Ноэль Шатле - Дама в синем. Бабушка-маков цвет. Девочка и подсолнухи [Авторский сборник]
Нет, не пойдет она на речку! Не хочет и не пойдет! После такой долгой разлуки он станет заново открывать ее достоинства и недостатки — обязательно! Он станет опять измерять ее своими инструментами — непременно! Ну, и что он увидит? Козявку какую-то с кнопками вместо грудей!
Праздничный ужин в ресторане, ночное ликование, утреннее веселье — все, все было растоптано вместе с этими проклятыми трусами! И счастье от встречи с Рене, такой долгожданной, такой вымечтанной новой встречи — оно тоже растоптано! Надо признать, Бенедикте пришла вчера в голову гениальная идея: она как ни в чем не бывало предложила пригласить Реми пойти с ними на речку под предлогом того, что он наверняка знает лучшие места для купанья. Для человека, начисто лишенного воображения… ну-у, это просто шедевр изобретательности! Искусство! Волшебство! Вот только… Вот только сегодня с утра эта самая изобретательница-артистка-волшебница красуется в цельном небесно-голубом купальнике, и Матильда начинает сомневаться в чистоте ее истинных намерений. Вполне может оказаться, что Бенедикте просто захотелось показаться Реми в самом выгодном для себя виде… Вот до каких мрачных мыслей иногда доходишь!
Впрочем, тут как раз ничего нового. Матильде уже не раз приходилось сомневаться в Бенедикте, потому что когда они бывали в хижине, ее лучшая подружка тоже довольно странно посматривала на тропинку, ведущую к полю подсолнухов. А что она вытворяла на качелях!..
Сомневаться в искренности лучшей подруги — хуже ничего не придумаешь! Это — как если бы во рту оказалась какая-то гадость, и стало бы вдруг горько и кисло. Если не считать отварного эндивия,[6] такого противного вкуса она еще в жизни не ощущала.
Матильда видит, как к ней подползает улитка с ракушкой на спине. Ракушкой, куда она прячет свои печали. Пузырек-шарик-мячик… Надуться… Единственное решение, единственное укрытие… Она готовится свернуться клубочком и уйти туда, в свою печаль, в это убежище для нее одной.
— Эй, Матильда, очнись! Что с тобой происходит? Все тебя ждут!
Селина стоит у кровати. Она такая красивая, ее мама, в этих белых льняных шортиках и черном верхе от купальника на узеньких бретельках вместо майки — конечно, ей-то есть что скрывать под этим купальником! Матильда знает, какие потрясающие груди у ее матери… И вообще, какая она, мама, красивая — с позолоченной загаром кожей, в солнечных очках — одна роговая оправа чего стоит… Но ей, должно быть, понадобилось много лет на то, чтобы стать такой красивой…
Матильда не отвечает. Она молча изучает свои кнопки.
— Да ну же! Что ты там еще навыдумывала?
В голосе Селины — нетерпение.
Нет, вот это «что еще ты навыдумывала», это уж слишком! Селина просто не может не сказать лишнего. Почти во всем, что она говорит, хоть одно словечко — перебор. Такая уж она уродилась, Селина. Но другим-то от этого каково? Он тоже часто бесится из-за ее лишних слов, и Он тоже…
Матильда втягивает голову в плечи, вся подбирается… Готовится вот-вот забраться в ракушку.
— Мне тоже нужен верх! Я хочу верх! Чтобы купальник был с верхом! Хочу цельный!
— Но деточка, дорогая… Сама подумай, зачем? Тебе пока не надо… Тебе так хорошо в бикини…
— Надо. Очень даже надо… У Бенедикты же есть!
Матильда догадывается, что именно мать сейчас ответит: что Бенедикта старше и потому имеет право носить цельный купальник.
Если так будет продолжаться, пора затачивать карандаш. Острый-преострый. Превращать гнев в месть.
Но — вопреки ожиданиям — Селина все делает наоборот. Она улыбается дочке.
— Хорошо. Согласна. Куплю тебе цельный купальник. Просто я хотела напомнить, что у нас назначена встреча с Реми (и как это она удержалась и не сказала «с твоим Реми»!), а мы очень сильно опаздываем.
Матильда смотрит на мать — та все еще улыбается. И вдруг начинают градом течь слезы. Потоп. Матильда плачет так невозможно сильно, так невыносимо сильно, что теряет всякое представление о том, что происходит. Она становится волной, приливом, морем печали, и оно куда солонее, чем океан прежних лет…
Когда она приходит в себя, Селина снова стоит рядом. И протягивает коротенькую розовую кофточку, всю на резинках, и трусики того же цвета, вытащенные из вороха Матильдиных бикини. Купальник получается такой красивый, что Матильда только что в обморок не падает от счастья… но и от слабости, потому что слезы совсем истощили ее…
Но триумфальный — под аплодисменты! — спуск по лестнице окончательно высушивает слезы, горе отливает от берегов, печаль уходит.
