Борис Кригер - Песочница
Проходит пять минут.
– Скажи, Мойшенька, дорогой, а Ленский-то еврей?
– Нет, Софа Марковна, русский.
Проходит еще пять минут.
– Мойшенька, сынок, а Татьяна, я вижу, еврейка?
– Нет, что вы, Софа Марковна. Она чисто русская.
Проходит еще время.
– Мойша, ну а няня Татьяны, она-то ведь еврейка, да?
– Еврейка, еврейка…
Бабушка поворачивается к сцене, хлопает в ладоши и кричит:
– Браво, няня!
Роль Сатаны в пьесе – самая сложная… Он не показывается из-под одеяла и почти ничего не говорит, но должен все время напоминать о своем присутствии.
Так и Сатана во мне. Я знаю, что он там, я чувствую, как он ворочается под одеялом, вздыхает, негодует, радуется – смотря по ведомым только ему сатанинским обстоятельствам, или по мере моей осатанелости… В редкие моменты и во мне он кричит: «Браво, няня!»… А стоит мне отдернуть одеяло – а там только взбитые подушки…
Я говорю, что все мы пророки, хотим мы того или нет. Кому-то являются истинные видения, кому-то – болезненные галлюцинации. Кто-то принялся учить других, кто-то промолчал… Но это не меняет дела…
Каждый из нас – посланник Бога на Земле, и за нами свобода выбора… Увидеть в себе пророка или ползти жалким пресмыкающимся по жизни? Увидев в себе пророка, решить об этом промолчать, или возвестить миру о том, что диктуют тебе небеса и преисподняя? Ну а где может оказаться в современном мире тот, кто решил возвестить о себе как о пророке? Конечно же, в сумасшедшем доме.
Я знаю, что писать пьесу с такими главным героями – это безвкусно. Помещать их в сумасшедший дом – тем более нелепо. Сколько подобных пьес уже написано и будет написано? А мне плевать. Мне нужно было разобраться с самим собой… И если вы стали невольными свидетелями этой разборки, извините… Я никого не хотел обидеть…
А знаете что, давайте договоримся воспринимать мою пьесу как анекдот. Хотите? Ну, вроде такого анекдота:
Иисус, Моисей и Бог-отец играют в гольф. Моисей бьет по шарику, и тот падает в океан. Моисей делает шаг – и воды расступаются. Моисей бьет второй раз, и шарик попадает в лузу. Бьет Иисус, шарик опять попадает в океан, но Иисус проходит по воде, как по тверди земной; делает второй удар и попадает в лузу. Бьет Бог, шарик попадает в океан. Там шарик съедает рыбка, рыбку подхватывает чайка, на чайку нападает коршун и несет ее в сторону лузы. Когда коршун пролетает над лузой, гремит гром, молния ударяет в коршуна, чайка от испуга открывает рот, и шарик попадает в лузу.
Иисус:
– Папа, бросьте свои еврейские штучки и играйте по правилам.
Мне все время хотелось ввести в пьесу действующее лицо: Маськина. Он бы все всем разъяснил… Хотя как-то не полагается по жанру. Но знайте, что если вам не нравятся пьесы про пророков в психушках, то представьте себе, что речь идет о Маськине и его друзьях, и вам сразу станет тепло и уютно! Ведь неважно, пророки ли ведут беседы, или смешные плюшевые игрушки, а важно то, что беседы эти все равно об одном и том же…
Насморк
Действующие лица.
Эля – студентка Сорбонны.
Николай Прокофьевич Статский – отец Эли, новый русский, бывший олигарх, проживающий в доме на одной из набережных Парижа.
Елизавета Ильинична – мать Эли.
Жак – лакей.
Глеб – странствующий нищий.
Первый бомж.
Второй бомж.
Действие первое
Сцена 1
Богато обставленная столовая в доме Статских. Рождественский ужин. За столом сидят родители Эли. Лакей молча разливает вино и уходит. Отец читает газету.
Мать. Ты можешь хотя бы в рождественский вечер перестать читать эту гадость? Пойми, мы давно уже не живем в России. Нам ничего не угрожает. Тебя все это не касается!
Отец. Твои бы слова да Богу в уши. Во-первых, это не наше Рождество. Наше будет только в январе. А во-вторых, у этих извергов длинные руки. Лучше бы мы поселились в Лондоне, а то неизвестно, как поведут себя эти лягушатники, если Кремль потребует моей экстрадиции. В Лондоне они покрепче, знают, с кем имеют дело…
Мать. Ну, успокойся… Если ты будешь тихо сидеть, то, может быть, тебя в конце концов оставят в покое.
