Макс Нарышкин - Downшифтер
Я молчал, ожидая дальнейших объяснений.
— Священник попросил меня взять из твоего тайника восемьсот тысяч и схоронить у себя или принести ему. Я отнес деньги ему. Ты новый человек в этом городе, ты необычный человек… и отец Александр хотел убедиться в том, что пропажа денег не изменит твоего стремления к чистоте и покою.
— Какие вы умницы, — вырвалось из меня.
— Здесь свои правила жизни, Артур. Ты жил у себя в столице, вы, крутые парни, все живете в столице, вы придумываете законы, исполняете их, и ни одна падла даже не поинтересуется, чем живут вот такие вот городки! Здесь нельзя прожить день, чтобы не оказаться на виду у всех, здесь свои суждения, свои нормы права! И если в город приезжает человек с чемоданом бабла, то не всем становится ясно, какого черта ему здесь надо! — Костомаров говорил резко, но я видел — он взвешивает каждое слово. — Тут никто не поймет причин, заставивших человека взять билет в один конец на скорый поезд сообщением «Москва — Никуда». Здесь все грезят, спят и видят, как родные провожают их на поезд «Никуда — Москва»! Ты приехал неподготовленным, и неприятности у тебя начались сразу. А вскоре их почувствовал весь город. Чтобы не случилось страшное, а тогда еще никто не думал, что смерть разгуляется и будет ходить с тобой под руку, священник послал к тебе свою дочь… Он хотел убедиться в том, что ты заслуживаешь право жить здесь.
— Вот как? — обомлел я. — Чтобы доказать право жить здесь, я должен хорошенько потрудиться?
Костомаров показал на свое начавшее опухать ухо, и я тронулся с места.
— Почуяв неладное, в прошлую ночь я отправился к священнику. И что случилось дальше, ты знаешь. Единственное, что я успел сделать, пока эти мерзавцы пытали отца Александра, это подняться к нему в комнату и вынуть из бюро восемьсот тысяч. Если бы они нашли их, у них не оставалось бы сомнений, что это лишь часть тех денег, которые ты украл у этого зловещего Бронислава… Я думал, тогда они замучат его до смерти… Но вышло то же самое. Ты пришел очень вовремя.
— И где сейчас эти деньги? — спросил я.
— У меня в сейфе. Придем — отдам.
Через пять минут мы были в больнице.
Уже у ворот я спросил:
— Вы что, друзья были?
Костомаров пнул дверь, и мы вошли.
— Он был моим духовным наставником. Он был духовным наставником всех, кто сюда приезжал, чтобы остаться. В этом городе очень много греха, Бережной. И он окутывает всякого, кто является с непонятными простому люду намерениями. Взять, к примеру, тебя. Ты только приехал, а тебя уже понесло: первое, что ты сделал, посетил храм дьявола на Осенней. Второй твой поступок — визит к ясновидящей. Ты объявляешь себя отступником и протягиваешь руку новой жизни, а сам закапываешь немыслимые для здешних мест суммы в землю, как кулак — обрез. Нужно ли сомневаться в том, что священник мог оставить твою заблудшую душу погибать?
— Да вы тут, я посмотрю, философы все?
— Я думаю, что такая философия присутствует в каждом городке, похожем на наш, — пропустив мимо ушей мои ядовитые слова, сказал Костомаров. — Здесь в ходу иные мерила, и правила, по которым вы жили там, здесь не работают. Взять нахрапом не получится… Тут чудаков любят и прикармливают, как птиц, но ты не чудак, Бережной. Ты приехал с претензией к миру, ты прибыл покорять новые вершины. Таких, как ты, в столице сейчас очень много. Постригшись в монахи, вы убываете в девственные леса, держа в одном кармане мобильный телефон, а в другом бумажник с золотыми кредитками. Всегда можно вернуться. Вот и ты уехал, а квартирку-то приберег на потом… С таким же успехом местные доярки ездят в Москву поступать на актрис, а заканчивают проститутками на Тверской.
Всю дорогу я молчал, потрясенный. Откуда в такой небольшой голове столько навороченной колхозной мудрости?
Когда я потянул носом запах его одеколона в кабинете, мне стало нехорошо. Час назад над моей головой громоздились, покачиваясь, валуны сомнений. И сейчас они все рухнули на меня, придавив своей тяжестью. Слишком много откровений для одного знойного вечера. По шкале американских психологов я принял на себя куда больше, чем 600. Я думаю, что никак не меньше 666.
Когда я открыл глаза, то нашел себя лежащим на полу кабинета главврача. Надо мной, демонстрируя прелести загорелого тела, склонилась знакомая мне по процедуре распития настойки из марганцовки сестричка. Ей почему-то показалось, что наслаждение ее формами покажется для меня куда приятнее, если это совместить с нюханием аммиака.
