Наталья Солей - Ход Корбюзье, или Шерше бlя femme
– Это хорошо. Угадать со стопроцентной точностью все желания своих обитателей дом вряд ли сможет. Нельзя все взваливать только на него, – заметил Уоррен.
– Согласен. Знаете, я как-то раз побывал на вечеринке у знакомых, которые установили компьютеризованную систему управления домом. По программе освещение выключалось в 10.30 – в это время владелец обычно ложился спать. Так вот, в 10.30, когда вечеринка была в самом разгаре, освещение, представьте, отключилось, и хозяин потом в полном мраке долго искал, где его включить.
– О, такое бывает, – радостно поддержал друга Уоррен, – я теперь присматриваюсь ко всей этой компьютеризации. Ты же меня заманил в эту ловушку!
– Не совсем так. Скорее твоя страсть к бриджу, – засмеялся Гейтс.
– И это тоже. Так вот. В некоторых офисных зданиях стали применять детекторы движения, которые управляют освещением в каждой комнате. Чем больше люди ходят в помещении, тем свет ярче, а если они сидят за своими столами, то лампы гаснут. Представь картину, сидят люди, работают за компьютерами и вдруг начинают размахивать руками, чтобы свет не погас.
– Смешно. – Хозяин слегка заторопился. – Друзья, я покидаю вас до вечера, располагайтесь, отдыхайте. Вечером надеюсь увидеть вас на вечеринке. Рад был знакомству, а теперь позвольте вас покинуть.
Любезно распрощавшись, Гейтс удалился так же внезапно, как и появился.
– Человек-цунами. Сколько в нем энергии, а дом – это просто какая-то научная фантастика, – восхищенно говорила Аня, пока Уоррен пошел отдохнуть в свою комнату.
– Я бы тоже хотел принять душ и переодеться, – заметил Владимир, – может, мы быстренько приведем себя в порядок?
Аня посмотрела на него непонимающим взглядом, а потом, как бы вернувшись на землю, неожиданно рассмеялась.
– Что это ты? – не понял Володя.
– Нет, ты представь, приезжаем мы к какому-нибудь нашему олигарху, а он – лично – первым попавшимся людям, от которых ему ничего абсолютно не надо, давай свой дом показывать. Ты можешь себе такое представить?
– И он бы не стал, если бы не Уоррен.
– А наши не стали бы и с двумя Уорренами. Ну, жена, секретари, но сами – не представляю себе. И мысли у него, чтобы люди в музеи начали ходить, а не только в футбол играть. Да уж! Дистанция огромного размера. Все бедные бедствуют одинаково, зато богатые богаты по-разному. И еще – ты заметил? Ни одного охранника!
– Я думаю, у него есть отдельная программа безопасности, ни с какими телохранителями не сравнится.
– Скорее всего, именно так. А здорово, сидишь вот так и говоришь: «Хочу в Эрмитаж, зал номер пять, а теперь тот же номер в Лувре, а теперь Эль Греко мне, пожалуйста, в хронологическом порядке». Мне бы такое в академии! Мечта двоечника. И так каждый день. Потрясающе!
– А ванная самая обыкновенная, все как у людей: джакузи, душевая, полотенца, вода льется, когда кран открываешь, – правда, можно установить любую температуру. Очень удобно.
– Да уж, здесь все удобно. Пойду и я посмотрю, насколько обычная ванная, а потом поизучаем «Корбис». Есть чем заняться до вечеринки. Вот я теперь действительно поняла выражение, которое мне казалось совершенно жутким, – «машина для жилья». А машина-то комфортабельная до невозможности!
Володя подошел сзади и обнял жену.
– До чего же ты у меня деловая, увлекающаяся и совершенно неромантичная натура. Я тебе – и так и этак. Давай займемся… посмотри, какая ванная, а она мне про «Корбис». Это же просто ужас какой-то. Живу как в библиотеке.
– Ты балда! – засмеялась Аня. – Иначе же не будет эффекта неожиданности. – Ловко извернувшись, она со смехом обняла его. В общем, поближе познакомиться с программой «Корбис» им в этот день так и не удалось.
Уже вечером, перелетая Америку в обратном направлении, переполненные впечатлениями, они обсуждали с Уорреном все увиденное за день и вернулись к теме подлинников, «живых» картин. Аня и Володя с жаром говорили Уоррену об их ценности и несовместимости с увиденной «машиной для жилья».
– Напрасно вы так думаете. Билл большой ценитель искусства. У него, конечно, есть подлинники, но, как всякий коллекционер, он не выставляет свои сокровища напоказ. Я, например, большой поклонник Корбюзье, и у меня есть его работы, но я, конечно, не повешу их на яхте или в местах, где бывает большое скопление людей. Для коллекционера общение с подлинником – дело весьма интимное.
