Владислав Артемов - Обнаженная натура
Еще один прелюбодей встретился Пашке на пешеходном мостике через Яузу. Этот стоял, сцепив руки за спиной, на самом горбу, в зените крутой дуги мостика, мрачно и неподвижно уставясь вниз, словно бы преодолевал последние колебания. Был он сутул и темен лицом, нервно поигрывал желваками.
Родионов невольно замедлил шаг и заглянул в ту же бездну, в те же медленные воды. Они были грязны и ядовиты, как будто плыли по поверхности их пятна человечьих грехов и преступлений, смытых однажды водами всемирного потопа. Топиться в такой мерзости было бы очень неприятно и отважиться на такое дело мог только крайне решительный или же доведенный до последней черты, человек.
Заря полыхала над всею Москвою, отражаясь в загаженной речонке, и Павел, приостановившись возле прелюбодея, строго сказал:
— Видишь?
— Вижу, — глухо ответил тот.
— Что же ты видишь? — строго допрашивал его Павел.
— Что-что? Костыль, падла, чирик вместе добыли, побежал, гнида, в палатку, полчаса уж нет…
— Я не о том, — прервал его Родионов. — Ты видишь, что эта заря в реке есть не что иное, как отблеск ада. Первый раз мир был очищен от скверны водой, теперь же нас всех ждет огонь…
— Верующий, — догадался собеседник. — У меня тоже у бабки иконы были. Одолжи чирик…
— На доброе ли дело? — спросил Родионов, вытаскивая деньги.
Ситуация его забавляла и давала передышку.
— Друг! — сказал мужик заволновавшись, и стукнул себя в грудь. — Клянусь тебе, чем скажешь… Эт-то…
— Клясться нельзя, — прервал Родионов. — Надо говорить: «Да, да» или «Нет, нет»…
— Да-да, нет-нет! — с готовностью подхватил мужик, поглядывая на деньги.
— Когда отдашь? — томил мужика Павел. — Я люблю точность.
— В среду, в двенадцать! — не задумываясь пообещал тот, выхватил купюру и, прихрамывая, зигзагами побежал с моста.
Родионов остался один, постоял в глубокой и рассеянной задумчивости над оскверненными водами реки и двинулся дальше.
Он устал от мгновенных перемен настроений и чувств, которые происходили с ним в последнее время.
Он вышел на длинную улицу, пеструю от солнца и листвы, от утренних резких теней.
Смешной толстячок с прыгающей самодовольной походкой обогнал его. Крикнуть бы ему сейчас: «Эй, парень, а тебе жена ведь изменяет!», интересно, как бы он реагировал, подумал Павел. Может быть, никак, принял бы за пьяную злую шутку… А потом все равно бы на жену стал поглядывать с недоверием… Человека легко растревожить…
Он зашел в гастроном, купил Лису молока.
Театр раскрепощенного тела, думал он, вступая в свой дворик и осторожно обходя покосившийся рельс. Взошел по ступенькам на крыльцо. Вот здесь она тогда стояла, отметил Родионов, в тот самый первый раз… И вдруг, сам того не ожидая, опустился на колени и погладил ладонью холодные пыльные подмостки.
Вдали показался бегущий тяжкой рысью полковник и Родионов поспешил спрятаться в доме.
Ему показалось, что он не был в своей комнате так долго, что она уже успела одичать, из нее выветрился жилой дух. Проворно соскочил с дивана Лис, стал ласково тереться и мяучить.
Родионов наполнил блюдечко и присел на диван, наблюдая, как кот лакает молоко. Вот и все, больше никаких срочных дел не предвиделось. Он был совершенно свободен, можно было валяться на диване два долгих выходных дня, можно было идти гулять, ехать за город… Можно было, в конце концов, пойти к Батраку и промотать, пропить это отпущенное ему пустое время. Проскакать его гигантскими пьяными пражками. Но в пьянстве есть что-то свинское и отвратительное.
Павел вздохнул, взял полотенце и вышел из комнаты.
Войдя в ванную, он скинул одежду, включил холодный душ. Потерся щекой о голое свое плечо и услышал тонкий мучительный запах. Его плечо еще пахло Ольгой.
Боже мой, подумал Павел, Боже мой, до чего же я дошел. Как же мне жить с этим безумием?
Душ шумел в его руке, а он не мог встать под него, потому что не смел смыть с себя этот запах. Теперь запах как бы улетучился и пропал, но Родионов знал, что нужно отвлечься, подождать, подышать обычным воздухом, а потом потереться снова щекой о плечо и запах опять к нему вернется. Хоть на одну первую секунду, а вернется… И так можно повторять еще и еще.
Кто-то постучался в дверь ванной раздраженно и нетерпеливо. Родионов пошел отпирать.
— Кто? — крикнул он, взявшись рукой за задвижку.
