Аллаверды Хаидов - Мой дом - пустыня
Хмурились они тогда, и облака, зацепившиеся за их вершины, казались не облаками. Они были словно насупленные брови гор... Земли... Вселенной, — они словно ждали ответа на вопрос, который не произнесен вслух, но который известен и горам, и ему, старику. Древняя мудрость утверждает, что годы старости — это годы потерь, и только потерь.
А что терять им, горам? Надо бы все-таки наведаться к ним...
...Старая лошадь лениво жует стебли джугары, косит на хозяина лиловый, в прожилках глаз — ласки ждет. Но старик не расположен к нежностям. Он гулко хлопает лошадь по боку, затягивая подпругу. И лошадь шумно вздыхает, понимая, что сегодня нет у хозяина ласки для нее.
Старик правит на обочину асфальтированного, обсаженного тополями большака и едет — степенно, неторопливо, как и надлежит уважающему себя человеку в годах. По большаку, шипя и взревая, проносятся автомашины — и праздные легковушки, трудяги грузовики, полные арбузов и дынь. «Скоро хлопок пойдет, — думает старик, представляя непрерывную вереницу машин, груженных хлопком. — Большой хлопок. Целые горы на хармане вырастут...»
Взгляд его невольно обращается в сторону гор. Вот они, во всем величии своих вершин и ущелий! На вершинах белым-бело, и не видно, есть ли там облака. Похоже, что нет. В низине вчера вечером накрапывал дождь, а здесь, оказывается, снег шел. «Воистину чудодейственны вы, горы!..»
В этом убеждении старика нет ничего мистического. Старик почти законченный атеист, у него, как выразился один заезжий лектор, «прочное материалистическое мировоззрение». Научился он грамоте уже в зрелом возрасте, но тем не менее прочитал очень много книг, живо интересовался успехами науки, аккуратно вырезал из газет портреты и биографии космонавтов.
К чтению располагала и профессия — он был чабаном, а в горах это нетрудная работа. Травостой богатый, на склонах одного лишь холма отара полдня пасется. На горных пастбищах овцы нагуливают хороший вес, шерсти дают много, и качество у нее отличное, матки обычно по двойне приносят во время окота.
Это выгодно и колхозу, и чабану. Старик имеет справное хозяйство, фруктовый сад, деньги на сберкнижке. Одному сыну построил каменный дом со всеми удобствами, как и себе, другому купил автомашину. Мог бы расщедриться много больше, да сыновья не жадничают, выгоды не ищут, в отца пошли, им интереснее дело подавай — вот что главное. Ну, а если по-честному, то колхозным механизаторам и на достатки грех обижаться.
Казалось бы, живи, старик, и радуйся. Но его все чаще посещает тоска. И ночами не спится. И днем неприкаянным бродит, как отбившаяся от отары овца.
У старой ивы ветка засохла — он переживал, ведрами воду таскал, землю рыхлил вокруг, чтобы корням просторнее дышалось. Загоготали давеча улетающие гуси — у него сердце оборвалось, будто они его с собой позвали. Вот и сейчас: горы под снегом стоят, а ему невесть с чего саван мерещится — «тьфу!.. тьфу!..тьфу!.. избавь, господи, от дурного! Есть там облака, есть! Это их из-за снега не видать. Висят они на своем месте, кудлатые да насупленные. Чего ждете? Не в чем мне оправдываться — и перед вами, и перед людьми чист!..»
— Салам алейкум, яшули!
— Здравствуйте, дедушка Доврана!
— Пусть будет доброй ваша дорога!
Это в холодный, отрешенный мир его мыслей детскими голосами врывается жизнь. И он охотно приемлет ее:
— Мир вам, дитя мое!
Все дальше улетают гуси, все глуше и невнятнее звучит их недобрый зов.
— Мир вам, дети мои! Чем занимаетесь здесь, на дороге?
— Хлопок подбираем, дедушка.
— Хлопок? — удивляется он. — Разве уже пошел хлопок? Почему же я ни одной машины не встретил?
Ребята вежливо поясняют:
— Вы из села ехали, а машины в город идут, прямо на хлопкозавод.
Он опять удивляется, на сей раз собственной недогадливости, качает лохматым тельпеком, осматривается.
— Это столько много хлопка вы подобрали на дороге? Ай-ай-яй, какая бесхозяйственность! Пол-урожая растерять можно, если так относиться к нему.
— Не беспокойтесь, мы все подберем, ни одного щипка не оставим.
— Почему же они в канарах не возят, а навалом?
— Хлопка много, не хватает тары.
— Должно хватать! Времени достаточно было, чтобы тарой запастись. А вы почему не в школе? Кто вам велел тут окалачиваться, чужие прорехи латать?
