтвердила она.
— Вот, держи квитанцию за багаж, — сказал он, протягивая бумажку.
— Спасибо, — медленно произнесла она, словно оцепенев. — Ты сегодня сделал свое доброе дело. Я — свое.
Рудольф оставил ее одну за столом в баре. Гретхен допивала второй стакан виски — красивая девушка с привлекательным овальным, покрасневшим на скулах лицом, с блестящими глазами, с широко открытым жадным, чувственным ртом, с горечью в сердце, но уже такая далекая, уехавшая за тысячу миль от своей уютной комнатки над пекарней, от отца с матерью, от братьев, от любовника, на пути к громадному городу, который ежегодно поглощал в своей пучине миллион таких девушек, как она!
Рудольф медленно шел домой. Слезы выступили у него на глазах. Он плакал из-за себя, только из-за себя. Его брат, его сестра — правы. Ах как правы! Их суждения о нем верны, справедливы. Ему нужно меняться. Но как? Что требует в нем перемен? Его гены, его хромосомы, его знак зодиака?
Приближаясь к Вандерхоф-стрит, он остановился. Ему противна сама мысль о возвращении сейчас домой. Ему совсем не хотелось увидеть свою мать пьяной, ему не хотелось увидеть поразительный, ненавистный взгляд отца, превратившийся в недомогание, в болезнь. Рудольф пошел к реке. На поверхности водной глади пылал закат, и вода была похожа на расплавленную сталь. До него доносился прохладный спертый запах, запах холодного погреба. Сев на прогнившую скамейку возле заброшенного склада, в котором отец хранил свою гоночную лодку, Рудольф смотрел на противоположный берег. Там, вдали, что-то двигалось. Это была лодка его отца. Он неистово работал веслами, свирепо, ритмично, взрывая лопатками весел тихую воду, он греб вверх по течению. Внезапно вспомнил, что отец убил двоих человек: одного заколол штыком, другого — ножом. Он чувствовал внутри жуткую, гулкую пустоту. Выпитое виски обжигало грудь, и он чувствовал горький противный вкус во рту.
Он навсегда запомнит свой день рождения, подумал он.
ХМэри Пиз сидела в темноте в гостиной, в облаке дыма. Она не реагировала на смрад от жареного гуся, на кислый аромат красной капусты, в беспорядке лежавшей на разделочной доске. Ну вот, оба уехали: и хулиган, и проститутка. Теперь у меня остался только один Рудольф, ликовала пьяная Мэри Пиз. Ах, если бы только сейчас разразилась на реке буря, там, вдали, на этой холодной реке, и поглотила лодку, каким прекрасным стал бы для меня этот день!