— Я, кто же еще? — хрипло ответил из-за двери Юра Батраков.
Павел открыл.
— А ты думал, кто же? — сказал Юра, поддергивая сползающие спортивные штаны и шлепая огромными разбитыми босоножками. — Голову смочить надо… Шумит…
— Мало ли кто, — заметил Родионов. — Я тут однажды забыл запереться, слышу, Стрепетова визжит. Вошла и визжит, как будто это она голая, а не я…
— Стресс, — пояснил Юра, любивший умное газетное слово. — Пойдем, Паш, ко мне. Я чай заварил…
Через минуту они сидели в комнате Батракова, осторожно потягивая крепкий чай из стаканов. Родионов поглядывал за окно. К Юре солнце приходило во второй половине дня, поэтому в комнате стоял грустный сумрак. На другой стороне улицы ослепительно сияла белая стена башни-новостройки. От этого сияния комната казалась еще грустнее и беднее.
Еле слышно бормотало радио на столе. Юра молча уткнулся в старую газету, время от времени качал мокрой кудрявой головой и хмыкал от прочитанного, не обращая никакого внимания на гостя. Родионова это совершенно устраивало, разговаривать не было охоты. Юра читал, а Родионов оглядывал комнату, он давно здесь не был.
Как всякий пьющий одинокий человек, Батраков мало заботился об уюте. Единожды расставил как попало скудную мебель и больше не занимался никакими передвижениями и перестановками. Койка у стены и прислоненная к ней этажерка со стопкой книг. Обрезок ковра над койкой. Пара стульев. Одинокий плоский блин матраса в углу. Для друзей.
На матрасе, отвернувшись лицом к стене, как раз лежал «друг». Он был тих, лежал не шевелясь и ни на что не реагируя, только время от времени дрыгалась его нога в сером шерстяном носке.
— Что в редакции? — поинтересовался Юра, не отрываясь от газеты.
— Рутина, — кратко ответил Родионов, покосившись на дернувшего ногой незнакомца.
— Сейчас нет настоящих писателей, — заметил Батраков. — Я слышал, Крупин и тот давно в Израиле…
Шерстяной носок возмущенно затрепетал.
— Вряд ли, — сказал Родионов.
— А ты читал «Похоронный марш» Сегеня? Сильная вещь. Спился, говорят, Сегень этот…
— Вполне возможно.
— У-ва! — протестующе замычал человек на матрасе и Родионов вздрогнул.
— Не обращай внимания, — успокоил Юра. — Он немой.
— Юра, — решился, наконец, Родионов. — Зачем ты тогда написал мне…
— Не связывайся, — насупившись и снова уткнувшись в газету, тотчас ответил Батраков. — Там, Паш, крутые дела. Он убьет тебя, если пронюхает. А пронюхает он точно… Будет тебе «похоронный марш».
— Кто убьет? — не понял Пашка. — Что еще пронюхает?..
— Я сказал… Не расспрашивай… Все ты понимаешь.
Глава 5
Битва за буфет
От Батракова Павел пошел не к себе в комнату, а в конец коридора к окну, рядом с которым высился массивный старинный буфет. Около буфета этого возился на корточках чернокнижник, ковырялся в каких-то коробках и ящичках.
На душе у Родионова было пакостно. Ничего толком не сказав, Юра растревожил его своими намеками, и даже то, как он трусливо ушел от вопросов, настораживало. Рядом с Ольгой гнездилась какая-то беда. Что еще за «крутые дела»?
Родионов, прислонясь спиною к буфету, глядел в окно невидящим взглядом.
Рядом постукивал молоточком Груздев.
Буфет этот лет тридцать назад был выставлен в коридор бездетной четой Романовых. Когда-то подобным антиквариатом были забиты московские помойки, и только непомерная тяжесть спасла от подобной участи этот дубовый гигант. Супруги просто не смогли продвинуть его дальше. Скоро они съехали, и слух о них пропал. Остальные жильцы все эти тридцать лет помещали внутрь буфета всякий нейтральный сор, как бы удостоверяя, что мебель ничья, общая и никому не нужная. Однако, с течением времени, цена этого старинного изделия, мирно дремавшая до поры, вдруг очнулась от мертвой спячки и стала стремительно расти. Уже возникло в квартире два-три предварительных спора, ничем пока не закончившихся…
Кто-то подошел к копающемуся в шурупах Груздеву, и остановился, шумно дыша. Пашка покосился и увидел Кузьму Захарьевича.
— Что это ты, браток, тут разложился? — с нехорошей лаской спросил полковник, обращаясь к Груздеву и рассеянно кивнул Родинову.
— Да! — присоединился к Кузьме Захарьевичу незаметно подкравшийся скорняк.
— Да вот хочу буфет немного отреставрировать. Под книги. — нарочито равнодушным тоном пояснил Груздев. — Книг накопилось…
