Ольга Славникова - Вальс с чудовищем
С этих самых пор мой бедный персонаж ежедневно торчит со своим развлекательным товаром в неприятном сквере, где от дурно пахнущего фонтана, не умеющего скрыть родства с водопроводом, сыро, будто в привокзальном туалете, а сдвинься немного в сторону – жара и голый асфальт, и ни клочочка серой, похожей этим летом на пересохшую копирку лиственной тени. Со мною псевдо-Антонов здоровается только издали, с совершенно определенного расстояния примерно в десяток метров, а стоит пройти поближе, как он принимается увлеченно демонстрировать для покупателей или для самого себя спичечные коробки с ловушками либо многочисленных пауков, сигающих на резинках выше его головы. Пару раз я видела, как псевдо-Антонову помогала торговать надменная брюнетка характерной внешности, с лисьими очертаниями остреньких грудей и с высоким задом, крепким, как отборнейший кочан капусты. Скуластое высокобровое лицо брюнетки, щедро улучшенное косметикой, было словно масляными красками написанный портрет; когда она, прикуривая от прозрачного, жадно поедающего спичку огонька, прикрывала глаза, они казались огромными живыми шарами, ходившими ходуном, будто в тревожном сне, – но стоило ей опять проглянуть на окружающее, как глаза становились обыкновенными, с какой-то застарелой желтизною на эмалированых белках, точно глазная влага этой особы тоже бралась из водопроводного крана и сильно отдавала ржавчиной. Во всем ее аляповатом облике читалась обоснованная претензия на внимание публики; ее облегающие юбки черезвычайно сложного кроя, во вкусе местного ателье высшего разряда, резко и косо натягивались при ходьбе; ясно было, что псевдо – Антонову досталась при этой женщине двадцать пятая роль, если вообще досталось хоть что-нибудь из так называемых «отношений», – но само присутствие партнерши говорит о неистребимых псевдоантоновских надеждах на лучшее.
Теперь о внешности моего героя. На лице его можно хорошо рассмотреть: узкий горбатый нос с ноздрями, напоминающими украшения фарфоровых чашек и сахарниц; тонкий синеватый рот, прямой, как прочерк; пару светлых ускользающих глаз, которые, если все-таки в них заглянуть, темнеют и становятся затравленными. Но в манере героя держаться с покупателями проявляется даже что-то менторское, что-то от прошлого псевдо-Антонова, преподававшего, кажется, в Институте народного хозяйства. Должно быть, тот обыкновенный факт, что теперь не он бежит предлагать растительное масло к кому-то в кабинет, а, напротив, люди устремляются к его столу (только очень занятой прохожий не сделает крюк, чтобы поглазеть на балаган), придает моему герою потрясающий апломб. При этом взгляд его порхает между лицами неуловимо, будто мерцающая моль, а руки работают вслепую, отчего коробочки разваливаются на стенки и пружинки, а цветные шнуры ведут себя как связки обыкновенных шнурков для обуви. Но псевдо-Антонов сохраняет бодрость. На шее у него во время торговли почему-то всегда болтается грязно-белый спортивный свисток.
Еще раз хочу подчеркнуть: этот персонаж, ухитрившийся, пока о нем говорилось, частично превратиться в литературного героя, на самом деле абсолютно реальный человек.
XX
Теперь о том, что произошло с законными героями романа. Навороченный и вылизанный «мерс», конечно, не мог попасть в такую глупую аварию, как изношенный грузовой «москвичок». Все получилось из-за отсутствия у Вики чувства времени, причем в буквальном смысле слова. Засидевшись в косметическом салоне, задремав, как всегда, под гипнотическими пассажами массажистки, Вика опоздала к шефу на сорок пять минут. Теперь на все свидание у них оставалось примерно два часа с копейками; вместо того, чтобы смириться с неудобствами и поехать с Викой на затхлую секретную квартирку, где плюш на бурых креслах напоминал коросту и вечно задернутая штора, годами не меняя очертаний, стояла в окне, будто покосившийся забор, упрямый шеф все-таки погнал в пансионат, к раскаленной сауне и шашлычку, к целебному лепету подсиненного березнячка, – надеясь, как видно, умастить измочаленные нервы на лоне июльской природы. На скорости более восьмидесяти километров в час сумасшедший «мерс» вилял по городскому солнцепеку, на переднем сиденье, рядом с водителем, мелькала, как пушинка, новенькая Викина прическа, и облака в чудесном летнем небе были такие, словно там стреляли из пушки.