Дернувшись всем телом в сторону, я тихо спросил:
— Как там у нас дела с ухом?
— С ухом прекрасно, — огорчившись, что ни грудь ее четвертого размера, ни ноги, ни отсутствие под халатом бюстгальтера не произвели на меня никакого впечатления, буркнула она. — Что там может быть с ухом… У Игоря Леонидовича сейчас более крупные неприятности.
Я поднялся и схватил ее, собравшуюся уйти:
— Какие же это неприятности?
— Пациентка у нас пропала.
Если бы она сказала «пациент», я бы отпустил ее руку.
— Лидой ее зовут. Дочка священника, которого убили. Вы отпустите или мне остаться?..
«Телефон… — пронеслась запоздалая мысль. — Как можно быть таким идиотом… Он дополз до телефона, который я после звонка Костомарова должен был сразу разбить о майорскую голову…»
Наверное, это никогда не закончится. Или закончится так быстро, что я не успею даже об этом подумать.
О том, что майор приехал не один, мне в голову почему-то не приходило…
Глава 26
Выйдя из кабинета и забыв притворить дверь, я широким шагом двинулся по коридору. Впереди меня бежала, указывая дорогу, сестричка. Я слушал цокот ее каблучков и удивлялся тому, как он совпадает с биением моего сердца. У вахты я притормозил и спросил разгадывающую сканворд медсестру, единственный ли в больнице телефон тот, что стоит перед нею…
Выяснив все, что хотел, я снова поспешил за эротичной сестричкой. Дошагав тандемом до процедурной, она отстала, я же толкнул дверь и вошел.
Костомаров теребил свои жидкие волосы так, что лицо ползало по костям лица, как маска. Обезболивающее вступило в силу, в противном случае он бы не был столь решителен. Видимо, вид выбравшегося из окружения комиссара ему претил, поэтому он велел не перевязывать голову, а только приклеить к уху пластырем тампон. Он бормотал какие-то проклятья, ходил к окну и обратно, цеплял рукавом распахнутые дверцы стеклянного шкафа — в таком-то виде я его и застал.
— Рассказывай! — безжалостно приказал я.
Он покачал головой, словно не хотел говорить глупости, и рухнул на стол.
— Но как-то ведь ее вывели из больницы?!
— Приезжали двое: огромный мужик с выпуклыми глазами и ушами торчком, и с ним молоденький крепыш лет двадцати пяти, — трещащим голосом сообщил он. — Они сказали, что от меня и Бережного, после чего уже переодевшаяся Лида без вопросов села в машину и они уехали.
— Марка машины, цвет, номер?!
— У меня медсестры работают, а не оперуполномоченные!
Я распахнул окно и плюнул на улицу. Занимаясь собственной безопасностью, я совсем позабыл о девочке. Не знаю, кого тут прикармливают с рук, как птиц, мне же постоянно пытаются подсунуть какую-то отраву. Я тут не за чудака, а за мудака: за неделю пребывания в этом селении я еще ни разу ничем не восхитился, если не считать наблюдений за падающим в реку солнцем.
— Костомаров, меня всю дорогу до больницы мучил один вопрос. Но сколько я ни напрягал свой мозг, он всякий раз отказывал мне в правильном ответе. Быть может, ты мне поможешь?
— Что за вопрос? — ощетинился доктор. Если для меня кража Лиды была делом личным, то его, помимо личных мотивов — она как-никак дочь его духовного наставника, — терзали еще и проблемы профессионального свойства. Из его больницы увозят пациентов, а он узнает об этом последним.
— Я все прокручиваю в голове твое повествование о событиях в церкви. Ты прятался, батюшку мучили, потом я пришел, батюшку убили… Они ушли, я — за ними, а ты ушел через парадное… Ответь мне, пожалуйста, почему Гома и майор, увидев меня, не предприняли никаких усилий для того, чтобы меня привязать к стулу напротив отца Александра и не разговорить нас обоих? Зачем им стрелять в попа и бежать? От кого? От меня, вооруженного ножкой стула? — Помолчав, я склонился над его плечом и шепнул: — Я хорошо знаю Гому. Я знаю его лучше, чем ты. Он не любитель долгих комбинаций. Гома не слишком изысканный мыслитель. Куда как лучше для них в той ситуации было пристрелить попа, закончив с ним разговор за минованием надобности, и заняться тем, кто для них интересен по-настоящему? А?
Хлопнув по плечу загруженного до предела Костомарова, я коротко бросил ему:
— Вставай. Или ты думаешь, что я буду звонить в милицию, чтобы она занялась поисками Лиды?
