Элайза Грэнвилл - Гретель и тьма
Не говоря ни слова, Вильгельм протащил его еще один пролет, потом еще, уже, но по-прежнему в роскошных коврах, пока они не добрались наконец до закрытой на засов и замок двери. Тут он выпустил руку Беньямина и, сперва оглядевшись по сторонам, снял со связки у себя на поясе пару ключей — от висячего замка и от самой двери. За ней обнаружилось скудно освещенное пространство. Воздух был спертый. Сверху вился приглушенный шепот. Вильгельм молча втащил Беньямина внутрь и запер за ними дверь.
Беньямин шагнул вперед.
— Что это?
— Ш-ш-ш. — Вильгельм приложил палец к губам и покачал головой. — Это путь к башне, — добавил он, касаясь губами уха Беньямина. — Никогда и никому не рассказывай о том, что сейчас увидишь.
Глаза привыкли к полумраку, и Беньямин разглядел узкие ступеньки — вроде тех, что вели в погреб. Эта лестница, как и основная внизу, была укрыта какой-то толстой тканью, заглушавшей любые звуки, а вместо поручней висели толстые шелковистые веревки. Он вдруг испугался — того, что он может увидеть или что совсем скоро может случиться. Мучительно желая удрать, он повлекся вверх по лестнице: сердце колотилось, голова ныла, а с гнусным Kürbissuppe mit Salami[168] изготовления Гудрун, урчавшим у него в животе, возникала нешуточная опасность, что его стошнит. Облегчение Беньямину оставалось лишь одно — злиться на Гудрун. Она знала, что он терпеть не может домашнюю колбасу и ненавидит тыкву; даже если он больше никогда не съест ее чумою зараженный, злобою посыпанный, ведьмацки сваренный суп, все равно «никогда» — это слишком скоро.
— Ш-ш-ш, — повторил Вильгельм, и они вступили в гнездо: несколько бархатных диванов, обращенных к стенам, образовывали круг. В стенах же были узкие бойницы — вроде тех, какие бывали в древних крепостях, но прикрытые позолоченными деревянными ставнями. Вильгельм показал знаками, что Беньямин может одну открыть. Беньямин неохотно шагнул к бойнице, повозился с защелкой и обнаружил, что смотрит внутрь комнаты, где в деревянных кроватках рядами спит множество маленьких девочек. У каждой большой палец во рту — у кого-то левый, у кого-то правый, и все тихонько сосут, словно снится им, что кормятся грудью, от которой их слишком рано отняли. Все в той комнате было белое — от кружевных платьиц до изящно отделанной мебели. На полу — россыпь игрушек и книг. А в центре комнаты — беззубая бабушка в кресле-качалке, ожесточенно вяжет что-то — такое длинное, что обвивает ей ноги.
— Время отдыха, — выдохнул Вильгельм у него из-за плеча. — Скоро так тихо не будет.
— Но они же дети, — прошептал совершенно потрясенный Беньямин. — Вы же не… они же не…
— Давай без гадостей. Ты за кого нас держишь? — Вильгельм скроил мину. — Нет, просто некоторые господа с равным количеством терпения и денег выбирают себе — просто ради удовольствия смотреть, как оно растет. — Он ухмыльнулся. — Как цветок. А потом, может, если они все еще будут в силах, когда придет время, — сорвут.
— Оно? — повторил Беньямин. Он посмотрел еще раз и заметил, что все без исключения дети — светлокожие и с длинными волосами разнообразных светлых оттенков: от холодного лунного до жаркого солнечно-золотого. — Сколько светловолосых.
— Да, на светленьких большой спрос. — Вильгельм коснулся блестящих волос Беньямина. — А мне нравятся темненькие. — Он подождал, но Беньямин так глубоко задумался, что не заметил — и не ответил.
— Откуда они?
— Отовсюду: со школьных дворов, с задворок, из гетто, с ферм, из лесов и с гор. Мы их собираем из-за их внешности — светловолосые выделяются в толпе — и увозим, как угонщики скота. И нечего так на меня смотреть, мой юный друг. Скрепи сердце и выкинь совесть, если хочешь здесь работать. — Вильгельм закрыл первые ставни и показал знаком, чтоб Беньямин шел к следующим. Тот вновь помедлил. И вновь собрался с духом и глянул.
Здесь были девочки постарше, кто-то рисовал или читал, другие играли под присмотром суровой с виду воспитательницы. Были там и домашние питомцы — коты, как сперва показалось Беньямину, однако то были крупные кролики. Зрение у него вдруг затуманилось. Гнездо словно завертелось вокруг. Он потер глаза. Может, ему это снится.
— Этих гораздо меньше…
Вильгельм кивнул.
— Хорошенькая в семь лет не значит хорошенькая в десять. Не всегда они отвечают и другим требованиям. Зависит от родителей — и от родителей родителей. — Он заглянул Беньямину через плечо. — Нагляделся?