Любовники уже практически выбрались на шоссе и огибали участок дорожного ремонта, похожий на огород, где долговязая тетка в грязном оранжевом жилете боронила, далеко выкидывая жилистую руку с инструментом, парной комковатый асфальт. В этот самый злосчастный момент неизвестный джип, заглянув со стальною улыбкой в зеркало заднего вида, воющей тенью отсек «мерседес» от правого ряда лилового шоссе и возник впереди, красуясь широкой кормой и четким набором иногородних номеров, прочитанных Викой как тридцать с лишним тысяч американских долларов. Тут же его утянуло вперед, в череду дрожащих знойных миражей: сильно потекший, будто заливаемый горячим дождем, джип напоследок возник на пологом пригорке, откуда навстречу ему поплыл, струясь слепящим серебром, огромный рефрижератор. В это время «мерс», визжа, вальсировал на встречной полосе; шеф, плачущим лицом кривясь в противоположную сторону, выворачивал руль, закружившейся Вике были видны его внезапно пропотевшие брови и усики, напоминающие горелый лук в эмалированной посуде, и маленький блестящий ботиночек, пытавшийся внизу на что-то наступить. Она еще не испугалась как следует, только кондиционер обдал ее искусственной мятной зимой; она попыталась пристегнуть эластично сопротивлявшийся ремень, который только набросила для поездки, не желая мять дорогую блузку, но пряжка не находила гнезда, – а между тем рефрижератор, нереальный, как дворец Аладдина, серебряным маревом поднимался из-под земли буквально в пятнадцати шагах, и казалось, будто его громадные колеса липко испачканы дегтем. Тут ботиночек шефа наконец придавил какую-то педаль, машина прыгнула вперед, – и Вике, щелкнувшей зубами, показалось, как это бывало не раз, будто все вокруг внезапно увеличилось одновременным и таинственным скачком. В подтверждение справа вымахнул сияющий на солнце семимильный столб, какая-то пыльная чащоба проволоклась, царапая, по боковому стеклу, и далекий ныряющий удар автомобильного железа о нереальные сахарные камни отозвался у Вики в животе глубоким кваканьем живого вещества. Тут же она ощутила, как внутренний ее состав, костляво-неудобный, будто несчастливое число тринадцать, внезапно сместился под углом к ее беспомощному телу, как смещается вещь по отношению к контуру, обведенному на бумаге. Резкое несовпадение конструкции с плотским мешком она ощущала будто тягомотную, чем-то одурманенную боль; она лежала на чрезвычайно твердой и совершенно горизонтальной поверхности, под которой словно не было ничего материального. Смутное лицо Антонова, с одною красной и с одною белой щекой, выплывало откуда-то сбоку, его дыхание было как душный щекочущий пух. Вика, зная, что надо как-то оправдаться, попыталась ему сказать замороженными гладкими губами, что у нее действительно особые отношения со смертью, что внутри у нее содержится несчастливое двузначное число и это число и есть ее конечная, неделимая суть. Но ей было слишком неудобно и плохо лежать на высоченном столе, и она ничего не могла. То и дело в поле зрения смутно возникали другие люди, воротники их белых халатов были будто бумажные самолетики, прикосновения их рук и инструментов к голому телу чувствовались словно сквозь толстую одежду. Иногда ее оставляли в покое, и Вика, борясь с ощущением нематериальной высоты ужасно твердого стола, для равновесия глядела вверх – туда, где стоял горизонтальным квадратом такой же твердый, очень белый потолок, и по нему, не совпадая со своими теневыми контурами, временами бросаясь в отчаянную ножевую драку со своей большой, воинственно фехтующей тенью, плясала небольшая черная ночница.
Вика, разумеется, не почувствовала, как приехавший на «скорой» одышливый толстяк сделал ей противошоковый укол, не заметила и прилетевшей группы телевизионных новостей, снимавшей пятна крови, мягкие на вид, будто вылитая из банок и быстро загустевшая масляная краска. Жирные синие мухи слитно гудели в раскуроченном салоне, будто пчелы в улье, иногда утыкаясь во что-то с коротким жужжанием, словно прижигая нагретую липкую кожу сидений и огненное битое стекло. Телевизионная репортерша, юная, будто пионервожатая, поначалу что-то воодушевленно декламировала в камеру, подрагивая от напряжения голыми коленками; но вдруг она бросила неосторожный взгляд на носилки, куда укладывали пострадавшего мужчину, увидала на его губах кровавый пузырь, шевелившийся, будто прикрытый пленкой чудовищный глаз, и, согнувшись от дурноты, судорожно выбрасываясь вперед, точно пловчиха, очень плохо плывущая кролем, косолапо ринулась в помятые заросли кустов.