– У вас есть работы Корбюзье? – переспросил Шапошников. – А ведь Аня…
– Володя, не надо. Зачем? – чувствуя неловкость, оборвала его жена.
– Что такое? Вы хотели сказать что-то сенсационное, – оживился Уоррен.
– Никакой сенсации. Все в прошлом, – отозвалась художница.
– Нет, Володя, начали, так договаривайте.
– Аня не любит, когда я об этом кому-нибудь говорю. На то есть свои причины. Извини, Ань, действительно, раз уж начал… Она правнучка Корбюзье.
– В самом деле? Неужели? Я до недавнего времени думал, что великий архитектор был великим аскетом, а тут выясняется, что у него были дети, и, оказывается, уже много.
– В каком смысле много? Вы знаете еще кого-то? – насторожилась Аня.
– Лично, к сожалению, незнаком, но скажу вам по секрету, что буквально полгода назад сделал грандиозное, на мой взгляд, приобретение. Через «Сотби» приобрел у правнука великого архитектора переписку с его женой из России…
По лицам Шапошниковых Уоррен понял, что по-настоящему сенсационную новость сообщил им именно он.
– Этот молодой человек тоже русский, – стал говорить коллекционер уже не очень уверенно. – Так вы его не знаете? А как вашу прабабушку звали? – спросил он совсем упавшим голосом.
– Ольга.
Повисла пауза. Уоррен долго и пристально смотрел на Аню, потом на Шапошникова, затем опять на Аню.
– Вот и разгадка, – наконец проговорил он. – Вот почему он не хотел огласки, попросил не упоминать его имя в прессе. А я-то все не мог понять, как правнук такого великого человека может продавать семейную реликвию, даже и за очень большие деньги. Даже обидно было за маэстро, а оказывается…
– Просто он продавал письма не своего прадеда и не свою семейную реликвию, – грустно сказала Аня. – Ну вот и нашлись письма. Радует, что они все-таки в надежных руках, у настоящего коллекционера. Хорошо, что не пропали, – мужественно заключила она.
– Не пропали, – как бы подтвердил Уоррен. – А вы мне можете рассказать, как так получилось, что письма оказались в чужих руках и без вашего ведома попали на аукцион?
– Я расскажу, – взял инициативу в свои руки Владимир. – Ане неприятно вспоминать эту историю. – И он поведал Уоррену все, что произошло в Москве больше года назад.
Дослушав до конца, коллекционер только и мог проговорить:
– Теперь уже и родственников, вместе с хорошим происхождением, воруют. Грандиозно.
Оставшееся время до Калифорнии летели молча. Каждый думал о своем. Когда самолет приземлился и все сели в машину, Уоррен наконец нарушил молчание:
– Знаете, Анна, я сделал очень хорошее приобретение, купив ваши работы. Если бы я знал, что вы не только талантливая художница, но и правнучка любимого мною Корбюзье, работы бы оказались намного дороже. Они и стали намного дороже. Но я не буду менять цену. Мы уже договорились. Бизнес есть бизнес. Тем не менее я решил компенсировать эту разницу и отдать письма вашего прадеда. Они должны вернуться в вашу семью. Настоящие коллекционеры приобретают раритеты, которые уже не принадлежат семьям. Я вижу, какую боль принесла вам эта потеря. Письма я решил отдать вам. Это моя дань таланту, возможно унаследованному вами от прадеда. Он – ваш добрый ангел, заговоривший вас от многих бедствий. Благодарите его. Меня благодарить не надо. Я этого не выношу, – проворчал под конец своего монолога преуспевающий финансист и стал обсуждать с Владимиром свои пожелания относительно дизайна яхты.
Постскриптум
Три месяца, проведенные в Калифорнии, пролетели как один день. Много работы, масса впечатлений. Аня была бесконечно счастлива. Видимо, все происходило в жизни настолько правильно, что случилось невероятное чудо. Нашлись письма, а главное – они теперь опять в семье.
Зная характер Ангелины Ивановны, Аня с Володей решили не сообщать ей по телефону о том, что письма были у Уоррена и что он решил вернуть их Ане. Она бы сама издергалась, извела всех вокруг, замучила бы их телефонными звонками. Пусть узнает всю историю, уже держа реликвию в руках.
Эффект, произведенный вручением писем, был неожиданным. Увидев семейную драгоценность, Ангелина Ивановна вдруг расплакалась.
– Мама, мы думали, ты обрадуешься, – растерянно проговорила Аня.
– Да разве я не радуюсь? Это от радости. Никогда не думала, что можно плакать от радости. Вот узнала, что и такое бывает, – только и могла она проговорить, обнимая то дочь, то зятя, то прижимая к груди письма.