— А что происходит с теми, кого вы не оставляете?
— А ты как думаешь?
Беньямин ничего не сказал. Страх вернулся. Оттолкнув Вильгельма, он распахнул третьи ставни и в смятении обнаружил в комнате всего одну девочку. Она сидела перед зеркалом и расчесывала волосы, спускавшиеся ниже талии. Он вдруг пылко захотел увидеть ее лицо, вжался в бойницу и мысленно пожелал, чтобы она обернулась. Вильгельм оттащил его и встал перед оконцем, заслоняя его собой.
— Ее вкладчик скоро вернет себе прибыль с вложенного.
— В смысле?
— Сам видел.
— Но она же всего…
— Достаточно взрослая, — сказал Вильгельм. — А тебе-то что? Из того, что сам сказал, ты же к ним не склонен. — Он потянул Беньямина к себе, крепко взял его за бедро, а другой рукой — за загривок. Губы мазнули юноше по щеке. Беньямин тут же вырвался, Вильгельм уронил руки.
— Курт, да?
— Что?
— Тебе здоровяки больше нравятся, да? Даже такой переросток Schluchtenscheisser[169].
— Нет!
— А что ж тогда? Мы пришли сюда, чтобы уединиться. Я тебе неприятен?
— Дело не в этом, — сказал Беньямин, лихорадочно соображая. — Я просто не выношу, когда меня торопят.
— А. — Вильгельм кивнул и сжал Беньямину плечо. — Так ты не только курить раньше не пробовал. В этой игре ты тоже новенький. Что ж не сказал? Я не спешу. — Он уселся на диван и подбадривающе улыбнулся. — Закрой эту штуку, мой юный друг. Иди посиди со мной.
Беньямин бросил последний взгляд в комнату под ними и задавил вскрик. Девушка теперь стояла и смотрела прямо на него. Зеркало повалено, щетка валяется на полу. За пеленой светлых волос лицо ее было тощим, как у юной ведьмы. Ее шепот был не громче тоненького щебета птицы в зимнем тростнике.
— Тебе здесь нельзя.
— Так тебе правда не интересен Курт? — не унимался Вильгельм.
Губы у девушки вновь задвигались.
— Тебе здесь нельзя.
— Нет. — Беньямин тихо закрыл защелку, рот у него вдруг пересох. Он плюхнулся рядом с Вильгельмом. Тот придвинулся ближе и обвил Беньямина рукой. Его жилистая сила напугала юношу куда сильнее, чем навязанная близость. Когда потребовался поцелуй, он закрыл глаза и представил, что эта слегка щетинистая щека — его брата. Вильгельм тихо рассмеялся.
— Не вполне то, что я представлял, Бен, но время на нашей стороне. — Он направился к лестнице. — Больше здесь быть незачем. Пойдем лучше.
Беньямин ткнул в последние ставни.
— А тут…
— Пусто.
— Нет. — Его затопило ужасом. — Нет, не может быть. Вильгельм пошел дальше, а Беньямин бросился к последнему глазку и действительно обнаружил за ним темную пустоту, хотя почти уверен был, что слышит, как по этому пространству под ними вьется плач. Сверху туда проник щелчок: Вильгельм отпер дверь в коридор. Плач сделался громче, а Беньямин все смотрел и смотрел в бойницу.
— Ты где? — выдохнул он во мрак. Плач прекратился. Лицо девочки всплыло из черноты, бледное, размытое, нечеткое, как портрет, нарисованный карандашом. Губы у нее зашевелились, но никакой звук не достиг его ушей. И вот уж ее черты вновь растворились в темноте. Безнадежный плач возобновился. Беньямин потер глаза. На сей раз он и впрямь увидал призрака.
— Бен! — раздался снизу тревожный шепот.
— Иду. — Беньямин быстро запер ставни и поспешил за Вильгельмом. И лишь спустившись по лестнице, он понял, что, вероятно, обнаружил кое-что важное: волосы у девочки-призрака отрезаны, она была почти бритой. Но времени расспрашивать спутника уже не было. Лицо Вильгельма избороздило беспокойством, и он несся по лестнице вниз через две ступеньки.
— Мы задержались наверху дольше положенного, — пробормотал он. — Мне миллион всяких дел надо было сделать. Уповаю лишь на то, что начальник… — Они добрались до предпоследнего пролета, и он замер, настороженно оглядывая залу. — Ладно, мой юный друг, я тебя провожу до кухни. Дальше ты и сам дорогу наружу отыщешь. — Он заспешил через залу, но тут парадные двери распахнулись — и воплотились худшие страхи Беньямина.
— Какого черта он здесь делает? — проревел белобрысый человек, срывая пальто и бросая его на пол.
— Это мой юный племянник, я вам о нем говорил, герр Клингеманн, — сказал Вильгельм и встал между ними. — Сынок моей сестры, из Бургенланда. Вы любезно разрешили, чтобы он работал со мной в паре.
