Эльвира Барякина - Женщина с большой буквы «Ж»
Дети их так и не смогли получить высшего образования — не на что было. Старший Коля выучился на сантехника, и младшая Верочка вышла замуж за его напарника Пашку — бывшего гусара лейб-гвардейского полка. От былого величия в доме осталась лишь нянька Анюта, жившая у Ореховых не за жалование, а по велению Ксении Блаженной.
— У нее на переднике было три кармана, — улыбаясь, рассказывала Маруся. — В одном семечки, в другом чеснок, а в третьем мусор. Где найдет какую соринку, так в третий карман и складывает. Как сейчас помню: стоит Анюта у ворот, смотрит, кто проходит. Мы, дети, к ней подбегали и просили семечек, но она давала только по три штуки, а чеснока — целую горсть.
Жили бедно. А тут еще война. С утра Верочка отводила Марусю в школу, днем стояла в очередях за продуктами, ночью вместе со всей семьей пряталась в бомбоубежище. После войны стало полегче с деньгами: у Пашки было столько работы с починкой канализации, что он не успевал поворачиваться. Но детей на улицу выпускать боялись: то там, то здесь гремели взрывы.
Еврейские экстремисты постоянно терроризировали британскую армию, занимавшую Палестину: им было обещано свое государство, а Лондон все тянул с разделом территорий. Арабы тоже не могли дождаться ухода англичан. На базарах говорили: «Войска уйдут — всех евреев перережем. Красное море взаправду красным будет».
14 мая 1948 года на карте мира появилась новая страна — Израиль. В Иерусалиме начались уличные бои. Политики что-то решали; еда была по талонам.
Маруся шла в школу, когда ее окликнул по-английски какой-то парень. Она удивилась: все англичане выехали еще в прошлом году.
— Не ходи туда! — сказал он. — Там стреляют.
Эд, так звали парня, вызвался проводить Марусю. Он сказал, что служит в соседней Иордании, где находилась армия под командованием британского генерала Глабба. А в Иерусалим Эд приехал в отпуск.
— Выйдешь за меня замуж? — спросил он, подведя Марусю к школе.
Она только фыркнула.
— Дурак!
Ей было семнадцать. До конца учебы оставался еще год. Эд чуть ли не каждую неделю подъезжал на своей мотоциклетке под глухой забор Марусиного дома. Она бежала к нему через запущенный сад. Влезала на отцовский верстак, перегибалась на животе на ту сторону. Эд смотрел на нее снизу вверх восторженными глазами.
— Привет!
О том, чтобы приводить парня домой, даже речи не могло быть. Папа-гусар был крут нравом, и при одной мысли о «женихах» приходил в ярость. Слишком много вокруг было оголодавшей солдатни, слишком страшно было за единственную дочь.
Эд подластился к нему с другой стороны. Он подкинул папе денежную работу по обустройству военного лагеря в Иордании. Взяв в долю Кольку-шурина, папа уехал на заработки.
Теперь раз в неделю Эд мог официально появляться в доме: отец высылал с ним деньги и продукты, купленные в военторге. Верочка не могла нарадоваться на парня: такой добрый, такой заботливый!
Через несколько месяцев случилось непоправимое: у папы отказало сердце. После похорон Колька подошел к Верочке и сунул ей несколько смятых бумажек:
— Это доля твоего мужа.
Она пересчитала деньги.
— Но это же копейки! Вы договаривались делить все пополам!
— Ничего мы не договаривались! Кто сколько наработал, тот столько и получил. И вот еще что: Анюта сказала мне, что вы каждый день мясо едите — так это нехорошо. Ты, Верочка, теперь вдова, тебе экономить нужно.
Узнав о случившемся, Анюта погнала Кольку со двора.
— Я тебя растила, нехристя! Глаза твои бесстыжие! Вон! Вон! — И высыпала ему на голову содержимое третьего кармана.
Верочке пришлось идти на службу. Она получила место сестры милосердия в лагере для палестинских беженцев под Иерихоном. Жили в румынском монастыре: монашки сжалились над вдовой и дали ей комнату. Эд, как и прежде, приезжал каждую неделю — и всегда с деньгами. У него было большое жалование, которое не на кого было тратить, и он отдавал почти весь заработок Верочке.
Однажды, уже прощаясь, Эд вызвал ее в сад.
— Мама, отдайте за меня Марусю. Мы любим друг друга.
Ничего толком не ответив, Верочка всю ночь проплакала. Лучшего жениха для дочки и сыскать было нельзя, но Маруся была православной, а Эд — католик. Церковь бы не простила Верочке этого брака. А Церковь была для нее всем.
Утром Маруся собирала на стол, не смея взглянуть на мать.
— Вы что, уже чего-то натворили?! — грозно спросила та.
— Нет!
— Отвечай правду! Божья Матерь глядит на тебя! Если соврешь — грех тебе!
— Нет, мама! Нет! Но я люблю его! Он самый лучший!