— Мы сами, дедушка, добровольно пришли. В школе все равно выходной, воскресенье сегодня.
— Придумали воскресенье какое-то! — ворчит он себе под нос. — Раньше люди в пятницу отдыхали, а нынче — не поймешь... Хлопок на дорогу бросают...
Ворчит он не со зла, а просто так — есть на что поворчать, есть кому слушать. Ребята слушают его почтительно, а он с удовольствием взирает на их свежие рожицы, от которых не осенью, а самой настоящей весной веет, и думает: «Хорошее поколение растет. Красивое поколение! Они сделают все, что мы не сумели сделать, дойдут, куда не успели дойти мы».
— Где мой внук Довран? — спрашивает он. — Почему я не вижу его среди вас?
— Он на поле собирает, — отвечают ребята. — Во-о-он на том участке, влево от большой чинары.
На первый взгляд это казалось недалеко. Однако почти час протрусил старик на своей кобыле, прежде чем свернул от большака на разбитую вдрызг грунтовую дорогу. В мягкой пудре лёсса копыта лошади тонули по самые бабки, а то и выше. Под пылью скрывались ухабы, выбитые колесами автомашин, гусеницами тракторов. Лошадь была опытной, ступала осторожно. Старик не понукал ее, понимая, чем грозит торопливость, он смотрел по сторонам и вспоминал.
Когда-то была здесь целина, поросшая пустынной осокой. В мае осока желтела, сохла, превращалась в сено на корню. Ето охотно все лето ели овцы. Но старик недолго ходил здесь с отарой — год всего. Его душа не лежала к большим открытым пространствам, на которых не за что было зацепиться взгляду. Его влекли горы. В конце концов он убедил башлыка, что горные пастбища для колхозной отары — это тот самый рай земной, о котором умному человеку только и мечтать. А эту целину можно, мол, на хлопковые карты нарезать — ровней ладони поле получится.
Так колхозники и поступили. Они распахали целину, оставив нетронутым лишь небольшой клочок в центре ее. Там росла старая одинокая чинара. Ее пожалели. А потом радовались, что пожалели, потому что под деревом получится очень уютный полевой стан. Вдобавок умница башлык распорядился заложить рядом небольшую, только для сборщиков, бахчу. Это еще больше увеличивало привлекательность полевого стана, и старик радовался от души, ибо старая чинара была когда-то его единственной отрадой на этой равнине. Разбросав широко в стороны свои руки-ветви, она и сейчас радушно приглашает к себе гостей.
Старик, сощурившись, из-под ладони посмотрел на дерево. Но увидел лишь силуэт его, отдельных ветвей не разглядел. То ли слишком богат был темно-зеленый листвою старый платан, то ли глаза старика утратили былую зоркость. Ну ничего, подъедем поближе, все разглядим. Ишь какая тропочка неприметная! Будто люди не ходят по ней, а порхают на манер птиц, ногами земли не касаясь. Скорее всего это бригадир прекратил временно общие чаепития — харчитесь, мол, каждый возле своего участка, пока время горячее. И правильно делает — каждый час на уборке дорог.
...На полевом стане было чисто, тихо, безлюдно. Лишь повариха звякала чем-то в своем хозяйстве да бригадир горбился за вкопанным в землю столом — подсчитывал что-то в своем блокнотике. Он увидел гостя и пошел навстречу, поздоровался как со старшим, соблюдая ритуал.
Старик размял затекшие ноги и шутливо заметил:
— Не старайся попусту, Халык. Бригадир ты хороший, но артист из тебя все равно не получится.
— С чего вы взяли, что я собираюсь в артисты? — осведомился бригадир.
— Разве нет? — не поверил старик. — Тогда объясни мне, пожалуйста, свое поведение. Ты громко здороваешься. Мою руку двумя руками пожимаешь. Спешишь принять уздечку моей лошади. Разве не так?
— Так.
— Вот я и подумал: наверно, мол, Халык в художественную самодеятельность записался и репетирует на ходу, не теряя времени зря.
— Со временем действительно худо, — согласился бригадир, — не знаешь, откуда отщипнуть лишний кусочек. Рук не хватает, яшули. Не хватает рук, хоть ты что хочешь делай, хоть в осьминога превратись на время.
— Передачу «В мире животных» смотрел по телевизору? — догадался старик.
— Смотрел немножко, — кивнул бригадир.
— Неужто домой для того ездил? Бригадир пожал плечами.
— Зачем домой? У нас на полевом стане батарейный есть. «Электроника» называется. Ничего показывает, только экран маленький.
— Смотри-ка ты! — Сказал старик с уважением.— Выходит, зря я тебя в приверженности к старине упрекнул?
— У кого что болит, тот о том и говорит.
— Это как понимать?
— А вы вокруг поглядите.
— Поглядел. А дальше?