Отец. Наоборот, Лиза. Совсем наоборот. Если я буду сидеть тихо, то они меня вычислят и придавят. Только наделав достаточно шума, можно чувствовать себя в относительной безопасности…
Мать (начинает плакать). Ну когда же это все закончится? Что за жизнь проклятущая, будь она неладна… Коля, и на кой черт тебе были нужны все эти миллионы, если ни одного дня у нас не проходит спокойно? Вечно то понос, то золотуха, то насморк…
Отец (подходит к жене и гладит ее по голове, пытаясь успокоить). Ну, успокойся Лиза, успокойся… Ты же знаешь, все это не для нас, а для Эли. Хоть дочь будет жить как человек, получит блестящее образование, найдет приличного мальчика, получит французской гражданство…
Мать (вытирая слезы и продолжая шмыгать носом). Ой, не знаю, не знаю. Эта учеба в Сорбонне – тоже ничего хорошего. Вчера явилась ночью, да какой там ночью, вообще под утро… Опять тусовалась с этими бунтарями, жгли костры на улицах, протестовали… И правда, может, нам стоило поселиться в Лондоне? Этот революционный дух парижской молодежи до добра не доведет… Эля вернулась совершенно простуженная и до сих пор не еще не выходила из своей комнаты. Только и слышен надрывный кашель… Никогда не думала, что в Париже бывает так холодно… И не только холодно физически, а зябко на душе!
Отец. Лиза, ну ты же сама всю жизнь мечтала жить в Париже, в доме на набережной, с видом на Нотр-Дам…
Мать (полностью успокаиваясь и подходя к окну, в котором виден на фоне вечернего неба Нотр-Дам). Мечты, мечты, где ваша сладость… Ты, Коля, и правда сказочник, подарил мне Париж… Но если ты такой волшебник, подари мне покой! Всем нам, хотя бы одну неделю покоя, без страха, без вечного обсуждения дел!
Отец. У всякого счастья есть цена вопроса… И мне кажется, что у нашего счастья цена вполне разумная…
Мать. Что с нами стало, Коля? Помнишь, в конце восьмидесятых, когда мы с тобой только поженились и жили в комнатке в коммуналке… Я была беременна Элей, и мы были нищие, как церковные крысы, но нам было хорошо!
Отец. Да ты, Лиза, просто забыла. Просто молодость, оставшаяся в том времени, вызывает у тебя приступы ностальгии. Если здраво рассудить…
Мать. А я не хочу рассуждать здраво! Я хочу тихого, спокойного счастья. Я готова пойти работать, в конце концов… Твои миллионы закабалили нас еще больше, чем самая что ни на есть простодырая нищета. Посмотри, в кого мы превратились… Ты каждый день ждешь либо экстрадиции на родину, будь она неладна, либо выстрела в голову из снайперской винтовки…
Отец. Да уж, и еще не известно, что лучше… Но такова цена вопроса… Что называется, назвался груздем, полезай в кузов… Слава богу, что не в багажник!
Сцена 2
В комнату, кашляя и сморкаясь, входит Эля.
Мать. Ну что, тебе совсем плохо? Мало того, что ты где-то шляешься по ночам, так еще и совершенно голая…
Эля. Я не голая…
Мать. То, что на тебе, одеждой назвать нельзя. Во всяком случае, она не предохраняет от холода. Посмотри, какой ты насморк подхватила!
Отец. Да уж! Эля, мне кажется, ты не совсем понимаешь, какие мы делали ставки, когда посылали тебя учиться в Сорбонну!
Эля. Папа, я не скаковая лошадь, чтобы делать на меня ставки!
Отец. Ну объясни мне, что вы делали вчера всю ночь на улице? Уж лучше бы ты с мальчиками по углам шушукалась, чем это революционное безобразие.
Мать. Рано ей еще с мальчиками…
Отец. По крайней мере, не простудилась бы…
Мать. Рано ей еще с мальчиками… Ей учиться надо!
Эля. Мне уже полных восемнадцать лет!
Мать. Это не важно. Рано тебе еще с мальчиками… Тебе учиться надо!
Отец. Одно другому не мешает… А что, Франсуа к тебе больше не заходит?
Эля. А ты что, торопишься выдать меня замуж, чтобы я обзавелась французским гражданством?
Отец. Послушай, Элеонора, что за глупости? При чем здесь гражданство? Хотя и гражданство тоже при чем. Ты не отдаешь себе отчета, на каком мы здесь положении… В любой момент нас могут вышвырнуть из страны.
Эля. И твои миллионы не помогут? Ну и пусть вышвырнут…
Мать. Как ты разговариваешь с отцом?
Эля. А я вообще вот возьму и выйду замуж за Али. Он из Саудовской Аравии.
Отец. Ты, что серьезно? Он же тебя в паранджу запакует…
Эля. А может быть, я мазохистка! Конечно же, мазохистка, раз до сих пор с вами живу…
Мать. Ну, не болтай глупости. Расскажи-ка нам лучше, за что вы боролись вчера?
Эля. Не за что, а против чего. Правительство приняло этот дурацкий закон, ущемляющий работающих студентов в правах…
Отец. А тебе-то какое до этого дело? Ты что, работаешь? Я даю тебе в месяц на карманные расходы больше, чем студент может заработать в год!