Потом они долго сидели, обнявшись, и плакали. Верочка хотела казаться строгой.
— Ты помни: брак — это не на один день. Если ты ко мне прибежишь и скажешь: «Мама, я не хотела!», я тебя на порог не пущу.
Маруся подняла залитое слезами лицо.
— Так можно? Да?
Верочка сказала, что не станет давать благословения на венчание, но против светского брака возражать не будет.
Расписались в английском консульстве в Аммане. Свидетелем был дядя Коля. Вернувшись с регистрации, он тут же настрочил два десятка писем родным и знакомым: Верочка выдала дочь за католика, никого не спросясь и ни с кем не посоветовавшись. Родители Эда — в Бейруте, они Марусеньку знать не хотят, и здесь явно дело нечисто. Наверное, она с этим католиком уже давно шлялась. Стыд-позор!
На бедную Верочку повалились письма: от матушки-игуменьи, от отца Сергия, от кузины Дуси из Парижа, от тетушки Меланьи из Египта… Как ты могла?!
Колька подливал масла в огонь, присылая вести из Иордании: «Дочь твоя беременная, а ее супруг каждый четверг куда-то уезжает. Причем в цивильном. Куда, спрашивается?»
Маруся не придавала особого значения отлучкам мужа: когда тебя любят, это чувствуется. Но мамино беспокойство передалось и ей.
— К кому ты все время ходишь? — спросила она, когда Эд опять принялся утюжить рубашку.
Он обнял ее, поцеловал в огромный живот.
— Не бойся. Нет никакой другой женщины.
— А кто есть?
Эд заглянул в ее испуганные глаза.
— Обещай никому не говорить. Я работаю на правительство Британии.
— Да, я знаю.
— Не в том смысле. Я — разведчик.
Маруся побледнела. В голове тут же пронеслись слухи о расстрелах пойманных шпионов. В соседнем Израиле творилось бог весть что, и все знали, что иорданское правительство совместно с англичанами прикладывает к этому руку.
— Не бойся, не бойся, — шептал Эд. — Как только родится малыш, я тут же уйду в отставку. Мы будем жить здесь, в Аммане. Тут тихо и спокойно. И я никуда больше не уеду.
— Ты не натворил ничего ужасного?
— Нет. Я хороший человек. Не беспокойся.
Много лет спустя, уже после смерти Эда, Маруся разбирала его мемуары и нашла запись о том, что он участвовал в подготовке терракта на улице Бен Иехуда в центре Иерусалима. Тогда погибли 52 человека и 123 были ранены.
В 1955 году СССР продал Египту огромную партию вооружений. Уверившись в собственном могуществе, египетский премьер-министр Насер объявил о национализации Суэцкого канала.
Ближний Восток вновь встал на дыбы. Арабы жаждали священной войны с англичанами и, по привычке, с Израилем. Лондон и Иерусалим заключили договор, и это стало последней каплей для иорданцев. Они подняли мятеж и заставили короля Хуссейна выгнать всех британских офицеров из страны.
Отправив Марусю с маленьким Эрни к матери, Эд улетел в Англию. Через шесть месяцев она получила телеграмму: «Дорогая, я в Ираке. Я нашел очень приличную работу в „Роллс-Ройсе“. Прилетай в Багдад. Жду. Целую. Эд».
В Багдаде у «Роллс-Ройса» было большое представительство, через которое в Ирак поставлялись промышленные двигатели. Семейству Вардлоу дали хорошую квартиру; большая зарплата мужа позволяла жить на широкую ногу. Вскоре у Маруси родился второй сын, названный в честь дедушки-гусара Павлом.
14 июля 1958 года в Ираке произошел государственный переворот. Король Фейсал II и премьер-министр были убиты. Толпы фанатиков выискивали «врагов» на улицах.
Жен и детей британских специалистов согнали в один дом и велели ждать эвакуации. Солдаты с автоматами, крики, пальба…
— Нам велели выставить в окно большую фотографию генерала Кассема, — рассказывала Маруся. — К тем, у кого не было портрета, врывались и всех убивали.
Эрни уже был большой, а Пол только-только начал ходить. За те страшные десять дней, что они провели под домашним арестом, он практически не слезал с рук матери. Стоило Марусе поставить его, как он тут же поднимал крик.
Иракцы не разрешили Эду и другим мужчинам повидаться с женами. Компания настаивала на том, чтобы они оставались на местах.
— Я хочу к папе! Я хочу к папе! — хныкали дети.
Ночью их разбудили:
— Собирайтесь!
В аэропорт отвезли на военном грузовике под конвоем автоматчиков. Маленькие орали от стаха. Взять с собой ничего не разрешили. Из всех вещей у Маруси была небольшая сумка, в которой лежал кошелек и две перемены детского белья. Ботинки Эрни отобрали при обыске, потому что они были завернуты в газету. Иракцы не хотели, чтобы последние известия просочились за пределы страны.