Ей чудится или правда — под этой розовой кофточкой ее кнопки немножко шевелятся?
~~~
Реми идет впереди — он разведчик. Матильда — за ним по пятам. В нескольких метрах позади — Селина с Бенедиктой, бок о бок. А замыкает шествие Кристиана с пляжным рюкзачком, в котором есть все, что надо для пикника.
Реми — в своем гимнастическом костюме, только майку снял и обвязал вокруг пояса.
Со спины он кажется Матильде самым красивым мальчиком, какого она в жизни видела. И еще — первым, кого ей хочется, как мороженого, нет, не так, он лучше, потому что мороженое съешь и все, и уже не хочется, а тут все хочешь, хочешь, хочешь, без конца, и не только ртом его съела бы, но и глазами, ушами и даже мыслями. Когда ехали в машине, ей тоже хотелось: вот соприкоснутся они коленками на повороте, а потом отбросит их друг от друга, а потом опять соприкоснутся — и хочется…
Бенедикта все видела, но это ничего не испортило, наоборот. Она наверняка надеялась, что на поворотах Реми бросит в ее сторону. Но качаться, летать — это ведь по-настоящему-то только они умеют, Матильда и Реми. Они умеют это делать вместе, как никто другой на свете. Ну, а Бенедикта…
Солнце начало припекать. Реми, казалось, жара вовсе не заботила, как не заботила его и женская компания, которую он вел к «своему» месту, к месту, известному ему одному и — его стараниями — окруженному глубокой тайной.
Странно: у Матильды было такое ощущение, будто всю жизнь она так и шла за Реми. И никогда ничего больше не делала, а только шла за ним по этой тропинке под палящим солнцем, под жужжание насекомых, а вдали неясной целью маячила река.
Они ни разу не виделись после встречи на ферме, когда Матильда и Бенедикта стояли на слое козьих какашек, ни разу не виделись с той поры, когда появились «а если…», которых стало так много, что и Матильд стало тоже великое множество: смеющихся и плачущих, сомневающихся и уверенных… Должно быть, разлука была и впрямь очень долгой, если она теперь чувствует, как шевелятся ее кнопки. А может быть, мама оставила в своей розовой кофточке специально для дочери рецепт, как растить груди? Она-то знает, у нее они вон какие!.. Впрочем, это совершенно нормально, если мать любит свою дочку и растит ее так, чтобы та стала женщиной.
Когда Реми бросало на крутых поворотах к Матильде и колени их соприкасались, его глаза не раз заглядывали за вырез кофточки. Было похоже, будто они ищут там ответа. Было похоже, будто и Реми тоже слыхал про знаменитый рецепт, который передается от матери к дочери…
— Далеко еще? — спросила Матильда, руки и плечи которой уже могли бы поспорить цветом с розовым верхом купальника, несмотря на все предосторожности, предпринятые мамой, густо намазавшей ее кремом от солнечных ожогов.
— Близко. Уже подходим. Послушай хорошенько! — не оборачиваясь ответил Реми, ну, прямо вылитый командир.
Матильда прислушалась. Сначала совсем ничего не услышала за жужжанием, потом… потом, да, услышала… Река была здесь, совсем близко…
«Послушай хорошенько!» — так сказал Реми. И она поняла, почему он сказал именно так, теперь, когда послушала хорошенько. Потому что река Реми умела делать то, чего не умели делать ни Сена, молча катившая свои воды под мостами Парижа, ни океан, неустанно бившийся кипящими волнами о камни или набегавший на песок: река Реми пела!
Она была певучая — почти как голос самого Реми.
Матильда остановилась. Бенедикта с трудом догнала ее. Обе мамы остались далеко позади. Бенедикта выглядела измученной, но она любит так выглядеть: можно поныть. Поныть, потому что ужасно жарко, потому что ужасно хочется пить, потому что ужасно болят ноги — тенниски сели после того, как их постирали в стиральной машине, а их пришлось постирать, они же все были вымазаны козьими какашками, и все из-за — она просто настаивала на этом «из-за»! — все из-за Реми…
— Слышала? — прервала ее нытье Матильда.
— Что — слышала? — не поняла ворчунья.
— Река! Ты только послушай, как она поет!
— Господи, вода шумит и все… Тоже мне! И вообще — сколько можно!
Вот. Точь-в-точь — как с подсолнухами. Бенедикта ничего не чувствует, ничего не видит и ничего не слышит. Ни-че-го! И это безнадежно.
